кроме легкой усталости. Она протягивает мне руку и небрежно бросает:
- До завтра, Майкл!
Я медленно иду по Строгет, мимо витрин, излучающих холодный
электрический свет. Улица совершенно пустынна, если не считать человека,
шагающего так же медленно, как и я, метрах в пятидесяти позади меня. За
мною следят. Следят постоянно. На улице и в баре, когда я иду пешком и еду
в машине. Интересно, долго ли это будет продолжаться?
3
...Моего слуха достиг сухой выстрел автомата. Потом два выстрела один
за другим, потом еще два.
"Значит, те, наверху, не обезврежены, - сразу догадываюсь я. - А ведь
считалось, что с ними давно покончено".
"Те наверху" залегли в небольшом скалистом овражке на самой вершине
холма, я в этом твердо убежден, потому что мне хорошо знаком каждый клочок
этой пустынной местности. Редкими выстрелами они бьют по рощице, где под
низкими акациями укрываемся мы. В действительности это никакая не рощица,
а всего лишь несколько кустов с поблекшей листвой, жалкий остаток былых
насаждений, которыми люди пытались закрепить разрушающиеся склоны холма. И
вот мы втроем лежим под этим ненадежным, скорее воображаемым укрытием,
тогда как те, наверху, упражняются в стрельбе по нашим головам.
Фактически они окружены, потому что другой возможный спуск с этой
каменистой вершины прегражден еще одной нашей тройкой. Однако враг готов
на самый отчаянный риск, именно когда он окружен, и нечего удивляться, что
те, наверху, простреливая рощицу, помышляют как-то вырваться.
- Надо бы перебежать вон до того камня да бросить к ним в гнездо
две-три лимонки, - подает голос Любо Ангелов, которого больше знают по
прозвищу Любо Дьявол.
Любо говорит, ни к кому лично не обращаясь, но слова его относятся ко
мне, потому что сам он ранен в ногу, а Стефана так скверно стукнуло, что
он сам и подняться не в силах, да ему, видимо, вообще уже не подняться; мы
его обманываем, будто пуля попала в лопатку, а на самом деле рана пониже
лопатки, чуть-чуть пониже, настолько, что человеку не выжить...
- Стоит только перебежать вон до того камня... - повторяет Любо.
Любо говорит о том камне не потому, что за ним можно укрыться, а
потому, что только оттуда можно послать гранату в гнездо "тех". Что
касается укрытий, то их вообще не существует у нас на виду. Скалистая
спина холма поднимается в гору, пустынная и страшная, пепельно-серая под
бесцветным раскаленным небом. Необходимо перебежать по этому зловещему
склону, над которым то и дело свистят пули, и остаться в живых. Преодолеть
эту мертвую зону и уцелеть. А если падешь под пулями? Эх, будь что будет,
не ты первый, не ты последний! Самое главное - успеть бросить гранату.
Снова раздаются выстрелы, редкие, одиночные, - те, наверху, наверно,
экономят боеприпасы. Я пытаюсь подняться, однако ноги мои как-то странно
отяжелели, словно налиты свинцом, и я отлично понимаю, что это свинец
страха. "Айда, Эмиль, пришел твой черед!" - говорю я себе так, словно меня
ждет лишь небольшое испытание. Отчаянным усилием воли я все же встаю... И
просыпаюсь.
Яростная пальба во время моего предутреннего сна, очевидно, вызвана
хлопаньем по ветру оконной створки. В этом городе конгресс ветров, в
отличие от симпозиума социологов, длится круглый год. Дуют они здесь со
всех сторон, в любое время дня и ночи так, что, если бы не унимающиеся
вихри утихли на время, датчане от подобного затишья испытали бы такую же
тревогу, какую иные народы испытывают перед ураганом.
Закрепив створку крючком, я задерживаюсь у окна, чтобы подышать
прохладным утренним воздухом, пока процент бензиновых паров не поднялся в
нем до обычной нормы. Это напоминает мне о моем давнишнем решении каждый
новый день начинать гимнастикой.
"Решение поистине героическое, - бормочу я, для начала выбрасывая
одну руку вперед. - Поистине героическое решение. Однако не может же
человек всю свою жизнь заполнять одними только героическими делами".
Рука медленно опускается и ловит телефонную трубку. Велю подать мне
завтрак в комнату и отправляюсь в ванную, чтобы снять с повестки дня
неизбежную и досадную операцию - бритье. В сущности, бритье досадно лишь в
том случае, когда тебе думать не о чем. У меня же есть о чем подумать. О
том, что меня ждет, к примеру. Что касается прошедшего - не давно
прошедшего, а того, что было вчера вечером, - то оно уже должным образом
продумано и разложено по полочкам.
Мозг у меня не электронный, и, хотя я уже запрограммировал новую
задачу, он все норовит на время вернуться к давно прошедшему. Вот почему я
все еще вижу тот голый каменистый холм, горячий от полуденного зноя,
сперва отчетливо выступающий среди мертвой пустоши, потом смутный и
бесформенный, потому что я уже бегу по нему, низко пригнувшись, туда, к
вершине, где притаились "те". И кажется, что я слышу тонкий сухой свист
пуль, чувствую, как мне обжигает плечо, и потребовалось время, чтобы до
моего сознания дошло: "Попали-таки"; потребовалось время, чтобы я сказал:
"Хорошо, что в левое плечо"; потребовалось еще много времени, начиная с
того бесконечного мгновенья, когда время остановилось, пока я достиг того
камня и швырнул в "тех" одну за другой три лимонки. А потом минуты опять
потекли обычным порядком, хотя в моей горячей от зноя и усталости голове
все как в тумане - "джип", прибывший с погранзаставы, отправка Стефана,
спокойное лицо Любо, спокойное и бледное, как у покойника. Стефан
скончался в "джипе". Любо уцелел, он лишь немного прихрамывал. И так вот,
припадая на одну ногу, добрался до моста близ Венеции, где и нашел свою
смерть. А я вот еще жив. Все еще...
И часто вижу в кошмарных снах тот голый скалистый холм; порой до
вершины мне остается всего лишь несколько метров, а иной раз она маячит
очень далеко, невообразимо далеко, каменистый склон, пустынный и страшный
под раскаленным бесцветным небом, поднимается все выше и выше, а в
мертвящем зное зловеще звучат выстрелы. "Давай, Эмиль, теперь твоя
очередь, старина!"
Когда я просыпаюсь и прихожу в себя от этого кошмара, то словно
воскресаю и новый день кажется мне таким радостным, хотя заранее известно,
что сулит он мне одни неприятности. "Ну что ж, к неприятностям я привык.
Профессиональный риск, не более".
К тому же этот риск, по крайней мере в данный момент, не сопряжен со
стрельбой. Все пока тихо и мирно, разговор идет о социологии, а вокруг
простирается не серая каменистая пустошь пограничья, а зеленеющие датские
луга. Главное - надо знать, где кончаются луга и где начинается трясина.
Каждый по-своему с ума сходит. Я, к примеру, чем-то напоминаю тех
скупцов, которые имеют обыкновение пересчитывать деньги дважды независимо
от того, отдают их или получают. С той, правда, разницей, что я проверяю
не два, а три раза и речь идет о проверке не денежных сумм, а фактов.
Имеется в виду проверка перед началом действий, во время действий и по их
окончании.
Каждое из этих занятий имеет свои преимущества, но и неизбежные
минусы. Анализ, предшествующий действию, исключительно важен, так как
готовит тебя к предстоящему, однако он еще не может быть точным, поскольку
ты имеешь дело с тем, что еще не произошло, и неизвестно, произойдет ли
именно так, как ты мыслишь. Анализ во время действия необходим, чтоб не
сделать ошибочного шага, однако он не столь глубок - из-за нехватки
времени он подчас производится почти молниеносно. Анализ после действия,
напротив, может быть подробным и таким углубленным, на какой только
способна твоя голова, однако он уже не в состоянии ничего предотвратить из
того, что уже стряслось. Словом, каждый из этих способов учета наличности,
то есть фактов, по-своему несовершенный. Зато все они, образуя единство,
стали моей постоянной привычкой и очень мне помогают.
Покончив с бритьем, подставляю голову под кран. Ослепленный мощной
струей теплой воды и мылом, слышу, как где-то там, в комнате, открывается
и закрывается дверь. Самый подходящий момент приставить к моей спине
пистолет и рявкнуть: "Выкладывай все, что знаешь, собака!" Даже глаз не
могу открыть - все лицо в мыле. К счастью или несчастью, сведения на сей
раз не у меня, а у других людей, и я спокойно принимаю бодрящий холодный
душ, тщательно вытираюсь и лишь после этого выглядываю из ванной.
Оказывается, ничего особенного не произошло, кроме того, что на столике у
окна появился поднос с завтраком. Но завтрак и дымящийся кофе в маленьком
кофейнике - вещь полезная и немаловажная. Я сажусь в кресло и принимаюсь
за дело, без которого трудно осуществить последующие.
В настоящий момент передо мной весьма отчетливо встают два основных
факта. Первый стал очевидным с моего прибытия в город: за мною следят. Кто
и почему - это еще точно не установлено, хотя некоторые предположения
есть. Второй факт - я окружен. Впрочем, скажу точнее: окружен вниманием.
Против этого можно было бы не возражать. Только в наше время ни с того ни
с сего окружать тебя вниманием не станут. На этом многолюдном конгрессе
Хиггинс, Берри и Дороти без труда могли бы найти более интересных
собеседников. Тем не менее все трое липнут к этому ничем не
примечательному и скучному болгарину, играют с ним в вопросы и ответы,
таскаются по всяким заведениям и даже сулят финансовую помощь - конечно,
со строго научной целью. Этот второй факт также нуждается в изучении, но
уже сейчас позволяет делать определенные выводы.
Взять, к примеру, вчерашнее веселье. Обычная попойка, пустая болтовня
- и ничего для души. Сперва скука этикета, а потом безудержное пьянство. И
все же некоторые ситуации, отдельные реплики наводят на мысль и вполне
могут лечь в основу моего досье. Я даже могу составить себе вполне точное
представление об этом досье, если они произвели предварительную проверку и
тщательно проанализировали мое поведение. И пока я пью горячий крепкий
кофе и выкуриваю сигарету, перед моими глазами постепенно вырисовывается
отстуканная на машинке характеристика. Тут запечатлены самые
незначительные жесты, случайные реплики Михаила Коева; соответствующим
образом обработанные и сопоставленные, они обрели нужную кадровую
транскрипцию. Отношение к эстрадному номеру, поведение во время танцев с
Дороти, количество выпитого, состояние во время пирушки и после нее,
реакция на ту или иную реплику других лиц, смысл моих реплик. Словом, вся
совокупность мелочей, наблюдаемых в обычной обстановке, тут обобщена в
сухих канцелярских фразах, поставленных в соответствующие графы: отношение
к женщинам и алкоголю, к хорошей кухне и путешествиям, к деньгам и
материальной выгоде, к научной работе и приключениям, болтливость или
сдержанность, суетность или скромность, быстрота или замедленность
рефлексов, импульсивность или хладнокровие, подозрительность или
доверчивость, проницательность или поверхностность и прочее и прочее.
Составленная таким образом характеристика была бы достаточно полной
и, конечно же, не совсем верной. Позволяя подвергать себя испытанию, я
всячески старался исказить представление о себе. Это полезная
предосторожность, если она продиктована необходимой дальновидностью. Мало
создать неправильное представление о себе, надо, чтобы это представление
было неверным лишь в определенных пунктах и в определенном смысле. Словом,
задача состоит не в том, чтобы создать о себе искаженное представление,
противоположное тому, какое должно быть на самом деле, нужно, чтобы твои
