набегаться досыта среди такой красоты.
Обсохнув, мы шли назад, вновь переваливали через вершину горы и начи-
нали спускаться вниз, выходя постепенно из туманного марева, и перед на-
ми, зеленая, уютная, открывалась во всю ширь долина, где не спеша изви-
вается по дну речка Як, а на середине северного склона горят лохматые
огни пожара, и от них из-за деревьев - где неверными струйками, где зыб-
кой пеленой - восходят дымки, поднимаются завесой прямо в небо.
Всегда велик был соблазн вскочить на велосипед и покатить свободным
колесом под горку, только я знал, для чего меня наняли, мы это оба зна-
ли, а время было такое, когда медведи пробуждаются от спячки и вообще
все пробуждается, так что зима с ее надежностью - это одно, но лето -
дело серьезное, раз происходят такие перемены.
Случалось, что на обратном пути мы набредали на стайку воротничковых
рябчиков-самцов: распустив хвост и раздувая огненно-красный пульсирующий
зобик, они кружили посреди дороги в брачном танце и не хотели нас про-
пускать, топоча ножками, вертелись в исступлении волчком, старались
преградить нам путь, не допустить на крохотную территорию, которую счи-
тали своей. Гленда при встрече с этими танцорами заметно напрягалась и
визжала, когда они налетали на нее, делая вид, будто собираются клюнуть
ее в лодыжку.
По дороге назад в долину мы заходили ко мне перекусить. Я открывал
настежь все окна; бревна, прокаленные солнцем, издавали пряный дух сухо-
го дерева, каким тебя встречает жилье после долгого отсутствия - правда,
здесь, в моем доме, этот запах стоял всегда, - и мы садились за стол в
застекленном фонаре, глядели на ветхий курятник, построенный еще прежни-
ми хозяевами, а у меня стоящий без дела, на лесистый склон горы позади
курятника.
Я посадил той весной за домом несколько яблонь-дичков - в питомнике,
где я их покупал, сказали, что этот сорт не боится даже самой суровой
зимы, хотя в это не очень верилось. Яблоньки были молоденькие, им еще
полагалось расти четыре года, пока начнут давать плоды, - срок показался
мне таким долгим, что я было засомневался, стоит ли их вообще покупать.
И купил я их просто так, сам не знаю зачем. Как не знаю, для чего чело-
веку столько бегать, как Гленда. Но ездить следом за ней мне нравилось,
нравилось пить вместе кофе после тренировки, и я знал, что мне будет
грустно, когда она покинет долину. Это, я думаю, и помогало нам сохра-
нять между собой дистанцию, четкую дистанцию, как раз такую, как надо;
мы оба знали, что она здесь всего лишь на время - пробудет остаток мая и
июнь, весь июль, большую часть августа, а потом уедет. Мы знали, что так
произойдет, произойдет с неизбежностью, это удерживало нас от любого оп-
рометчивого шага, любого безрассудства. Замечательно, когда чувствуешь,
что ситуация под контролем. Кофе она пила черный. Мы угощались копченым
сигом моего собственного зимнего улова.
На заднем дворе у меня жили две собаки. Охотничьей породы, техасцы,
которых я несколько лет назад, когда приехал на север, привез с собой и
зимой держал в загончике, чтобы не гоняли где им вздумается, преследуя и
калеча оленей, но по весне и летней порой солнце пригревает так ласково,
а собаки мои такие старые, что я не держал их взаперти, разрешал дре-
мать, развалясь где-нибудь на траве. Но было одно существо, за которым
они охотились даже летом. Оно поселилось под курятником; кто это был, не
знаю, кто-то темный и до того шустрый, что мне никак не удавалось разг-
лядеть его хорошенько, но допускаю, что, если б и удалось, я увидел бы
что-то незнакомое, какое-нибудь из редких животных, которое, может быть,
водится в Канаде, а возможно, и такое, что никому еще не встречалось. Во
всяком случае, небольшое, темное и поросшее мехом, но не косматое, как,
скажем, медвежонок, оно не росло, оставалось из года в год все таким же,
но казалось почему-то детенышем, как бы сохраняя способность взять и вы-
расти в один прекрасный день; короче, обитало оно в норе под курятником
и приводило собак в дикое возбуждение. Вынырнет из леса и стремительным
темным прочерком несется к своей норе, а старые псы вскакивают и с лаем
кидаются вдогонку, буквально садясь ему на хвост, но неведомое существо
всякий раз успевало юркнуть в нору прямо у них из-под носа.
Мы с Глендой сидели у окна и дожидались его появления. Но оно не соб-
людало точного расписания, невозможно было сказать, когда оно покажется
и покажется ли вообще. Мы называли его дикобразом, так как на этого зве-
ря оно, по нашим представлениям, смахивало больше всего.
Иногда среди ночи Гленда вызывала меня по коротковолновой рации, нес-
колько раз проверяя микрофон, чтобы я проснулся от его потрескивания, и
тогда во мраке таинственно возникал ее голос, плыл ко мне сквозь атмос-
ферные помехи, словно бы из ночной пустоты, из пространства среди звезд.
- Видел ты дикобраза? - спрашивала она полусонно, но не она сама, не
живой ее голос были со мной в темном доме, а только радио. - Дикобраза
не видел?
Вот что хотелось ей знать, а я хотел, чтобы она была рядом - была со
мной в эту минуту. Хотя что толку - все равно в августе, самое позднее в
сентябре, Гленда должна была уехать.
- Нет, - говорил я. - Сегодня он не объявлялся. Может быть, убежал
насовсем. - Говорить-то говорил, но так бывало и раньше, и не однажды, -
решаешь, что все, конец, а он опять тут как тут.
- А что собаки? - спрашивала она. - Как там Гомер и Анна?
- Спят себе.
- Тогда спокойной ночи, - говорила она.
- И тебе спокойной ночи.
По четвергам я обыкновенно приглашал Тома с Нэнси и Глендой домой
обедать. В пятницу Гленда устраивала себе свободный день, не бегала,
чтобы можно было накануне и выпить и попозже лечь спать, не беспокоясь о
том, как это скажется наутро. Для начала мы шли выпить в "Стыд и срам",
сидели снаружи, глядя на реку, глядя, как снимаются и продолжают путь на
север дикие утки и гуси, а ближе к вечеру приходили ко мне на ферму; мы
с Глендой готовили обед, а Том и Нэнси в это время сидели на парадном
крыльце, покуривая сигары, и наблюдали, как на лужок за дорогой выходят
в сумерках лоси.
- Ну и где же ваш знаменитый дикобраз? - гремел Том, пуская в темноту
кольца дыма, большие, правильной формы нули; и лоси, пережевывая, совсем
как домашняя скотина, летнюю траву, вскидывали головы, и лоснились, отс-
вечивая, бархатистые рога у самцов.
- На заднем дворе, - отзывалась Гленда, промывая салатные листья или
споласкивая под краном морковку или куски разделанной форели. - Но его
можно увидеть только днем.
- Да чушь собачья! - рявкал Том, поднимаясь с бутылкой виски в руке;
он спускался неверными шагами по ступенькам, а мы бросали все дела и,
схватив фонарики, на всякий случай устремлялись за ним, потому что Том -
траппер, и его бесит мысль, что есть зверь, которого он не знает, не мо-
жет поймать или хотя бы увидеть; Том уже пробовал изловить этого дикоб-
раза, но тот упорно ему не попадался, и Том утверждал, что подобной тва-
ри не существует в природе. Дойдя до курятника, Том, сопя, опускался на
четвереньки, а мы, обступив его, старались осветить фонариком глубокую
пыльную дыру и разглядеть хоть клочок меха или кончик носа - хотя бы
что-нибудь! Том при этом издавал хрюкающие звуки, имеющие, я полагаю,
назначеньем выманить зверя наружу, - но не было случая, чтобы мы хоть
раз увидели кого-то, и холодно было под бессчетными звездами, и рдели
вдалеке костры на посадочных участках, медленно разгораясь в ночи пожа-
ром, а встречные огни сдерживали их, держали под контролем.
У нас была такая газовая жаровня для рыбы, мы выносили ее на парадное
крыльцо, нарезали форель кубиками, макали в сладкую горчицу и, обваляв в
муке, бросали в кипящий, плюющийся брызгами жир. Готовили больше сотни
рыбьих кубиков, и никогда ничего не оставалось. У Гленды был волчий ап-
петит, она почти не отставала от Тома и, проглотив последний кусок, об-
лизывала пальцы и спрашивала, нет ли еще. Мы брали то, что каждый пил:
Том - виски "Джек Дэниэлс", мы с Глендой - ром с кока-колой, Нэнси -
водку, и поднимались на крутую крышу моего дома посидеть над слуховым
окошком мансардной спальни, Том - оседлав конек прямо над окном, Гленда
- зябко притулясь ко мне; глядели на огни далеких пожаров, зазубрины ры-
жего пламени, выжигающие себе путь по кручам, яростные, но покорные уз-
де. На задний двор под нами десятками высыпали из лесу зайцы, которые
еще не успели потемнеть, подступали к теплице и останавливались, растя-
гиваясь вокруг нее кольцом, томимые желанием запустить зубы в нежную мо-
лодую морковку и сочный салат. Я расстилал заранее простыни на земле, и
мы веселились, наблюдая, как одураченные зайчики опасливо перебираются с
одной простыни на другую, сбиваясь в кучки, уверенные, что здесь они в
безопасности, и постепенно двигаясь все ближе к теплице.
- Брысь отсюда, стервецы! - каждый раз гаркал радостно Том, завидев
на опушке первых зайцев при свете луны, и утки, разбуженные его криком,
всполошась, перекрякивались на пруду, и от этих звуков отлегало от серд-
ца. Нэнси заставляла Тома опоясаться веревкой и привязаться другим ее
концом к печной трубе, чтобы не свалиться вниз. На что Том заявлял, что
ему ничего не страшно и жить он собирается вечно.
До и после каждой тренировки Гленда взвешивалась. Я должен был напо-
минать себе, что не хочу слишком близких отношений с ней, раз она уезжа-
ет. Хочу оставаться ее приятелем, и только. Она бежала молча, я молча
ехал следом. Медведей мы ни разу не видели. Но хоть и не видели ни разу
за все лето, она все равно боялась, и я поэтому всегда брал с собой пис-
толет. Кожа у нас, бледная после долгой и сумрачной зимы, начинала пок-
рываться загаром от солнечных ванн на берегу высокогорного озера. Пробе-
жав дистанцию, Гленда после подолгу спала, и я заодно, - она засыпала на
диване, я укрывал ее одеялом и растягивался рядом на полу; солнце зали-
вало комнату светом, и не было никакого другого мира, кроме нашей доли-
ны. Только сердце у меня не унималось.
Август выдался на редкость засушливый. Лесорубы снова взялись валить
деревья. Непрерывно дули суховеи, луга и поля обметало хрустким сеном.
Люди пугались каждой искры, в особенности старики, еще помнившие то вре-
мя, когда по долине, подобно армии супостата, прокатились большие пожа-
ры: крупный в 1901 году и гигантский в 1921-м, спалив дотла все деревья
- лишь единицы уцелели по счастливой случайности - и надолго оставив
после себя опустошенную долину куриться горьким дымом; знойный ветер об-
жигал лицо, и, отдохнув днем у меня, мы ранним вечером шли промочить
горло в пивную. Гленда ложилась на один из столов под открытым небом и
смотрела, как плывут облака. Ей оставалось, по ее словам, три недели до
отъезда в Вашингтон и потом в Калифорнию. Теперь мы с ней загорели до-
черна. Мужчины почти поголовно были в лесу на порубке. Вся долина при-
надлежала нам одним. В июле Том и Нэнси начали было - думаю, не без
умысла - называть нас "голубки", но в августе перестали. Гленда
усердствовала на тренировках как никогда, делая заметные успехи, и мне
уже стоило труда не отставать от нее в те дни, когда она добегала до са-
мой вершины.
Льда больше не оставалось нигде, снега тоже, даже в самых глухих и
затененных местах в лесу, но вода в озерах и прудах, в ручьях и речках,
когда мы бултыхались в нее, разгоряченные, едва дыша, была по-прежнему
ледяная, и Гленда каждый раз велела мне класть ей руку на грудь, туда,
где колотилось и скакало ее сердце, будто готовое вырваться наружу, по-
камест, наконец, не утихало, едва ли не замирая вовсе под действием хо-
лодных озерных вод.
- Смотри не уезжай отсюда, Джо Барри, - говорила она, провожая взгля-
