- Почему не узнаю? - легко откликнулся метрдотель.- Узнаю. Как не узнать.
Гуляли славно, громко. Любимое место ваше было после "Солнечного". Так?
- Так,- кивнул Ружин.- Все верно ты говоришь. Про мои дела слыхал?
- Болтали что-то.
- Мог бы и не пустить,- усмехнулся Ружин.- Почему пустил?
- Кто знает, как жизнь повернется,- философски заметил метрдотель.- Я в
людях разбираюсь. Глаза у вас не потухшие, устремленные, на борьбу
нацеленные.
Ружин удивленно вскинул брови, покрутил головой, хмыкнул.
- Пришли-ка официанта,- попросил он.- Я зверски хочу есть, а вот дама
моя,- он кивнул на Свету,- еще зверистей.
- Что? Что? - наклонился метрдотель.
- А она не останется? Уйдет? - осторожно спросила Света, аккуратно
отрезая кусочек мяса.
- Кто? - поинтересовался Ружин и разлил но фужерам минеральную воду.
- Ну эта, которая с зубами...
- А,- ухмыльнулся Ружин.- Конечно. Она же все поняла.
- Насовсем уйдет? - Света, не поднимая глаз, сосредоточенно кромсала
мясо.
- Наверное,- Ружин пожал плечами.- А если и придет, мы ее не пустим.
- Мы...- растерянно повторила Света.
Ружин замер, фужер так и не донес до губ, но и смотрел он не на Свету, а
куда-то за нее, поверх ее плеча, улыбался. Она медленно обернулась.
Сбоку от эстрады темнела дверь, маленькая, неприметная, и возле нее стоял
Горохов, он придерживал дверь, чтобы она не закрылась, и что-то говорил
неизвестно кому, тому, кто за этой самой дверью находился, говорил
почтительно, тихо, чуть подавшись вперед, словно вышколенный официант в
дорогом ресторане. Потом он мягко прикрыл дверь, повел плечами, распрямился
и направился в зал, с ленцой, вразвалку, другой человек, раскованный,
знающий себе цену, Ружин встал. Горохов уловил движение, повернулся в его
сторону, застыл на полушаге, быстро обернулся назад, на дверь, потом по залу
глазами пробежался цепко, профессионально и только после этого сотворил
улыбку на лице, приветливую, узнающую. Ружин усмехнулся.
- Я рад тебя видеть,- сказал он.
- Я тоже,- бодренько отозвался Горохов.
- Не ври,- сказал Ружин.- Мне не надо врать. Я умный.
- Я помню,- кивнул Горохов.- Помню.
- И все равно я рад,- Ружин протянул руку. Горохов торопливо пожал ее.-
Как ребята? Все живы? Здоровы?
- Да,- радостно ответил Горохов.- Все живы-здоровы.
- Ну и замечательно.
- Конечно. Это самое главное, когда все живы и здоровы...
- Я вот тут завтракаю.- Ружин махнул рукой за спину.- Давно не бывал.
- Да, здесь неплохо,- согласился Горохов.- Уютно. Кухня хорошая. Я вот
тоже решил, дай, думаю, позавтракаю. Вкусно.
- Уже уходишь?
- Да не совсем,- поспешно откликнулся Горохов.- Еще кофе... Ружин увидел,
как неприметная дверка возле эстрады открылась и кто-то вышел из нее, двое.
Ружин узнал Рудакова и прокурора Ситникова.
- Не будет тебе кофе, Горохов,- сообщил он. Горохов оглянулся и опять
превратился в вышколенного официанта, развернулся суетливо, плечи упали,
подтаяли словно, голова вперед подалась, навстречу.
- Что с тобой? - искренне удивился Ружин. Горохов вздрогнул, но не
обернулся.
- Не знаю, Серега,- сказал он тихо.- Не знаю! Что-то случилось, а что и
когда, не знаю. Жить, наверное, спокойно хочу. Два дня назад Рудаков стал
начальником управления. Вот так.
- Как же это?..- растерялся Ружин, он похлопал себя по карманам, ища
сигареты, не нашел, деревянно повернулся, сделал шаг в сторону своего
столика, не заметив стула, стоящего перед ним, споткнулся о ножку, не
удержался и, вытянув руки, повалился на сервировочный столик, уставленный
грудой тарелок и бокалов, тарелки посыпались на пол, раскалываясь с сухим
треском, один за другим захлопали по паркету пузатые бокалы, и вилки потекли
со стола, и ножи,- серебряный водопад.
- Кто это там? - поморщился Рудаков.- Ружин? Опять пьяный? Видите? -
грустно сказал он прокурору.- Я был прав. Нечистоплотным людям не место в
милиции.
Они неторопливо направились к выходу, сбоку мелко семенил Горохов и
что-то вполголоса говорил, то и дело показывая рукой на Ружина, строгий,
непримиримый.
...Ветер дул порывами, то вдруг закручивал яростно в невесомые воронки
песочную пыль, тонко обсыпавшую смерзшийся уже пляжный песок, выдавливал
снежно-белую пену "барашков" из черного морского нутра, и был он тогда
холодным и злым, хлестал по лицу мокро и колко, впивался в глаза, мешал
дышать, остро выстуживая ноздри, губы, и Света кричала тогда, отчаянно
дергая Ружина за рукав: "Уйдем, уйдем! Мне холодно! Мне страшно! Я не хочу!
Зачем?! Зачем?!"... То вдруг стихал мгновенно, разом, будто кто-то выключил
его, не выдержав и в сердцах опустив рубильник, и оседала грустно песочная
пыль, не дали ей порезвиться, покуражиться вволю, и таяли "барашки", как
льдинки под летним солнцем, и предметы вокруг приобретали ясные и четкие
очертания, и цвет приобретали, виделись уже объемными и весомыми, а не
плоскими, призрачными, как минуту назад, это свою природную прозрачность
восстанавливал вычищенный влагой воздух...
Ружин сидел на песке и рассеянно с тихой полуулыбкой смотрел на море.
Света рядом переминалась с ноги на ногу, озябшая, съеженная, теребила
машинально его плечо, повторяла безнадежно:
"Уйдем, уйдем..." Ружин посмотрел на часы.
- Они уже в аэропорту,- определил он.- Шутят, веселятся, громко, гораздо
громче, чем обычно, тайком ловят взгляды друг друга, может, кому-то так же
паршиво, как и мне, и я не один такой, трусливый и мерзкий выродок... Нет,
вон у этого на миг потемнели глаза, и у того, и у того... Нет, не один,
значит, я не самый худший, значит, это норма... и я смогу, и я сделаю все,
что потребуется. Надо!Ружин потер руками лицо, посмотрел на ладони, мокрые,
он усмехнулся, это всего лишь водяная пыль, море.- Помнишь того
подполковника белобрового? Он правду сказал, мне два раза предлагали туда. И
два раза я находил причины, чтобы не ехать. Не потому, что видел, что война
эта зряшная. Боялся. Если бы ты знала, как долго и упорно я ломал голову,
чтобы найти эти причины. Здесь на нож с улыбочкой шел, а туда боялся. Там
шансов больше, понимаешь? Понимаешь? Я был бравым и смелым сыщиком,считал
себя элегантным, красивым парнем, правда, правда, а когда меня арестовали и
я попал в камеру, понял, что я во все это играл только, играл и ничего
больше, я дрожал как заяц, когда меня вызывали на допрос, я перестал
бриться, мне было совершенно наплевать, как я выгляжу, мне, наоборот,
хотелось быть маленьким, страшненьким, незаметным.- Он поднял глаза на
Свету, усмешку, презрение ожидал увидеть на ее лице, но нет, она будто и не
слышала его, по-прежнему подрагивают посеревшие ее губы, томится прежняя
мольба в глазах, и бессильным голосом она повторяет: "Уйдем, мне холодно,
холодно..." Ружин неожиданно рассмеялся, непринужденно, искренне: - А
знаешь, чего я еще всегда боялся? Холода. Обыкновенного холода. Я всегда
боялся простудиться, до чертиков боялся простудиться. Не пил холодную воду,
где бы ни был, закрывал окна и двери, чтобы не было сквозняков, начинал
купаться в море только в июне, а заканчивал в начале августа. Интересно,
правда?
Ружин вдруг быстро встал, покопался в карманах куртки, не глядя на
девушку, протянул ей ключи, бросил отрывисто:
- Уходи!
- А ты? - потянулась к нему Света.
Он оттолкнул ее и крикнул, зажмурив глаза:
- Уходи!
Света невольно попятилась назад, остановилась, растерянная, готовая
заплакать.
- Я прошу тебя,- проговорил он, сдерживаясь.- Мне надо побыть одному.
Она сделала несколько шагов назад, потом повернулась к нему спиной,
побрела, ссутулившись, вздрагивали плечи, длинный плащ путался в ногах.
Ружин подождал, пока она отойдет подальше, скроется за деревьями, курил
жадно, потом бросил сигарету, разделся, не суетясь, оставшись в плавках,
пробежался до кромки воды, остановился на секунду, выдохнул шумно и ступил в
воду.
Он плыл быстро и уверенно. Все дальше, дальше. Опять задул ветер, тот
самый, злой и колкий, с готовностью вынырнули "барашки", понеслись
неудержимо друг за другом. "Давай! Давай!" - вскрикивал Ружин, отфыркивался
и, истово вспенивая вязкую воду, короткими сильными гребками толкал себя
вперед.
