Тонкий шелк лопнул. Накидка сползла с голого плеча Анхелы. Будто
защищаясь, дочь Ауса вскинула руку, и на ее тонком запястье холодно
блеснул браслет - точная копия того, что лежал на столе майора.
Мгновение Досет боролся с неодолимым желанием ударить Анхелу. Но -
браслет!
Не глядя на поджавшего губы Дуайта, на каменно-застывшего у дверей
Чолло, на сжавшегося Этуша, наконец, на руану, упавшую на пол, майор
вернулся на место. Сел. Потянулся к скотчу. Но выпить помешал Этуш -
сыромятная петля, быстро высыхая, сдавила его рыхлую шею. Художник
захрипел.
- Хочешь рисовать? - мрачно спросил майор.
Этуш согласно и страшно задергался.
- Принесите кисти, картон! - приказал Досет. - Дуайт, сними с него
воротник! - и добавил, обращаясь уже к Этушу: - Рисуй внимательно! И не
подходи к столу, от тебя дурно пахнет!
- Руки дрожат, - прохрипел Этуш. - Дайте мне скотча!
- Займись делом. Ты получишь свой скотч, но позже...
Досет хлебнул прямо из бутылки.
Браслеты, поставившие его в тупик, вполне могли служить паролями!
Исподлобья он взглянул на Анхелу. Оставшись в тонкой кофте, она
сидела в кресле прямо и строго.
- Дайте напряжение на туземца!
Дуайт замкнул цепь.
Привязанный к "Лоре", Кайо вскрикнул. Судорога изогнула его полуживое
тело, а Дуайт, наклонившись на ним, заорал:
- Когда придет следующий самолет?
ПОМОГАЯ КАЙО, АНХЕЛА ПРИНЯЛА НА СЕБЯ ЧАСТЬ УДАРА.
Ее вид - закрытые глаза, посеревшие губы - вполне удовлетворил
майора. Он не подозревал, что Анхела могла выдержать и более страшную
боль. И он, конечно, не думал, что Кайо не получает _с_в_о_е_й_ дозы.
И все же времени мне не хватит, сказала себе Анхела. Еще несколько
ударов, и Хосеф впадет в шок. Мне не спасти Кайо. Я не успею его спасти!
Он уходит...
Из всех точек боли, которые она перенесла на себя, самыми
чувствительными были две - под сердцем и под желудком, глубоко внутри.
Сглаживая неравнозначность боли, Анхела откинулась на спинку
неудобного деревянного кресла: кто может стать ее _п_о_м_о_щ_н_и_к_о_м_?
Кто может принять на себя боль - ее и Кайо?
Этуш? Нет. Этуш не годился. В его мозгу было пусто. Этуш был обречен.
И Анхелу поразило то, что и Этуш, и Кайо, - оба они уходили в молчании.
Оба знали - все кончено...
Широкий затылок напомнил Анхеле Шмайза. Но только на миг... Доктор
был крупен, но крупен по-спортивному, подобранно. Было время, когда Этуш и
археолог не расставались. Сдержанный немец и суетливый таниец - странная
пара! Но Шмайзу художник был по душе.
Лет пять назад, уступая просьбам археолога, Этуш взялся за
перерисовки шумерских глиняных печатей. Часть работ приобрел университет
Эльжбеты, часть перешла к Анхеле. Особенно нравился Анхеле лист, на
котором Этуш изобразил Гильгамеша. Царь Урука стоял, сжав под мышкой
свирепого, не смирившегося льва. Тюрбан башней возвышался над лбом
Гильгамеша, под льняным хитоном вздувались твердые мышцы.
Чем художник привлек Шмайза?.. Никто этого не знал, но прежде
нелюдимый археолог везде стал появляться с Этушем. И только Анхела
понимала причину их дружбы, только _о_н_а_. Ибо уже тогда, пять лет назад,
Шмайз начал бояться Анхелы.
Да, именно испуг вызывали в нем ее память, ее поистине феноменальные
способности. С необычайной легкостью Анхела воспроизводила на память самые
сложные тексты.
Она запоминала все, сразу и навсегда.
А знание языков, живых и мертвых!
- Одиннадцать падежей! Несколько видов множественного числа!
Клинописное написание! - поражался Шмайз. - В какой эдубба какой уммиа
[эдубба (шумерское) - школа, уммиа (шумерское) - учитель] дал вам это?!
Или вы впрямь родились в Шумере?
Раз в два месяца Шмайз посылал из Ирака подробные отчеты, и они
возвращались к нему с массой пометок. Никто бы не поверил, что эти пометки
сделаны двадцатитрехлетней женщиной, не имевшей весомого научного имени.
Шмайз думал: "Разработка проблем истории Древнего Востока - долг
каждого истинного археолога! Математика и медицина Шумера оставили свой
след не только в науке греков и александрийцев. Шумерская система мер и
весов, до введения метрической, была известна повсюду. Влияние Шумера на
эллинические монархии, а значит, и на Рим, Византию, Египет - несомненно."
Однако Шмайз никогда не мог по-настоящему принять стиль Анхелы. Она
торопилась найти нечто необычное, вызывающее. Она требовала: "Ищите не в
Фара! не в Абу-Бахрейне! не в Тель-абу-Хабба! Эти холмы рыты и перерыты!
Ищите там, куда никто не заглядывал! Там, где мог путешествовать сам
Гильгамеш!"
Будто из Тании было видней, где искать...
Еще более странными казались Шмайзу намеки Анхелы на то, что именно
надо искать. Она будто сознательно забывала о том, что времена Гильгамеша
(именно этот древнешумерский эпос ее занимал) были утоплены в самых
отдаленных, в самых давних веках варварства...
Первые же находки в Ираке, в указанных Анхелой местах, повергли
Шмайза в ужас и трепет.
За три месяца до мартовского переворота археолог прилетел в Танию. В
столице было неспокойно, в аэропортах группами прогуливались морские
пехотинцы. Народный президент произносил длинные речи, толкались перед
лавками подозрительные юнцы из общества самообороны. Доктор Шмайз ничего
этого не видел. Его поразила не Тания. Его поразил вопрос Анхелы:
- Можно ли соотнести найденное вами с путешествиями Гильгамеша?
- Нет! - резко ответил Шмайз. И Анхела увидела - он полон сомнений.
- Но я была права, - мягко заметила Анхела. - Я говорила, что вы
наткнетесь на нечто необычное!
- Что мне делать с такой находкой?! - взорвался Шмайз. - С кем, кроме
вас, я могу ее обсудить?.. Титановая сталь в Шумере! Боже правый! И это в
то время, когда жители Европы еще не додумались до каменных топоров!
- Это не все, - заметила Анхела. - В руинах Ларака, если вы их
найдете, вас ждут не менее удивительные предметы.
- Как мне искать руины Ларака? По мифам?
- Шлиман нашел Трою, руководствуясь указаниями Гомера, - улыбнулась
Анхела. - Доверьтесь, Курт, мне.
- Чтобы сломать шею? - вознегодовал Шмайз. - Я и так не могу понять,
что же именно мы извлекаем из гиблых земель Ирака?.. Когда Лайярд
приступал к раскопкам Ниневии, все древности Шумера можно было впихнуть в
один ящик. У меня - вагон находок, но реальную жизнь Шумера я представляю
себе куда хуже Лайярда. Подумайте сами! За тысячелетия до первых машин
кто-то рассчитал время обращения Луны вокруг нашей планеты с точностью до
0,4 секунды! Кто-то выплавил настоящую сталь! Кто-то разделил год на 365
дней 6 часов 11 минут! Кто-то вычертил звездную карту с объектами,
невидимыми невооруженным глазом! Кто-то ввел в обиход шестидесятиричную
систему счисления!.. И все это в Шумере, за тысячелетия до наших дней!
- Ищите, Курт! - повторила Анхела. - Ищите храмы, ищите глиняные
таблички. Информация не исчезает, она всегда вокруг нас. Надо лишь
научиться извлекать ее с наименьшими искажениями.
- Я не верю в сталь в Шумере!
- Но вы же ее нашли!
- Да, - растерянно подтвердил Шмайз. - Но с кем мне обсудить столь
странную находку? Меня обвинят в фальсификации!
- Я не обвиню вас, Курт!
Длинными пальцами Анхела прикоснулась к виску Шмайза, и археолог
медленно поднял на нее взгляд.
Шмайз не улыбнулся. Болезненные узлы "годовой шишки", обезобразившей
левую щеку, помешали улыбке. Но прикосновение Анхелы было полезней
лекарств - боль прошла... Анхела смотрела на него с доверием и надеждой,
однако археолог не смог заставить себя задать ей тот вопрос, что мучил его
все эти годы. "Почему Анхела, так тщательно следя за его работой, ни разу
не захотела прилететь в Ирак сама?.."
- Покажи! - приказал Досет, и Этуш послушно протянул ему кусок
картона.
Рисунок не был закончен. Длинные волосы Анхелы только угадывались. Но
глаза Этуш написал.
Майор поразился - так суеверно, так четко были выписаны эти глаза!
- Подпись!
Этуш торопливо проставил дрогнувший завиток.
- Ты уже писал эту женщину!
- Никогда!
- Не лги! - убеждал Досет. - Ты писал ее!
"Странно, - подумала Анхела. - Почему именно художникам, людям часто
беспутным, бессистемным, дается дар прозрения? Почему именно они чисто
интуитивно угадывают то, до чего не доходит логика?"
Она вспомнила вечер, проведенный Шмайзом, художником и ею года четыре
назад. Был спор, вызванный неудачной фразой Шмайза. Он хотел сказать, что
не настоящая, не цветущая _с_е_й_ч_а_с_ жизнь имеет определяющее значение
для археолога, но фраза не получилась. Вышло так, будто ему, Шмайзу,
древняя стена дороже живого города.
Этуш фыркнул презрительно:
- Курт, если помнишь, портрет Моны Лизы, жены Франческо дель
Джокондо, остался незавершенным. И все же, по словам Вазари, "это
произведение написано так, что повергает в смятение и страх любого
самонадеянного художника, кто бы он ни был!" Так что же важнее, по-твоему?
Портрет Джоконды или его оригинал?
- Ты не понял меня, - рассердился археолог. - Искусство всегда
вторично!
Этуш ухмыльнулся.
- Тогда почему люди вот уже четыреста лет восхищаются портретом Моны
Лизы и ничуть не тоскуют по утраченному оригиналу?
Шмайз растерялся.
- Если уж мы заговорили о Джоконде, - махнул короткой рукой Этуш, - у
меня найдется еще одно замечание... Моне Лизе, когда Леонардо взялся ее
писать, было около двадцати лет. Так утверждает ученик Леонардо Франческо
Мельци. Мона Лиза позировала художнику в костюме Весны, в левой руке
держала цветок коломбины... Почему же, Курт, на знаменитом холсте мы видим
не цветущую женщину, а... вдову?
- Вдову? - неприятно удивился Шмайз. - Ты просто много выпил!
- Именно вдову! - шумно рассмеялся Этуш. - Да, я пьян. Но Леонардо
написал именно вдову! Или он большой шутник, или я... большой невежа!
- К правде ближе второе, - проворчал Шмайз.
Но Этуш не слушал археолога. Расплескав вино, он налил себе полную
чашу и пьяно уставился на Анхелу:
- Леонардо написал вдову! Не просто вдову, а символ вдовы. Символ
нашего горького мира! И не знай я тебя, Анхела, я бы сказал - Леонардо
написал тебя!
- Не льсти, Этуш. Мне далеко до Джоконды!
- Не ищи в моих словах буквализма. Да, у вас все иное - руки, волосы,
уши. Но вы идентичны в своей загадке.
- В какой загадке, Этуш? - насторожилась Анхела.
- Ладно, - отмахнулся художник. - Я попробую написать вдову. Это не
будет портретом новой Джоконды. Нет! Но это будет все тот же символ, ибо
символы в нашем мире следует подновлять...
Этуш не написал портрета Анхелы. Он не выдержал шумного успеха,
выпавшего на долю первых его картин, не выдержал непонимания, пришедшего
вслед за успехом. Он стал много пить, ему резко изменил вкус.
После выхода в свет роскошного издания эпоса о Гильгамеше,
иллюстрированного стилизованными печатями, Этуш поссорился с археологом и
перестал бывать у Анхелы. Он быстро опускался. Вечно пьяный, хватался то
за одно, то за другое, но нигде не мог обрести себя. Вместо обещанной
символической вдовы он написал в приступе пьяного безумия портрет
ассирийца, наградив его глазами Анхелы. А затем наркотики и, наконец,
тюрьма...
"И все же именно Этуш, - подумала Анхела, - сумел, пусть и
подсознательно, угадать мое тайное тайных..."
- Я никогда не писал ее! - вопил Этуш.
- Тебе не надо умирать! - убеждал Досет. - Тебе нужно работать,
