Олег ПАВЛОВ
Конец века
СОБОРНЫЙ РАССКАЗ
Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали
этого одному из сих меньших, то не сделали Мне.
Ев. от Матфея, гсгл. 25, ст. 45
Людей этих называют бомжами. Живут они воровством, попрошайничая, а
то и как зверье - на помойках, поедая отбросы, падаль... Все дело в том,
что у этих людей нет жилья. А раз нет жилья, то нет и прописки с паспор-
том. Если нет у тебя жилья да паспорта, то хоть умирай. Но сразу-то не
помрешь. И гонимый голодом, холодом, беспросветной угрозой побоев от ми-
лиции да и от всякого загулявшего молодца, ты и выживаешь, как можешь,
до самой смерти.
В советское время люди такого сорта запрятывались в тюрьмы, уголовные
и лечебно-трудовые, в психушки, что содержались худо-бедно государством,
и воздух городов был чист. Тогда местом их обитания, существования стали
добычливые северные края и дальневосточные порты, где было легче зате-
ряться, прокормиться. Их кормили шабашка, прииски, путина, шахты, куда
самых жизнестойких и крепких охотно нанимали местечковые хозяйственники
н без паспортов, но за меньшую плату. Вот как бывало, к примеру, в Мага-
дане: с вечера тебя напоят вусмерть, а наутро в море очухаешься, одура-
ченный, где уж принуждают работать на себя всю путину ушлые рыбаки. Но
кто бичевал в Магадане том, знать, давно померли. Давным-давно стало все
не так. Рыбы нет, говорят, да в морях пусто - дороговизна, ни души. Мо-
жет, сами те рыбаки, запродав в прошлой еще жизни харьковские да курские
ненужные им тогда квартирки, но в одну ночь дружно всенародно обнищав, а
за год свято поодиночке спившись, ловят пустыми черными ртами воздух,
будто вытащенные из воды рыбины, издыхают на московском тепловатом снеж-
ку, выпучивая немые глазища на ставших огромными пешеходов.
Рождество было или не Рождество, но праздник этот признавался как го-
сударственный, отмечался уже наравне с Новым годом, и могло иметь место,
что отмечали той ночью в горбольнице, точно теперь не скажешь, и Рож-
дество. Столпилось праздников, будто справляли старого года похороны. И
все дни густо валил снег, засыпая бездонную Москву. Было дремотно от
жгучих морозов, белым-бело, и долготу дня утопляли болотисто-морозные
белые ночи.
Больница не отдыхала, была двойная оплата труда, и всегда находились
люди, которых даже большинство, готовые запродать свой праздник за эти
праздничные: огромные, как чудилось, и валившиеся чуть не с неба деньги.
Кто мог радоваться - выпивал, успевая с душой и дружно только начать, но
вскорости, не ворочая языками, исходил тоской. Но не все же радовались.
Будто военнообязанные, пропадали в кабинетиках доктора, одиноко отбывая
круглые сутки дежурства. И простые смертные бабы да старухи, егорьевские
и куровские подмосковные, из санитарок, осилив работу, какую ни есть,
укладывались всех раньше дремать - хоть и не сомкнуть было глаз, как и
не срастись боком с неживой, для сидячих, кушеткой, покуда кругом мая-
лись спьяну и не хотели смирно лечь по местам. Скоропомощные будто и
отъездились, никакой тревоги. Полночь. И в приемном отделении больницы н
глухой покой.
Но вдруг, слышно, завернула и въехала с нытьем одинокая машина. Так
всегда и является эта "скорая" будто из-под земли. Баба не спит и гада-
ет: может, пронесло? Но дурной истошный звонок режет как по живому стены
и воздух. Дверь на запоре. Отпирать не идут. Ей и страшно, что отпирать
не идут, и надо все одно будет вставать, но лежит в потемках комнаты от-
дыха и, вся твердея со злости-то радуется: пускай охранники отпирают,
как положено, а то им праздник. Звонок уж по всей больнице неумолчно пи-
лит. Тут, слышно, выскочил от сестер, из шума пьяного да танцев, охран-
ник и побежал тяжело, будто шагая ударами. Стихло, и слышно, как трудит-
ся он в гулком предбаннике, отпирает. Раздались звонкие чужие голоса,
ругнулся натужно охранник. Привычная, баба чутко уловила, что пошагали в
сторону, поспешая за каталкой - значит, лежачего привезли, вот бы не бо-
рова, а то как ей потом будет одной, этих разве допросишься помочь. Наг-
рузили, вкатились обратно в приемник, но куда-то не туда, не в осмотро-
вый кабинет. Охраны уж больше: топчут, матерятся. И все звонче, до кри-
ка, сделались чужие голоса. Сколь же народу в приемном собралось, будто
и все повыскакивали, ну и собрание, ну и ругаются, какой такой вопрос? И
хоть страшней на душе, но дрожаще пытает бабу незнание: что у них стряс-
лось - может, не успели, не довезли, и не станет ей, грешной, работы
этой? Но голоса вмиг оборвались, и не слышно, что в приемном, будто все
вымерли, и чего-то не гремят, ребятушки, не запираются. Вдруг дыхнуло
горячо светом, вырос на пороге паренек ихний, из охраны, и гаркнул в
темноту комнаты, веселясь, пьяный: "Тонька, Тонька, с пра-а-аздничком!
Бомжа-а-а привезли! Сказали, на обработку его, эта, знач ты его будешь
обт...трабатыать!"
Когда молоденькая растрепанная врачиха, ни упрека не произнеся, хоть
и поморозили, влетела воробышком в приемное и потребовала у охранников
каталку, то никто не подумал расспрашивать, кого доставили, и выдали ей
каталку, подчинившись ни с того ни с сего, хоть могли и послать,н охрана
отродясь чужакам не подмахивала. И шибануло всей вонью земной. Втащили
его на каталке, задраенного в полиэтилен, так что из того полиэтиленово-
го мешка, стеклянистого на вид, торчала одна грязно-каменная ступня. Кто
был, хоть и пьяные, разбежались от удушья и от испуга. "Быстро, мальчи-
ки, родненькие, куда его? Надо закрывать больницу на санобработку - тут
и вошь платяная, и чесотка!" Но никто не двинулся им помогать. Девчушка
и мужик, водитель "скорой", застряли в проходе, давясь от вони и боясь
сами мешка, который сотрясался навзрыд звериным, будто рев, хрипом. Ох-
рана, услышав про чесотку, уж не зевала - и кинулись перекрывать выход,
чтобы скоропомощные теперь не сбежали, бросив мешок. "Да вы что, ребята,
что вы делаете?!" н вскричала девчушка, понимая, что происходит, и ста-
новясь вдруг от навернувшихся жалких слезок пылающе живой и красивой.
"Не выпустим, пускай сначала врач осмотрит, а то и назад поедете. Не,
ты гляди, Вань, на эту снегурочку, еще орет! Не нравится ей, тогда про-
валивай, нужны нам такие подарки!" "Суки вы, вон морды нажрали, ребята в
Чечне погибают, а вы подъедаетесь на больничных харчах!" - ожил крикли-
во, вступаясь за свою врачиху, пожилой водитель, у которого из-под кро-
личьей драной шапки торчали грязные волосья, похожие на петушиный масле-
ный загривок...
Стали орать, ненавидя друг дружку. Дежурный доктор, которого вызвали
в приемное, не спешил. Когда же он явился, охрана тихонько посторони-
лась, будто выстроилась в рядок, так как все были виноватые и пьяные.
Доктор даже не подошел к хрипящему мешку, чтобы осмотреть. Глядя брезг-
ливо на девчушку, он выслушивал долго ее показания, придираясь и переби-
вая, а то и грозя, что куда-то будет звонить и докладывать. Выяснилось,
что привезли его с Лужников, где "скорую" вызвала сама рыночная охрана,
на что больничные заржали, зная понаслышке, какие в Лужниках порядки. "С
чем вы его сдаете?" н в какой раз требовал доктор повторить. "Обмороже-
ние",н твердила девчушка, прячась от его взгляда. Все стояли подальше от
каталки, которую не руками н сапогами охранники забили в угол и глазели.
"Какое обморожение, девушка, конечностей или трупа?" "Прекратите, он ды-
шит, он живой..." "Хорошо, но вы говорите про множественные ушибы лица,
а если есть и черепная травма - что прикажете с ним делать? Вы отдаете
себе отчет, девушка, что у нас другой профиль?" "Да это лужниковские не-
бось доигрались, а как страшно стало, что убили, вызвали "скорую", чтобы
поскорей его сбагрить. Вот и обморожение, а эта дурочка поверила!" - не
утерпел, высказал охранник. Вплыла тут в приемное, зевая, тощая меди-
цинская сестра, которая обиделась на всех и плаксиво гундосила: "А поче-
му к нам всех этих бомжей везут, я не знаю. Зачем тут охрана, ну зачем
этих бомжей впускают? Сегодня праздник, девушка, понимаете, а вы его
портите, я не знаю".
"Хорошо, давайте по-хорошему... Я подписываю наряд, и езжайте на все
четыре стороны, но этого, не сочтите за труд, подбросьте куда-нибудь до
Бережковской набережной, и будем считать вопрос исчерпанным". "Нет, я
отказываюсь, это же человек!" "Человек?!" "Что-о, челове-е-ек?" "Не,
глянь, а нас за людей не считает!" "Девушка, я не знаю, да вы сами не
человек!" "Какой такой человек, что это за разговоры, да кто вы такая?!
Охрана! Охрана!" "Человек, а ты говно его нюхала, этого человека? Нра-
вится, тогда и бери себе!"
Вдруг уничтожилось, остановилось глухо время, пожрала воздух удушли-
вая, воняющая одним мешком пустота. Все кончилось, и нечего было кри-
чать. Доктор ходил еще звонить на станцию, требовать, но ничего не до-
бился и скоро прибежал, серьезный и чужой, прокричав, чтобы бригаду от-
пускали.
Каталку затащили на санобработку в подсобную комнатушку, где торчало
только корыто ванны и все было обложено до потолка скользким кафелем.
Девчушка исчезла, но бродил по приемному водитель, будто потерянный,
выпрашивая под конец униженно у охранников какой-нибудь растворчик от
вшей, чтобы побрызгать в кузове. Охранники его не замечали, даже не от-
вечали, молча опять пьянея, шатаясь по приемному без дела. От нечего де-
лать подняли на ноги санитарку и загуляли.
Так мешок пролежал еще час на санобработке - баба побоялась, что ни-
кого в приемном нет и что указаний никаких от докторов не поступало, и
потому спряталась в комнате отдыха, сидя на кушетке без сна. Приемное
потихоньку заванивало. В часу втором привезли на "скорой" больного с ап-
пендицитом, и доктор, выйдя на осмотр и обнаружив вонь, сказал, чтобы
охрана что-то сделала,н довольно уж тот побыл в тепле, пора и честь
знать. Охранники, которым не хотелось возиться, поступили так, как выку-
ривали порой и отсыпающихся пьяных,н настежь распахнули окна. Мешок все
хрипел. Мороз сковал комнатку, и сколько-то прошло времени, даже мешок
тот из полиэтилена, чудилось, оледенел. Доктор звонил, проверяя, но об-
наружилось, что мешок все еще присутствует в больнице и сам от холода не
ушел. Мороз-то ихнему брату что кожа, и доктор всерьез распорядился,
чтоб охрана прекратила пьянствовать и подняла его, и вытолкала прочь.
Охранники не держались, только одного стоячего, полутрезвого и отыскали,
передав распоряжение дежурного: что больной отказался от больницы, что
больной встал и пошагал домой - отказался, ушел, сбежал. Возни с этим
гражданином никому не хотелось, так что ничего не осталось пареньку, как
собой рисковать.
Охрана тут крепко боялась вшей, случаи были, когда вши на охранников
перебегали, и только страх, что пьянствовали, толкнул паренька все ис-
полнять. Боясь притронуться к заразному мешку, сам не дыша от натекшего
в санобработку холода, он взял швабру и орудуя ею, как палкой, как пи-
кой, принялся его колоть да выколачивать, чтобы встал. Мешок хрипел чуть
сильней от тычков и ударов, и нога, которая торчала, мучительно ползла и
свешивалась с каталки, но стоило пареньку отдохнуть - уползала опять,
будто на пружинке. Тогда свалил паренек мешок с каталки на пол и стал
пинать сапогами, чтобы он полз, но скоро понял охранник, что это не вы-
ход и что до двери-то, может, его и добьет, зато кто ж его будет застав-
лять ползти дальше. Санитарка, которая слышала всю эту возню в санобра-
ботке, побоялась, что паренек так и убьет его нечаянно, раз ничего не
получается, и, стараясь больше ради того паренька, пришла на помощь:
уговорила, чтоб не вытряхивал вшей, и дала ему хлорки, только б не бил.
А тому пришло в голову развести в банке хлорку и полить его, будто наша-
тырем. Бомжара захлебывался, мычал, дергался, но не вставал - и тогда
