один, никого к себе не пуская, в совершенном бездействии. Однажды,
когда он был в таком состоянии, накопилось множество бумаг,
требовавших немедленного разрешения; но никто не смел к нему войти с
докладом. Молодой чиновник по имени Петушков, подслушав толки,
вызвался представить нужные бумаги князю для подписи. Ему поручили
их с охотою и с нетерпением ожидали, что из этого будет. Потемкин
сидел в халате, босой, нечесаный, грызя ногти в задумчивости. Петушков
смело объяснил ему, в чем дело, и положил перед ним бумаги. Потемкин
молча взял перо и подписал их одну за другою. Петушков поклонился и
вышел в переднюю с торжествующим лицом: "Подписал!.." Все к нему
кинулись, глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова
поздравляют: "Молодец, нечего сказать". Но кто-то всматривается в
подпись - и что же? На всех бумагах вместо: князь Потемкин -
подписано: Петушков, Петушков, ПетушковЄ
У Потемкина был племянник Давыдов, на которого Екатерина не
обращала никакого внимания. Потемкину это казалось обидным, и он
решил упрекнуть императрицу, сказав, что она ему не только никогда не
дает никаких поручений, но и не говорит с ним. Она отвечала, что
Давыдов так глуп, что, конечно, перепутает всякое поручение.
Вскоре после этого разговора императрица, проходя с
Потемкиным через комнату, где между прочим вертелся Давыдов,
обратилась к нему:
- Пойдите посмотрите, пожалуйста, что делает барометр.
Давыдов с поспешностью направился в комнату, где висел
барометр, и, возвратившись оттуда, доложил:
- Висит, ваше величество.
Императрица, улыбнувшись, сказала Потемкину:
- Вот видите, что я не ошибаюсь.
Когда Пугачев сидел на Меновом дворе, праздные москвичи
между обедом и вечером заезжали на него поглядеть, подхватить какое-
нибудь от него слово, которое спешили потом развозить по городу.
Однажды сидел он задумавшись. Посетители молча окружили его,
ожидая, чтоб он заговорил. Пугачев сказал: "Известно по преданиям,
что Петр I во время Персидского похода, услыша, что могила Стеньки
Разина находилась невдалеке, нарочно к ней поехал и велел разметать
курган, дабы увидеть хоть его костиЄ" Всем известно, что Разин был
четвертован и сожжен в Москве. Тем не менее сказка замечательная,
особенно в устах Пугачева. В другой раз некто, симбирский дворянин,
бежавший от него, приехал на него посмотреть и, видя его крепко
привинченного на цепи, стал осыпать его укоризнами. Дворянин был
очень дурен лицом, к тому же и без носу. Пугачев, на него посмотрев,
сказал: "Правда, много перевешал я вашей братии, но такой гнусной
образины, признаюсь, не видывал".
В 1770 году, по случаю победы, одержанной нашим флотом над
турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском
соборе в присутствии императрицы и всего двора речь, замечательную
по силе и глубине мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей,
неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись
ее, воскликнул: "Восстань теперь, великий монарх, отечества нашего
отец! Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое!", то среди
общих слез и восторга Разумовский вызвал улыбку окружающих его,
сказав им потихоньку: "Чего вин его кличе? Як встане, всем нам
достанется".
Князь Цицианов, известный поэзиею рассказов, говорил,что в
деревне его одна крестьянка, разрешилась от долгого бремени
семилетним мальчиком, и первое слово его, в час рождения, было: "Дай
мне водки!"
Зимою Павел выехал из дворца на санках прокатиться. Дорогой он
заметил офицера, который был столько навеселе, что шел, покачиваясь.
Император велел своему кучеру остановиться и подозвал к себе офицера.
- Вы, господин офицер, пьяны,- грозно сказал государь,-
становитесь на запятки моих саней.
Офицер едет на запятках за царем ни жив ни мертв. От страха у
него и хмель пропал. Едут они. Завидя в стороне нищего,
протягивающего к прохожим руку, офицер вдруг закричал государеву
кучеру:
- Остановись!
Павел, с удивлением, оглянулся назад. Кучер остановил лошадь.
Офицер встал с запяток, подошел к нищему, полез в свой карман и,
вынув какую-то монету, подал милостыню. Потом он возвратился и
встал опять на запятки за государем.
Это понравилось Павлу.
- Господин офицер,- спросил он,- какой ваш чин?
- Штабс-капитан, государь.
- Неправда, сударь, капитан.
- Капитан, ваше величество,- отвечает офицер.
Поворотив на другую улицу, император опять спрашивает:
- Господин офицер, какой ваш чин?
- Капитан, ваше величество.
- А нет, неправда, майор.
- Майор, ваше величество.
На возвратном пути Павел опять спрашивает:
- Господин офицер, какой у вас чин?
- Майор, государь,- было ответом.
- А вот неправда, сударь, подполковник.
- Подполковник, ваше величество.
Наконец они подъехали ко дворцу. Соскочив с запяток, офицер,
самым вежливым образом, говорит государю:
- Ваше величество, день такой прекрасный, не угодно ли будет
прокатиться еще несколько улиц?
- Что, господин подполковник? - сказал государь. Вы хотите быть
полковником? А вот нет же, больше не надуешь; довольно с вас и этого
чина.
Государь скрылся в дверях дворца, а спутник его остался
подполковником.
Известно, что у Павла не было шутки и все, сказанное им,
исполнялось в точности.
По вступлении на престол императора Павла состоялось
высочайшее повеление, чтобы президенты всех присутственных мест
непременно заседали там, где числятся по службе.
Нарышкин, уже несколько лет носивший звание
обершталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную
контору, которую до того времени не посетил ни разу.
- Где мое место? - спросил он чиновников.
- Здесь, ваше превосходительство,- отвечали они с низкими
поклонами, указывая на огромные готические кресла.
- Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью,-
заметил Нарышкин.
- Уже несколько лет,- продолжали чиновники,- как никто в них не
сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.
- Так мне нечего здесь делать,- сказал Нарышкин,- мое место
занято.
С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору.
Случилось, что в одном обществе какой-то помещик, слывший
большим хозяином, рассказывал об огромном доходе, получаемом им от
пчеловодства, так что доход этот превышал оброк, платимый ему всеми
крестьянами, коих было с лишком сто в той деревне.
- Очень вам верю,- возразил Цицианов,- но смею вас уверить, что
такого пчеловодства, как у нас в Грузии, нет нигде в мире.
- Почему так, ваше сиятельство?
- А вот почему,- отвечал Цицианов,- да и быть не может иначе: у
нас цветы, заключающие в себе медовые соки, растут, как здесь крапива,
да к тому же пчелы у нас величиною почти с воробья; замечательно, что
когда они летают по воздуху, то не жужжат, а поют, как птицы.
- Какие же у вас ульи, ваше сиятельство? - спросил удивленный
пчеловод.
- Ульи? Да ульи,- отвечал Цицианов,- такие же, как везде.
- Как же могут столь огромные пчелы влетать в обыкновенные
ульи?
Тут Цицианов догадался, что, басенку свою пересоля, он
приготовил себе сам ловушку, из которой выпутаться ему трудно.
Однако же он нимало не задумался.
- Здесь об нашем крае,- продолжал Цицианов,- не имеют никакого
понятияЄ Вы думаете, что везде так, как в России? Нет, батюшка! У нас в
Грузии отговорок нет, ХОТЬ ТРЕСНИ, ДА ПОЛЕЗАЙ!
Между прочими выдумками он, Цицианов, рассказывал, что за
ним бежала бешеная собака и слегка укусила его в икру. На другой день
камердинер прибегает и говорит:
- Ваше сиятельство, извольте выйти в уборную и посмотрите, что
там творится.
- Вообразите, мои фраки сбесились и скачут.
Когда воздвигали Александровскую колонну, Цицианов сказал:
"Какую глупую статую поставили - ангела с крыльями; надобно
представить Александра в полной форме и держит Наполеошку за
волосы, а он только ножками дрыгает". Громкий смех последовал за
этой тирадой.
Есть лгуны, которых совестно называть лгунами: они своего рода
поэты, и часто в них более воображения, нежели в присяжных поэтах.
Возьмите, например, князя Цицианова. Во время проливного дождя
является он к приятелю.
- Ты в карете? - спрашивают его.
- Нет, я пришел пешком.
- Да как же ты вовсе не промок?
- О,- отвечает он,- я умею очень ловко пробираться между
каплями дождя.
Однажды император (Павел I), стоя у окна, увидел идущего мимо
Зимнего дворца и сказал, без всякого умысла или приказания: "Вот идет
мимо царского дома и шапки не ломает". Лишь только узнали об этом
замечании государя, последовало приказание: всем едущим и идущим
мимо дворца снимать шапки. Пока государь жил в Зимнем дворце,
должно было снимать шляпу при выходе на Адмиралтейскую площадь с
Вознесенской и Гороховой улиц. Ни мороз, ни дождь не освобождали от
этого. Кучера, правя лошадьми, обыкновенно брали шляпу или шапку в
зубы. Переехав в Михайловский замок, т. е. незадолго до своей кончины,
Павел заметил, что все идущие мимо дворца снимают шляпы, и спросил
о причине такой учтивости. "По высочайшему вашего величества
повелению",- отвечали ему. "Никогда я этого не приказывал!" -
вскричал он с гневом и приказал отменить новый обычай. Это было так
же трудно, как и ввести его. Полицейские офицеры стояли на углах улиц,
ведущих к Михайловскому замку, и убедительно просили прохожих не
снимать шляп, а простой народ били за это выражение
верноподданнического почтения.
На маневрах Павел I послал ординарца своего И. А. Рибопьера к
главному начальнику Андрею Семеновичу Кологривову с приказаниями.
Рибопьер, не вразумясь, отъехав, остановился в размышлении и не знал
что делать. Государь настигает его и спрашивает:
- Исполнил ли повеление?
- Я убит с батареи по моей неосторожности,- отвечал Рибопьер.
- Ступай за фронт, вперед наука! - довершил император.
Лекарь Вилье, находившийся при великом князе Александре
Павловиче, был ошибкою завезен ямщиком на ночлег в избу, где уже
находился император Павел, собиравшийся лечь в постель. В дорожном
платье входит Вилье и видит пред собою государя. Можно себе
представить удивление Павла Петровича и страх, овладевший Вилье. Но
все это случилось в добрый час. Император спрашивает его, каким
образом он к нему попал. Тот извиняется и ссылается на ямщика,
который сказал ему, что тут отведена ему квартира. Посылают за
ямщиком. На вопрос императора ямщик отвечал, что Вилье сказал про
себя, что он анператор. "Врешь, дурак,- смеясь сказал ему Павел
Петрович,- император я, а он оператор".- "Извините, батюшка,- сказал
ямщик, кланяясь царю в ноги,- я не знал, что вас двое".
Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к
умеренности, император Павел назначил число кушаньев по сословиям,
а у служащих - по чинам. Майору определено было иметь за столом три
кушанья. Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный
партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел
почти никакого состояния. Павел, у видя его где-то, спросил:
- Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?
- Три, ваше императорское величество.
- А позвольте узнать, господин майор, какие?
- Курица плашмя, курица ребром и курица боком,- отвечал
Кульнев.
Император расхохотался.
При Павле какой-то гвардейский полковник в месячном рапорте
показал умершим офицера, который отходил в больнице. Павел его
исключил за смертью из списков. По несчастью, офицер не умер, а
выздоровел. Полковник упросил его на год или два уехать в свои
деревни, надеясь сыскать случай поправить дело. Офицер согласился, но,
на беду полковника, наследники, прочитавши в приказах о смерти
родственника, ни за что не хотели его признавать живым и, безутешные
от потери, настойчиво требовали ввода во владение. Когда живой
мертвец увидел, что ему приходится в другой раз умирать, и не с
приказу, а с голоду, тогда он поехал в Петербург и подал Павлу просьбу.
Павел написал своей рукой на его просьбе: "Так как об г. офицере
состоялся высочайший приказ, то в просьбе ему отказать".
Пушкин рассказывал, что когда он служил в министерстве
