сам во всем нуждался. Связь Донского штаба со ставкой Добровольческой армии была
отлично налажена, при штабах находились представители командований и,
следовательно, каждый вопрос можно было разрешить путем переговоров и взаимных
уступок. Однако, Добровольческая тенденция была иная, быть может, как остаток
неизжитой еще партизанщины. Я не говорю о тех случаях, когда Добровольческая
армия, будучи в районе ст. Великокняжеской, освободила от большевиков несколько
населенных пунктов и до чиста их обобрала -- такова уж судьба освобождаемых.
Гораздо хуже, когда из глубокого тыла шли жалобы на самоуправство офицеров --
добровольцев, об отобрании и увозе ими разного военного имущества. Сначала я
просто не верил, что могло быть что-либо подобное и чаще всего мой гнев
обрушивался на того, кто доносил о самоуправстве, а сам не принял нужных мер,
дабы решительно прекратить безобразие. И только тогда я убедился, что
самоуправство наших гостей переходит всякие границы, когда нечто подобное
произошло в самом Новочеркасске, т. е. под боком штаба. В один из обычных
вечерних докладов начальник военных инженеров полковник К. весьма взволнованно
доложил мне следующий случай. По его словам, в этот день, во время обеденного
перерыва, к нашему центральному гаражу подъехала группа офицеров--добровольцев.
Заявив дневальному, что они имеют нужное разрешение, офицеры вошли в гараж и
стали хозяйничать. Они отобрали часть запасных автомобильных частей, отвинтив в
том числе и несколько магнето, взяли некоторый инструмент и погрузили все в свой
автомобиль. Когда же дневальный, чувствуя что творится что-то неладное, пробовал
протестовать, офицеры убедили его не беспокоиться, а затем, сев в автомобиль,
укатили неизвестно куда. Оставить такой безобразный поступок без расследования,
значило бы, в будущем лишь поощрить подобные деяния. Я негодовал. Не понравилось
мне и держание нашего дневального, не употребившего оружия для защиты вверенного
ему имущества, на что он имел полное право. Я сделал замечание начальнику
инженеров за непорядок у него в гараже, приказал дневального примерно наказать,
а затем решил, с помощью коменданта города, тщательно расследовать этот случай,
дабы отыскать виновных. Сообщив об этом ген. Эльснеру, я сказал ему,
260
что впредь такие действия офицеров-добровольцев, будут рассматриваться как
мародерство и виновные будут предаваться военно-полевому суду. Вместе с тем,
было отдано приказание всеми мерами, вплоть до применения вооруженной силы,
прекращать в будущем подобные самоуправства и виновных арестовывать. Об этом
нашем распоряжении я поставил в известность и ген. Эльснера. Последний горячился
протестовал и по обыкновению перекладывал все на наше пристрастие к
офицерам-добровольцам. Он категорически отрицал возможность участия в этом
происшествии офицеров Добровольческой армии, упорно считая, что все было
проделано переодетыми большевиками. Но и при таком предположении, казалось бы,
ген. Эльснер должен был приветствовать строгие меры, вводимые нами. В конечном
результате отыскать виновников нападения на гараж нам не удалось, но
расследование определенно установило, что они своевременно успели перейти
Кубанскую границу и скрыться в районе Добровольческой армии.
Приведу еще случай, ярко рисующий тыловые нравы того времени. Равняясь на главу
войска -- Атамана, его ближайшие помощники жили чрезвычайно скромно. Сам П. Н.
Краснов занимал в атаманском дворце только три комнаты, а четвертую обратил в
склад для сбора пожертвований для армии, где обычно целый день работала его
супруга Лидия Федоровна, заботливо разбирая вещи, сортируя их, пакуя и отправляя
частям на фронт. Во дворце жил и председатель совета Управляющих ген. А.
Богаевский, бывший одновременно и Управляющим отделом иностранных дел. Его Петр
Николаевич приютил у себя как своего старого друга. Ниже читатель увидит игру
Африкана Петровича Богаевского и узнает как он, отплатил Краснову за это радушие
и гостеприимство.
Командующий армией ген. С. Денисов довольствовался двумя небольшими комнатами в
доме своей сестры. Что касается меня, то я с семьей в пять человек, ютился в
двух комнатушках, нанимая их в частном доме и платя очень дорого. Ген. С.
Денисов считал это ненормальным явлением. Он несколько раз убеждал меня
переехать в другое помещение, более соответствующее моему положению. После
долгих колебаний, я, наконец, согласился. Вопросом расквартирования в городе у
нас ведал начальник военных инженеров. Вызвав его к себе я поручил ему найти для
меня квартиру. Тотчас же, заработали телефоны, забегали посыльные и квартирные
агенты, засуетилось инженерное управление. Уже вечером начальник инженеров
доложил мне что в центре города для меня найдена очень хорошая квартира. Это
помещение, как он мне сказал, предназначалось вначале для канцелярии санитарного
управления Донской армии, но что управлению он отведет другую квартиру. Из
дальнейшего с ним разговора, я выяснил, что он лично еще не видел этого
помещения, а потому я предложил ему осмотреть квартиру на следующий день и
результат доложить мне.
Утром полковник пришел ко мне очень расстроенный. Оказалось, что приехав
осмотреть квартиру, он к своему великому удивлению, нашел в ней несколько
офицеров-добровольцев, хозяйничавших там. На его вопрос, -- почему они здесь и
как проникли в помещение, когда оно было заперто -- офицеры ответили, что отделу
управления ген. Эльснера требовалось помещение и так как эта квартира была
пустая, то они ее открыли и заняли. Разъяснив им недопустимость подобного са-
261
моуправства, полковник К. добавил, что это помещение предназначено для квартиры
начальника штаба Войска и потому они обязаны немедленно его очистить. В ответ на
это, старший из присутствовавших там офицеров, довольно развязно заявил, что они
исполняют приказания только ген. Эльснера и потому никого сюда не впустят. Не
желая вступать с ними в дальнейшую перебранку, начальник инженеров сказал им,
что он тотчас же едет к начальнику штаба Войска с докладом. Его доклад сильно
меня поразил. Я был сильно возмущен. Взяв с собой коменданта штаба, я немедленно
отправился в указанный дом. но к счастью для офицеров и к моему сожалению, там
никого не застал. Очевидно офицеры сочли за лучшее не встречаться со мной и
своевременно скрыться. Помещение я нашел для жилья неудобным и вскоре
переселился в квартиру, предоставленную мне одним моим знакомым. Но эту дерзость
добровольцев, я долгое время не мог забыть. Нарушение ими основных правил
порядка и явное неподчинение представителю Донского командования, да еще при
исполнении последним служебных обязанностей, побуждало меня не оставлять этот
случай без последствий. Разыскать виновных было не трудно, ибо одного из них
знал начальник инженеров. Я мог арестовать их и предать суду или держать
несколько месяцев на гауптвахте, а затем выслать из пределов Дона. Однако, я
знал, что такая мера, хотя и оправдываемая обстоятельствами, вызовет новый
протест Добровольческого командования и еще больше усилит нападки на Донскую
власть. В силу этих соображений, я ограничился лишь тем, что обо всем поставил в
известность ген. Эльснера и просил его строго наказать виновных за самоуправство
и превышение власти, а о наложенных на них взысканиях, меня уведомить. Не помню
и потому не могу сказать, наказал ли тогда ген. Эльснер своих офицеров или, по
своему обыкновению, оставил все без последствий.
Все это, конечно, пустяки, мелочи, но именно из них то и складывается вся жизнь,
явления и создавались настроения.
Если жизнь хозяев, -- донских офицеров, регулировалась строгими правилами, то
тем более, казалось, гости обязаны были пунктуально соблюдать их, и ни в коем
случае не злоупотреблять предоставленным им гостеприимством. Но, к сожалению,
убедить в этом представителя Добровольческого командования ген. Эльснера было
невозможно.
Центром, где сплетались все интриги и рождались злободневные слухи, где весьма
часто происходили столкновения, ссоры и скандалы, где, наконец, за небольшую
плату можно было получить хороший обед и ужин, -- служило донское гарнизонное
собрание в Новочеркасске. Его охотно посещали и офицеры-добровольцы, причем,
нередко, скромные ужины кончались бурной попойкой. Винные пары развязывали языки
и бывали случаи, по адресу войска отпускались нелестные замечания. Войско
называли "самостийным", вместо "Всевеликое" говорили "всевеселое", высмеивали
Донской флаг, издевались над Донским гимном, оскорбляя этим молодое национальное
чувство казаков. Такие обидные отзывы о Войске задевали донских офицеров и они
не оставаясь в долгу, отвечали бранью по адресу Добровольческой армии. В
результате происходили горячие споры и опасные столкновения, грозившие порой
окончиться свалкой с употреблением даже оружия. Особенную страстность вызывал
вопрос "ориентации". Каждая
262
сторона, отстаивала свою точку зрения, не стеснялась подбором выражений, часто
весьма оскорбительных. Взаимные обвинения усилились, когда стало известно, что
как-то в частном доме, командующий Донскими армиями ген. С. Денисов, доказывая,
что войско Донское силой обстоятельств вынуждено было принять немецкую помощь,
сказал, что Донская армия, будучи связана территорией и народом, никуда не может
уйти, как Добровольческая армия, напоминающая ему в этом случае "странствующих
музыкантов". Слова "странствующие музыканты" с большими комментариями тотчас же
стали известны в Екатеринодаре и там войско Донское прозвали проституткой,
продающей себя тому, кто ей заплатит. Ген. Денисов не остался в долгу и ответил:
"Если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот,
пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании".
Эти слова создали ген. Денисову репутацию злейшего врага Добровольческой армии и
ген. Деникин никогда не мог простить ему их.
В общем, из-за каждого пустяка, страсти разгорались и разлад между армиями
ширился с каждым днем.
Переходя к рассмотрению вопроса взаимоотношений между начальниками штабов
Донской и Добровольческой армий, должен оговорить, что начальника штаба
Добровольческой армии Ивана Павловича ген. Романовского я раньше не знал, с ним
вместе не служил, и никогда его прежде не видел. Мое знакомство с ним и первый
наш разговор произошел по аппарату Юза на расстоянии нескольких десятков верст.
Встретился я с ним впервые лишь в ноябре месяце 1918 года, когда я прибыл в
Екатеринодар на совещание. В силу этих условий, отношения у меня с ним в начале
были чисто официальные, несколько натянутые, но внешне весьма корректные. Часто
я сетовал ему на поведение в нашем тылу офицеров Добровольческой армии и
убедительно просил его принять меры для обуздания их. В этих случаях, Иван
Павлович обычно отнекивался, иногда ссылался на мою пристрастность к
добровольцам или на чересчур строгие наши требования и в общем ничего не
предпринимал. В дальнейших переговорах по аппарату, уже можно было улавливать со
стороны ген. Романовского долю его недоверия и нерасположения к Донской власти и
нотку высокомерия к Донскому командованию. Я умышленно старался не замечать
неуместных иногда его колкостей по адресу Донской армии и каждый раз переводил
наш разговор только на суть дела. Но эта моя тактика не останавливала Ивана
Павловича и он, пользуясь всяким случаем выходил из рамок делового разговора и
нередко отпускал на счет Донской власти, более чем обидные эпитеты. Такое
положение вещей, конечно, отнюдь не способствовало разрешению насущных вопросов
и скорее их тормозило. Мало того, это обстоятельство служило дурным
предзнаменованием возможности установления тесного и приятельского
сотрудничества штабов двух соседних армий, преследовавших одну и ту же цель.
Вспоминая ген. И. Романовского, я далек от мысли судить об его военных
дарованиях, или его организаторских способностях. Это -- дело лиц, знавших его
близко и работавших с ним. Здесь же, я считаю уместным оттенить лишь то, что в
