данное со времен крестовых походов зрелище!.. Но если в эпоху крестовых
походов борьба шла за гробницу Христа, величайший крестовый поход, про-
исходящий в наши дни, рождает образ нового Христа, ломающего надгробную
плиту, которая придавила порабощенное человечество... И прочее и тому
подобное...
"Ужасающая мерзость, в которой повинна и за которую ответит только
чудовищная империя бошей будет стерта с лица земли вместе с ней. Только
от нее, на этого вертепа, исходят все политические и социальные преступ-
ления: от ее гнусных деспотов и безнравственной массы, от ее юнкеров,
лжесоциалистов, рабовладельцев, Пикрохолов, Круппа, Гегеля, Бисмарка,
Трейчке, Вильгельма Второго. Свирепость дикого зверя, бред Сарданапала,
Ницше, который считает себя богом и лает, ползая на четвереньках. Вопли
народов и дым пожарищ. Невинная Бельгия и святая Польша. Реймс, Лувен.
черные коршуны, летающие над беззащитными городами и безнаказанно ист-
ребляющие женщин и детей... Но белые птицы Франции бросаются на хищни-
ков, разгоняют их стаи летят через Рейн, обрушивая кару на виновную на-
цию... Грядет освобождение. Народы Европы, Азии, Африки, сбросив оковы,
под благодетельным руководством свободной Франции и свободной Англии
припадут к роднику свободы. Рухнет последняя империя на континенте. Рес-
публика взмахивает крылами. Ангел Рюда, Гений, парящий над Триумфальной
аркой на площади Звезды... Сыны отечества, вперед!..
Я только что с фронта. Какое чудо! Эти дети смеются. Умирающие смеют-
ся. Они говорят: "День мой был недолог, но богат! Он не потерян да-
ром..." Им предлагают эвакуироваться в тыл. Они протестуют: "Нет! Привя-
жите меня к колючей проволоке! Я буду живой преградой..."
Марк краснел от стыда, его взгляд стал холодным... Он "понял" их,
этих быков!.. Пустые слова, избитые приемы, гнусная ложь!.. Он прис-
тально, с холодным презрением смотрел на оратора, а тот, обливаясь по-
том, все извергал потоки красноречия. И Бриссо бессознательно почувство-
вал, что в душе этого слушателя происходит драма. Он снова расставляет
сети и пытается поймать ускользнувшую дичь. Его смущает этот взгляд, ко-
торый судит его, он уже не смеет смотреть в эти глаза. Но продолжает во-
пить:
- Франция... Единодушная Франция...
И, не поддаваясь смущению, со всем искусством опытного мастера раз-
вертывает свои арпеджио. Но он озабочен, в какой-то клетке его мозга от-
печатлелся образ юноши; этот знакомый образ; он силится вспомнить, где
видел его, но, увлеченный течением стройного периода, не может остано-
виться, чтобы идти по следам воспоминания.
Под конец - мощный аккорд, стократно повторенный рукоплещущим залом.
Все стоят, кричат, вызывают оратора, бросаются к эстраде, чтобы пожать
руку великому гражданину. Все раскраснелись от возбуждения, говорят,
смеются, а кое-кто и прослезился. Бриссо, счастливый, размякший, косится
в сторону упрямого слушателя:
"Признал ли он себя побежденным?.."
Но Марка уж нет. Он исчез.
Он не в силах был вытерпеть до конца смрад этого красноречия. Он вне-
запно уходит. Но не успевает выйти за порог, как разражается буря апло-
дисментов. Он оборачивается, презрительно ощерив рот. Смотрит на обезу-
мевший от восторга зал, на триумфатора. Выходит на улицу и в порыве отв-
ращения плюет. Он размышляет вслух. - Он дает зарок:
- Клянусь, гнусная толпа, что никогда не заслужу твоих аплодисментов!
В эту минуту Бриссо, который громко смеется в зале и болтает со свои-
ми поклонниками, выхватывает, наконец. В цепи своих воспоминаний звено,
связанное с преследующим его образом. Он узнает юношу, с которым встре-
тился в автобусе.
Марк шел большими шагами. Он бежал. Он бежал от того места, где его
постигло такое разочарование. Но разочарование бежало за ним по пятам...
Боже мой! Как изменился мир с утра, когда он проделывал этот самый путь!
Он не позволял себе надеяться, но какая светлая надежда окрыляла его
тогда! Какая радость, какое трепетное ожидание человека, с которым он
встретится! Он нес этому человеку такую потребность любить, восхищаться!
При первых звуках его голоса он готов был подбежать к нему, расцеловать
его... Расцеловать?.. Фу, какая гадость!.. Он отер губы, как будто они
коснулись Бриссо!
"Омерзительный говорун, фарисей, ханжа!.. Враль, враль, враль! Дура-
чит Францию и самого себя... Франция-это ее дело, раз она любит вранье,
раз она хочет быть одураченной!.. Но себя!.. Тут уж прощенья нет! Можно
ли опуститься ниже?.. Как он мне противен, как противен я самому себе!
Ведь я - его отпрыск, сын этой лжи, эта ложь во мне!.."
Он бежал, как сумасшедший. Он подошел к Сене.
(Уклонился над парапетом набережной. Ему хотелось отмывать, отмывать
свое тело-до крови, - лишь бы отскрести эту вонючую грязь. Он не мог
рассуждать, он был безжалостен, как только может быть безжалостен в по-
рыве страсти семнадцатилетний юноша. Ни на одно мгновение не пришло ему
в голову, что этот человек может быть добр, может быть слаб, как все
обыкновенные люди, что, узнай он своего сына, он бы души в нем не чаял.
Ведь, подобно всем обыкновенным людям, он - хранит под грудой пороков,
лжи, грязи священный тайник, где живут чистые чувства, нетронутая прав-
да. Марк не думал о том, что это поколение старых буквоедов, фразеров,
пустозвонов на античный манер (подделка под античность, галло-римский
хлам!) с детства привыкло к суесловию, что оно стало жертвой этой при-
вычки, как становятся ею комедианты... Commediante... tragediante... Оно
уже не в состоянии, даже если бы захотело, вернуться к правде жизни,
отыскать эту правду под придушившей ее глыбой слов.
Но этого-то Марк и не мог простить! Юноша, в котором кипит здоровая
кровь, выходя на дорогу жизни, предпочитает даже преступление отврати-
тельному бессилию и его спутнику-болтовне! Если преступление убивает, то
бессилие мертворожденно...
"Здоровая кровь..." А ведь в нем, Марке, кровь этого лжеца.
"Нет!.."
Он все это знает, чувствует, он узнает в себе эти уловки, он спохва-
тывается, что воспроизводит жесты, интонации, которые подметил у отца,
он вспоминает, что щеголял ими прежде, чем узнал о существовании подлин-
ника, который он копирует... Как бы решительно ни вытравлял он из себя
наследие этого человека, он все же несет его в себе...
"Нет! Нет!.. Мы ничем не связаны! Я ничего не возьму от него! Если,
помимо моей воли, я окажусь его копией, если он повторится во мне, если
я буду продолжать его, - я убью себя!"
Он блуждал несколько часов, усталый, голодный. Наступил вечер. Он и
не думал возвращаться домой. Как показаться матери? Поведать ей о своем
разочаровании?..
Прошел тяжелораненый, с изуродованным лицомс пустой глазницей и за-
павшей щекой, как будто опаленный расплавленным металлом. Простая женщи-
на, седоволосая, вела его за руку, не сводя с него любящих и скорбных
глаз; он прижимался к ней...
И в лихорадочно кружившихся мыслях Марка возникла она - Мать... Ее
гордый образ, ее молчание, ее жизнь, богатая испытаниями и ничем не
опошленными страстями, ее нетронутая, не изъеденная ложью душа, ее отв-
ращение к словам, глубина ее одиночества на жизненном пути, который она
прошла без спутника, и эта неподкупная воля, против которой он взбунто-
вался, которую он проклинал и которую теперь благословляет, ее несгибае-
мый закон правды... Как она вырастала рядом с человеком, которого он се-
годня узнал и отринул, человеком толпы!.. И теперь ему стала понятна и
дорога ревнивая страстность, которую она проявила, оспаривая его у отца,
ее несправедливость.
"Несправедлива! Несправедлива!" "Целую руку твою..." Будь благосло-
венна!"
И вдруг его хлестнуло по лицу воспоминание о том, как он был жесток с
ней вчера вечером, сегодня утром... И он бросился домой. К ней. Он зас-
тавил ее страдать. Он исправит свою вину. Слава богу, время еще есть...
Он уже вбегал по ступеням. Привратница окликнула его:
- Ваша мама была на волоске!.. Она разбилась...
Он не дослушал. Помчался, как безумный, вверх по лестнице.
Открыла ему Сильвия. У нее было суровое лицо... Он спросил задыхаясь:
- Что с мамой?..
Она сказала:
- Соизволил, наконец, вернуться?.. Тебя ждали целый день.
Марк бесцеремонно оттолкнул ее и прошел.
Он открыл дверь в комнату матери Она лежала с перевязанной головой.
Он не то пролепетал, не то крикнул что-то. Аннета, увидев, что он взвол-
нован, быстро проговорила:
- Пустяки, мальчик... Это все по собственной глупости. Я упала.
Но встревоженный Марк ощупывал ее, трепеща.
Сильвия отстранила его:
- Да оставь же ее в покое! Так ты ее еще больше волнуешь!
И она не без злорадства стала рассказывать о происшедшем. Аннета,
вглядываясь в лицо сына, поправляла ее, стараясь ослабить впечатление от
ее слов, пыталась шутить, во всем винила себя. (Вот чего Сильвия не
рассказала ему.)
После ухода сына Аннета совсем обезумела. Она твердила:
"Он уйдет от меня".
Она уже ни на что не надеялась. Чтобы убить время, она заставила себя
работать.
"Уйдет или нет, а раскисать нельзя".
И Аннета, как ни была разбита, задала себе урок: сделать генеральную
уборку. Налощила пол, навела блеск на медную посуду и взялась за окна.
Стоя на маленькой стремянке, она протирала стекла открытого окна, выхо-
дившего на улицу, потом стала прикреплять занавески... Лестница ли сос-
кользнула, или Аннета на несколько секунд потеряла сознание? Что это бы-
лоследствие переутомления и тревоги или, быть может, один из тех стран-
ных обмороков, какие бывали у нее иногда и проходили так быстро, что она
не успевала их заметить? Очнувшись, Аннета увидела, что лежит на полу.
Она чуть не выпала на улицу, но лестница скользнула, повалилась набок и
закрыла окно, разбив стекло. Лоб и рука у Аннеты были в крови; когда она
попыталась подняться, то поняла по боли в лодыжке, что у нее вывихнута
правая нога. На звон разбитого стекла, осколки которого посыпались на
улицу, прибежала привратница. Она позвала Сильвию.
Аннете было больно, но сильнее боли была в ней злость на неожиданное
происшествие Именно сегодня несчастный случай был для нее непозволи-
тельной роскошью. Сегодня ей было особенно тяжело нуждаться в помощи, а
еще тяжелее производить впечатление, будто она молит Марка о жалости:
она считала это гнусным, оскорбительным и для себя и для него. Аннета
напрягала все силы, чтобы остаться на ногах, но боль взяла верх, силы
изменили ей, она дала уложить себя. Это было для нее унижением. Она пов-
торяла:
"Что он скажет, когда придет?"
Сильвия вырвала у измученной сестры терзавшую ее тайну. Она узнала,
что Марк решил повидаться с отцом, и нашла, что глупо было со стороны
Аннеты все открывать сыну, - она забыла, что сама приняла косвенное
участие в этом деле. Но было бы неуместно донимать сестру упреками в та-
кую минуту, и весь ее гнев обратился на Марка. Она, как и Аннета, нис-
колько не сомневалась, что мальчик расстанется с ними. Она знала, что он
себялюбив, тщеславен и, не колеблясь, ради собственного удовольствия,
поступится другими. От этого она любила его не меньше. Даже еще больше.
Она узнавала в нем себя. Вот почему она ему не прощала. И никогда не
простит, если он расстанется с ними. Если?.. Дело уже сделано! Раз его
до сих пор нет, ясно, что он остался у Бриссо, что он у него обедает.
Она не допускала никаких уважительных причин этого опоздания, никаких
случайностей. Она была несправедливее, чем Аннета и Марк, вместе взятые.
Теперь, когда Марк пришел, неприязнь сквозила в каждом ее взгляде, в
каждом слове. Марк, не отличавшийся терпением, весь ощетинился, отвечая
враждой на вражду. Но Аннета в своем смирении перед сыном думала только
о том, чтобы ее простили. Можно было подумать, что она заболела по своей
