выругавшись, избрал самое простое: вернулся в гостиницу и пристроился у
телефонного аппарата. "Где ему еще искать меня? Ведь на борт его без меня
все равно не пустят!"
И оказался прав.
Поздно ночью раздался длинный звонок.
- Начальник! - нетвердо, издалека сказал голос Сказкина. - Начальник,
поздравь! Обмыл я отход! За двоих обмыл! Пруха нам будет!
- Ты еще на ногах? - спросил я.
- На ногах, - сообщил Сказкин. - Но опираюсь на посох.
- А где ты стоишь? Где тебя можно найти и поздравить с обмывкой?
- Не знаю, начальник. Потому и звоню, что не знаю.
- Но где-то же ты стоишь! - повысил я голос.
- Это так, - согласился Сказкин. - Я стою в будке.
- В собачьей? В сторожевой? Или все-таки в телефонной? Какая она, эта
будка? Определи.
- Она... - задумался Сказкин. - Она... вертикальная!
- Они все вертикальные! Не торопись, Серп Иванович. Сам знаешь:
смотреть мало, надо видеть! - это я Сказкину польстил. - Главное в таких
случаях - точно определиться. Что там вокруг тебя?
- Стекло и металл! - с гордостью сообщил Сказкин. - Стекло и металл!
Правда, стекло битое.
- Ты мне скажи, Серп Иванович, что находится рядом с будкой, тогда я
смогу тебя разыскать. Дай примету, пусть одну, но точную.
- Есть примета! - заорал Сказкин. - Есть!
- Говори!
- Воробей! Воробей на ветке сидит!
- Ну, ну! - поощрил я. - Это куст или дерево? Если дерево, то какое?
- Да махусенький он, воробей-то! - растроганно кричал Серп Иванович.
- Ну, совсем махусенький, его и понять трудно! Но сидит, это точно, на
лапках, а в лапках веточка, и клюв как шильце!
- Ты мне его длину коготков скажи! - взорвался я.
И правда, услышал:
- Некрупные!
"Как ни бесчисленны существа, заселяющие Вселенную, - вспомнил я
слова древней книги, - следует учиться их понимать. Как ни бесчисленны
наши желания, следует учиться ими управлять. Как ни необъятна работа,
связанная с самоусовершенствованием, надо учиться ни в чем не отступать. И
какой бы странной ни казалась нам абсолютная истина, следует учиться не
пугаться ее!"
Я опять глянул вниз.
Может, стоит рискнуть? Может, Краббен спит? Может, он давно ушел в
нейтральные, а то и в чужие воды? Я бы мог спрыгнуть на пляж, добраться до
фала и в одно мгновение вознестись на недосягаемый для Краббена гребень
кальдеры!
"А если он не спит, если он затаился? Если вон та глыба в тени -
вовсе не глыба? Если он терпеливо ждет моего решения, устроившись среди
подводных камней?.."
Малоприятные, пугающие мысли теснились в моей голове; но вот
странность! - даже пугаясь, видел я мысленно кое-что приятное.
Музей.
Огромный музей современной природы.
Зал.
Огромный зал, отведенный для одного, зато совершенно исключительного
экспоната.
Табличка над экспонатом.
Надпись на табличке.
"Краббен тихоокеанский. Единственный известный в наше время вид.
Открыт и отловлен в водах кальдеры Львиная Пасть младшим научным
сотрудником Т.Н.Лужиным и полевым рабочим Пятого Курильского отряда
С.И.Сказкиным."
"Сказкиным!.. - возмутился я. - Трус проклятый!"
И, подумав, перед именем Лужина поставил достаточно высокую научную
степень, а имя Сказкина вообще стер.
Казенный фал и левая гречка, - я объясню тебе разницу!
Очень хотелось есть.
"Конец двадцатого века, - не без удивления говорил я сам себе, - а я,
венец творения, царь природы, блокирован в сырой пещере черт знает откуда
взявшейся тварью!"
"Скоро утро, - говорил я самому себе. - Почему бы не рискнуть? Не
может быть, чтобы я не обогнал этого громилу! Мне бы только ухватиться за
фал!.."
"Рискни!.."
Но даже понятие риска было теперь связано в моем сознании с именем
Сказкина.
"Ух, риск! - явственно расслышал я довольное уханье Серпа Ивановича.
- Ух, риск! Я рисковый!.."
Причудливо смешались в моей памяти детали одного из бесконечных
рассказов Сказкина о его веселой и рисковой натуре. Израсходованные на
бормотуху деньги, оборванные линии электропередач, заснеженный,
завьюженный сахалинский городок Чехов, где в темной баньке сейсмолог Гена
Веселов и его помощник Сказкин поставили осциллограф.
"Буря смешала землю с небом..."
Вьюга крутила уже неделю. Два раза в день на осциллографе надо было
менять ленту, все остальное время уходило на раздумье - где поесть?
Столовые в городе давно не работали (из-за вьюги), да Сказкин с Веселовым
и не могли пойти в столовую: они давно и везде крупно задолжали, потому
что командировочных, все из-за той же вьюги, не получали уже пятнадцать
дней.
Пурга...
Кочегар дядя Гоша, хозяин квартиры и баньки, снятой Веселовым и
Сказкиным, как правило, возвращался поздно и навеселе. Будучи холостяком,
дядя Гоша все свое свободное время проводил среди таких же, как он сам,
ребят, по его точному выражению - "за ломберным столиком".
Возвращаясь, дядя Гоша приносил банку консервированной сайры. Он
долго возился над банкой, но все же вскрывал и ставил перед псом, жившим у
него под кличкой Индус. Сказкину и Веселову дядя Гоша говорил так: "Псам,
как и шпионам, фосфор необходим. И заметьте, я хоть и беру консервы на
комбинате, но именно беру, а не похищаю! Другой бы попер с комбината
красную рыбу, а я сайру беру, одну баночку, для Индуса, бланшированную, но
нестандартную, ту, что все равно в брак идет!"
И Сказкин, и Веселов, оба они хотели нестандартной сайры, даже той,
что все равно идет в брак, но дядя Гоша, будучи навеселе, терзаний их не
замечал: в наше время, да чтоб голодали!.. Он терпеливо ждал, когда пес
оближет банку, и сразу гасил свечу: "Зачем потолок коптить! Потолок не
рыба!"
Все ложились.
Сказкин пару раз проверял: не осталось ли чего в баночке у Индуса?
Нет, пес справлялся. А на робкие намеки, что псу фосфора не хватает, надо
бы для него прихватывать две баночки, дядя Гоша гордо пояснял: "Одна
баночка - это одна, а две баночки - это уже много! Разницу надо знать!
Опять же и совесть чистая!"
Он думал и добавлял: "Как мой дом!"
Дом у него, правда, был чист и гол.
Как его совесть.
Сказкин и Веселов, существа, как известно, белковые, слабели на
глазах. Индус стал относиться к ним без уважения. У Веселова он отнял и
унес в пургу рукавицы; пришлось рукавицы Сказкина пришить к рукавам - в
холода без них не поработаешь!
В горисполком Веселов и Сказкин не заглядывали: они уже выбрали под
расписку все, что им могли дать; знакомых в городе не было; пурга не
стихала - назревала истинная и великая катастрофа!
Но в тот день, когда Сказкин твердо решил побороть свою гордость и
попросить у дяди Гоши взаймы, в сенках дома раздался слабый вскрик.
Держась руками за стену, Сказкин бросился на помощь товарищу.
В сенках, на дощатой, плохо проконопаченной стене, под старой,
обдутой ветром мужской рубашкой висел на гвозде самый настоящий окорок
пуда на полтора. С одной стороны он был срезной, плоский, с другой -
розовый, выпуклый, и походил на большую мандолину.
Окорок вкусно пах.
Позвав Индуса, как свидетеля, Сказкин и Веселов долго смотрели на
окорок.
Потом был принесен нож, каждый получил по большому куску окорока.
Индус тоже. "Хватит тебе фосфор жрать, - заметил Сказкин. - Ты не шпион, а
собака и наш друг!" - а оробевшему интеллигенту Веселову Сказкин бросил:
"Получим полевые, Гошке заплатим за все! За окорок тоже!"
А пурга набирала силу. Город занесло под третий этаж. Очень скоро
Сказкин, Веселов и Индус привыкли к окороку. А поскольку дядя Гоша, тоже
набирая силу, появлялся дома все позже и позже, Сказкин рискнул перейти на
бульоны. "Горячее, - деловито пояснял он, двигая белесыми бровками, -
горячее, оно всегда очень полезно!"
Оба повеселели, вернули вес - и Веселов, и Сказкин. И Индус с ними
подружился.
Однако всему приходит конец.
Как ни привыкли Сказкин и смирившийся с содеянным Веселов к окороку,
толщина его (это наблюдалось даже визуально) неуклонно уменьшалась, и
теперь окорок и впрямь напоминал мандолину - был так же пуст и звучен!
И был день. И пурга кончилась.
Выкатилось из-за сопки ледяное ржавое солнце, празднично осветило
оцепеневший мир. Дядя Гоша явился домой не ночью, как всегда, а засветло.
Он улыбался: "У меня окорок есть. Я вас сегодня угощу окороком!"
Слова дяди Гоши повергли праздничный мир в смятение. Даже Индус
привстал и отвел в сторону виноватый взгляд.
Первым в сенки двинулся хозяин, но на пороге, чуть не сбив его с ног,
его обошли Индус и Сказкин.
Зная инфернальный характер пса, Серп Иванович, как бы не выдержав
тяжести, обронил на пол пустой зазвеневший окорок, а Индус (все они были
крепко повязаны) подхватил окорок и бросился с ним в бесконечные
заснеженные огороды, залитые кровавым солнцем.
Взвешенный дядя Гоша выскочил на крылечко с ружьем в руках. "Убью! -
кричал он Индусу. - Отдам корейцам!.."
Дядя Гоша и впрямь передернул затвор, но ружье из его рук вырвал
Сказкин.
"Молодец! - отметил про себя Веселов. - И пса пугнет, и честь наша не
будет попрана!"
Но к крайнему изумлению Веселова Сказкин прицелился прямо в
несущегося по сугробам Индуса.
- Что ты делаешь?! - завопил Веселов, толкая друга под локоть.
Только тогда, голосом полным раскаяния и испуга, Сказкин шепнул: "А
вдруг пес расколется?.."
...К утру Луна исчезла.
Она не спряталась за гребень кальдеры, ее не закрыли облачка или
туман; просто - была, и вот нет ее! Растворилась, как цинк в кислоте.
Зато над вершинами острых скал, над таинственными пропастями угрюмо и
тускло засветились курильские огни. Как елочные шарики поблескивали они в
наэлектризованном воздухе, гасли и вновь вспыхивали.
"Прощелыга!.. - тосковал я по Сказкину. - Фал на гречку сменял, а я
загорай в пещере!.."
Чем-то недоступным казался мне теперь крошечный домик сироты Агафона
Мальцева. На печке, сооруженной из разрубленной железной бочки, пекутся
лепешки, пахнет свежим чаем; на столике, как маяк-бипер, икает "Селга"...
А тут?
Шорох текучих шлаков. Шорох ссыпающихся песков. Шорох грунтовых вод,
сочащихся по ожелезненным обнажениям...
Слова старинной морской песни прекрасно вписались в эти таинственные
нескончаемые шорохи.
"Эту курву мы поймаем, - отчетливо прозвучало в ушах, - ей желудок
прокачаем, пасть зубастую на нас раскрыть не смей!.."
Песня все ближе:
"Ничего мы знать не знаем, но прекрасно понимаем: ты над морем -
будто знамя..."
Что же там дальше? Ну, конечно:
"Змей!"
Это не было галлюцинацией.
С "тозовкой" в руке, с рюкзачишком за плечами, в вечном своем
выцветшем тельнике, не разбирая дороги и голося во всю глотку старинную
морскую песню, по камням пылил сам Серп Иванович Сказкин - бывший боцман,
бывший матрос, бывший кладовщик и так далее, и так далее. Он был трезв, но
явно перевозбужден приступом храбрости. Тельник пузырился от ветра,
белесые глаза хищно обшаривали обрывы.
- Начальник! - время от времени кричал он. - Почты нет! Тебя тут не
съели?
- Тише, организм! - негромко окликнул я Сказкина.
Серп Иванович дерзко усмехнулся:
- У меня "тозовка"!
Он презирал страх.
Он шел по своей собственной земле, по своей суше, по своему
собственному берегу; он, венец эволюции, снисходительно глядел на медузу,
парашютом уходящую в бездну; он видел светлое облачко над гребнем
кальдеры; он ощущал тишину, вызванную его гимном.
Серп Иванович был прекрасен. И я устыдился своих недавних дурных
