комендант города) подвергал наказанию офицера Добровольческой армии за явно
антидисциплинарный поступок -- он это рассматривал, как личную ему обиду и как
умаление авторитета Добровольческого командования. На многое серьезное ген.
Эльснер умышленно закрывал глаза, а одновременно какой-либо несущественной
мелочи, придавал несоответствующее значение. Не выказал он себя и сторонником
поддержания строгих правил дисциплины и воинского обихода, что естественно
способствовало росту печальных тыловых происшествий. А вместе с тем, я не мог
допустить, чтобы офицеры Добровольческой армии пользовались особого рода
привилегией и тогда, как донские офицеры за совершенные бесчинства, подвергались
бы суровым взысканиям, первым все сходило бы безнаказанно. Несколько раз я лично
обращался к ген. Эльснеру, пытаясь урегулировать этот больной вопрос, но
безуспешно. Сочувствия я никогда не встречал и все мои начинания обычно
разбивались о непонятное упорство ген. Эльснера. Приезжать ко мне в штаб ген.
Эльснер избегал, очевидно считая, что посещением меня, он умалит или свое личное
достоинство или престиж Добровольческой армии 182). В итоге,
181) "Очерки Русской Смуты", том III, стр. 126.
182) Юридически мое положение было бесспорно выше представителя Добровольческой
армии. Однако, не считаясь с этим, я охотно посещал ген. Эльснера, пока не
убедился, что такую постановку дела он признает для меня обязательной.
256
наладить дружескую с ним работу мне не удалось, а в то же время жалобы на
поведение добровольцев в тылу участились. Кругые меры принятые нами для
прекращения безобразий, вызывали со стороны ген. Эльснера протест и раздражали
его самолюбие. В Добровольческую ставку сыпались на нас жалобы. Нас обвиняли в
умышленном притеснении офицеров Добровольческой армии, что абсолютно не отвечало
истине. Вместе с этими жалобами в ставку Добровольческой армии шло большое
количество донесений, сообщений и просто доносов от многочисленных
добровольческих агентов, осевших в разных учреждениях тыла и особенно в городах
Новочеркасске и Ростове. Эти добровольческие соглядатаи, как шпионы, неотступно
следили за каждым шагом лиц, занимавших ответственные посты на Дону. Они
интересовались даже частной жизнью, не говоря уже о каких-либо наших планах,
секретных совещаниях или распоряжениях. Никакую мелочь они не упускали, даже
слово, сказанное в обществе, в интимном кругу, среди родных и приятелей. Не
жалея ни бумаги, ни чернил, не стесняясь в выражениях, они слали свои
информации, производя эффект в Екатеринодаре и выливая ушаты клеветы и помой на
казачество, командование и на главу войска -- Атамана. "Очерки Русской смуты"
ген. Деникина в части касающейся Дона пестрят многочисленными выписками вроде:
донесение, доклад офицера, сообщение, отчет о разговоре и т. д. и т. д. Не
пощадила агентура Добровольческой армии и героя Галиции генерала Н. И. Иванова,
в чем сам признается ген. Деникин. Его обвинили в "тяжком" преступлении -- в
сношении представителями германского командования 183).
Без опасения можно сказать, что густая сеть добровольческих разведчиков,
раскинутая по Донской территории, совершенно ненужная и даже, я утверждаю,
вредная, принесла огромное зло в деле поддержания и раздувания вражды между
Донским и Добровольческим командованиями.
Нельзя было не возмущаться и не негодовать, сознавая, что нас судят не по
поступкам и нашим действиям, а по отзывам разведки, значительный процент которой
составляли молодые люди, часто с подозрительным прошлым и далеко не безупречной
репутацией в настоящем. Эти молодые люди ловили всякий вздорный и нелепый слух,
искажали его по-своему и придавали ему совершенно ненужное и вредное значение.
И Донская контр-разведка, уклоняясь от своего прямого назначения -- следить за
большевиками, пыталась вначале составлять целые объемистые доклады о деяниях
добровольческих агентов и уделять многие страницы описанию происходящего в
ставке Добровольческой армии. Но такая ее не только бесполезная, но и вредная
для дела деятельность была в корне пресечена. Ни одного агента, мы не держали на
территории Добровольческой армии уже и потому, что количество таковых в
распоряжении Донского командования было крайне ограничено и они были используемы
исключительно по своему прямому
Едва ли надо доказывать, что такое положение было ненормальным. Представителей
при моем штабе было несколько, и не мог начальник штаба тратить время на
посещение их. Обычно последние приезжали в штаб и возникшие вопросы решались по
взаимному соглашению.
183) Том III, стр. 118.
257
назначению. Кроме того, мы считали слежку за вождями родной нам по крови армии,
преследовавшей одну с нами цель, оскорбительной и совершенно излишней. Наш
официальный представитель при Добровольческой армии ген. Смагин, был только --
представитель Донской армии. Никаких специальных функций на него возложено не
было. Скажу больше: нам было доподлинно известно, что ген Смагин в известной
степени склоняется к "добровольческой ориентации" и питает личные симпатии к
ген. Деникину. Последнее обстоятельство, в сущности и послужило одной из главных
причин его назначения. Мы надеялись, что своим благожелательным отношением к
вождям Добровольческой армии, своим тактом и большим житейским опытом, ген.
Смагин будет сглаживать неровности и укреплять дружбу армий. Были приняты во
внимание и его преклонный возраст и очень большое старшинство в офицерских
чинах, что по моему мнению, должно было служить ему гарантией от резких выпадов,
как командующего Добровольческой армией, так и его окружения.
Очень скоро ген. Смагин вошел в свою роль, будучи часто единственным связующим
звеном между армиями и постоянным ходатаем о нуждах Добровольческой армии. Я
должен засвидетельствовать, что эту неблагодарную и тяжелую работу ген. Смагин
выполнял с большим тактом, скромно и весьма продуктивно. Приезжая в Новочеркасск
сам или посылая своего секретаря Н. Жеребкова, ген. Смагин, посещая меня,
никогда не поднимал разговора об отношении к нам командования Добровольческой
армии, никогда не занимался передачей каких-либо сплетень и никогда не чернил
ставку Добровольческой армии. Хорошо помню, как в каждый свой приезд, он засыпал
меня многочисленными житейскими просьбами: то заменить автомобиль, то увеличить
содержание и суммы на представительство, то дать офицера или писаря для
канцелярской работы, то еще что нибудь. Все деликатные и щепетильные вопросы,
которые могли разжечь вражду между армиями, он тактично замалчивал, хотя не было
сомнения, что находясь в Екатеринодаре, ему часто приходилось болеть душой за
нападки на Дон. А в то же время, сколько нелестных отзывов, сколько совершенно
ненужных донесений, основанных скорее на базарных сплетнях, чем на реальных
данных, было послано ген. Эльснером в Екатеринодар, что, конечно, не
умиротворяло, а только разжигало страсти. В "Очерках Русской смуты" ген. Деникин
пишет: "10-го августа ген. Алексеев, находившийся тогда в Екатеринодаре, под
влиянием донесений из Новочеркасска, телеграфировал Краснову: "негласно до меня
доходят сведения, что предполагаются обыски и аресты моего политического отдела.
Если это правда, то такой акт, ничем не вызванный, будет означать в высокой мере
враждебное отношение к Добровольческой армии. Разве кровь армии, пролитая за
Дон, позволяет такой унизительный шаг?" А в сущности, это была очередная
клевета, посланная из Новочеркасска в Екатеринодар и резко опровергнутая
Атаманом. Но важно то, что в Екатеринодар доносилось обо всем, вплоть до
сплетень и вздорных выдумок, а там всему придавали серьезное значение.
Неоспорима и стара истина, что жизнь соткана из мелочей. Самые незначительные
пустяки, повторяясь ежедневно уже составляют явление, не заметить которое часто
невозможно. Так было и в
258
наших отношениях с добровольцами. Повседневная жизнь вызывала в тылу много
мелких трений, которые, будучи однородными, своим следствием имели создание тех
или иных настроений. Тылы армий между собой враждовали. Для ссоры был достаточен
самый ничтожный повод. Всякое незначительное, само по себе происшествие, обычно
разбавлялось, видоизменялось и в искаженном виде превращалось в целое, страшное
событие. Катясь дальше, оно достигало центральных штабов и часто способствовало
тому или иному настроению.
Об ежедневных столкновениях в тылу добровольцев с донцами, я мог бы написать
целую книгу, но это не входит в мою задачу. Полагаю достаточным привести лишь
несколько наиболее ярких примеров, запечатлевшихся в моей памяти, -- поведения
наших гостей -- добровольцев на территории Дона. Из них, я полагаю, читатель
сможет видеть, что главная вина, быть может, не была столько в рядовом
офицерстве, сколько в той атмосфере, которая окружала Добровольческую армию или
в несостоятельности ее вождей видоизменить психологию офицерского состава и
поставить его на правильный путь.
Как-то однажды, в конце мая или в начале июня, я, после обеда, пешком
возвращался в штаб. В самом центре города, мое внимание было неожиданно
привлечено неестественно громким пением. Подойдя ближе, я мог уже разобрать
исполнение гимна "Боже Царя храни" неуверенными и определенно нетрезвыми
голосами. Кто так бурно веселился в помещении "Центральной гостиницы", да еще
при открытых окнах, мне известно не было. Перед зданием собралась большая толпа
любопытных. Среди нее, я заметил и команду только что мобилизованных казаков,
шедших на сборный пункт. Пение заинтересовало станичников. Сбросив свои мешки на
землю, они разместились на тротуаре и, почесывая затылки, громко обменивались
впечатлением. И по адресу певших и по адресу Донской власти раздавались более
чем нелестные отзывы и злобно критические замечания. Поспешив в штаб, я вызвал
начальника гарнизона ген. Родионова и приказал ему немедленно прекратить
неуместное пение, а если он найдет нужным, то и весь пир. Как вскоре выяснилось,
кутили офицеры одного из полков Добровольческой армии, стоявшего в Новочеркасске
на отдыхе. Вмешательство начальника гарнизона пировавшие встретили, выражаясь
мягко, с большим протестом. Очевидно, они не могли осознать всю неуместность
своего поведения в такое для нас критическое время, когда казаки только что
поднимались против Советской власти и когда подобные эпизоды могли иметь роковое
последствие. Только ссылка начальника гарнизона на мое приказание, побудила их,
в конечном результате, покориться распоряжению. Но зато, на следующий день, во
все стороны на меня летели жалобы и протесты. В них обвиняли начальника штаба
Войска Донского и в "левизне" и несправедливом отношении к офицерам
Добровольческой армии и в умышленном их притеснении. И долгое время этот случай
вызывал в обществе разнообразные комментарии и страстные споры, пока я,
изведенный вечным о нем напоминанием, не сказал: "Да, да, пусть все знают, что я
не был, не есть и никогда не буду тем монархистом, который свою принадлежность к
монархической идее, доказывает пением священного гимна в пьяном виде".
259
Еще большего внимания заслуживает следующее, чрезвычайно интересное явление.
Некоторые офицеры -- добровольцы определенно усвоили мысль, что Дон -- источник,
откуда можно и нужно все черпать для Добровольческой армии дозволенными и
недозволенными средствами, включительно до применения вооруженной силы. Едва ли
можно предполагать, что такое явление могло бы иметь место, если бы оно как-то
не поощрялось свыше. Говорю так потому, что подобный взгляд проводился и у нас в
отношении Украины. Но Украина борьбы с большевиками не вела. Все ее склады были
под ключом у немцев и потому, если кому-либо удавалось "стащить" нужное для Дона
и доставить в область, -- его расценивали, как героя, наделяли особым вниманием
и благодарностью. Подобным, например, способом "выкрали" и обманным путем
доставили в Новочеркасск несколько десятков аэропланов с запасными частями и
подвижными мастерскими, -- т. е. многомиллионное имущество.
Положение Дона было иное. Ведя напряженную и кровавую борьбу с большевиками, он
