и раскрашенная странная фигура юноши, широко раскинувшего руки.
- Что это у тебя? - спросил Аркадий торговца.
- Да вроде бы ключ, - отвечал тот.
- Деревянный ключ?! - изумился Аркадий и стал пристально разглядывать
статуэтку. Распростертые руки человека служили ручкой, а скрещенные ноги -
"перышком", то есть той частью ключа, которая вставляется в скважину.
Фигурка имела четыре отверстия - по одному в каждой ладони, одно - в
скрещенных ступнях и еще одно - между ребрами.
- Кто этот человек? - продолжал допытываться Аркадий.
- Сын Юпитера. А мать его - еврейка.
- К какому же замку он подходит?
- Замок этот надо еще найти. Мне говорили, что он открывает все замки, но я
не пробовал.
Аркадий улыбнулся и купил ключ.
Еще один ключ-вдовец, подумал он и пошел дальше, держа ключ под мышкой.
Однако вскоре он почувствовал, что идет не один. Кто-то шел за ним, ступая
точно по его следам. Он оглянулся и увидел девушку с волосами цвета
воронова крыла, уложенными на голове в некое подобие храма. В руке она
держала птичью клетку. Клетка была пуста, но ее прутья звенели, как струны
лиры.
- Что тебе надо? - спросил он. Запах ее пота показался ему знакомым.
- Ничего.
- А почему ты идешь за мной?
- Я иду не за тобой. Ты купил меня вместе с деревянным ключом. Я следую
повсюду за деревянным ключом и не смею от него отделиться. Меня зовут
Микаина. Не бойся меня. Я не стану тебе мешать.
Аркадий вспомнил, что ни разу не кинул кости с тех пор, как оставил свою
обезьянку в Медиане, и решил взять с собой девушку: авось сгодится, может,
как-нибудь сыграем в кости.
Он повесил деревянный ключ на стену в снятой на последние деньги тесной
землянке. Туда же он привел и Микаину. Землянка была такой глубины, что
миска с водой могла в ней простоять три дня, не высыхая, а мысли вообще не
забывались.
В эти первые дни совместной жизни он заметил, что если с Микаиной
разговаривать по-хорошему, то она становится просто красавицей; если же ее
бранить, то она дурнеет. Едва успев повесить свою клетку над входом в
землянку, девушка запела. Быстро и без дрожи в голосе переходила она с
самых тихих звуков на самые громкие, со скорых на медленные, с высоких нот
- на басовые. И еще его поразило, что она умела готовить как никто другой.
Когда он ей об этом сказал, она отвечала:
- Этот никто другой был Одиссей... Каждая женщина должна уметь готовить
одно блюдо - одно-единственное, "ее" блюдо. А к каждому блюду есть своя
песня. Вот подлива из вина с укропом и икрой, которая тебе так понравилась,
любит песню о рыбе. Под эту песню она получается лучше всего.
И она научила его петь песню о рыбе. Она часто будила его поцелуем и
утверждала, что у каждого человека есть своя ночь:
- Не только у женщин, но и у мужчин каждый месяц бывают свои ночи. Это
означает, что не все ночи - твои, но ты должен сам угадать среди всех ночей
свою. После этого нужно догадаться, как ее лучше использовать - для любви
или для ненависти, чтобы украсть или чтобы смотреть на звезды, для мести
или для исцеления во сне, для дальней дороги или для рыбной ловли. Одну и
ту же ночь можно употребить на что угодно, но только две ночи каждого
месяца принадлежат тебе, и ты можешь ими правильно воспользоваться только
однажды. Если ошибешься, можешь этого и не заметить, но потом непременно
заболеешь...
- Зачем мне гадать, какие ночи мои?
- Чтобы очиститься. Ты можешь очиститься только в эти ночи.
V
Как-то вечером, когда он вошел в землянку, все углы комнатки были заполнены
волосами цвета воронова крыла, а Микаина стояла на коленях под шатром своих
расплетенных и расчесанных кос, протянув сложенные руки к висевшему на
стене деревянному ключу.
- В сложенных ладонях - забытые нами слова, - не успела она это произнести,
как он окончательно узнал ее волосы. Она поднесла к его уху сомкнутые
раковиной ладони, и он услышал из них фразы на греческом, кельтские стихи и
синагогальное пение.
Разомкнув ее ладони, он увидел в них поющую морскую раковину. Он
прикоснулся своей горячей кожей к ее прохладным пальцам и уже не мог от нее
оторваться.
- Cras, cras, semper cras... - шептала она, умоляя его научить ее одеваться
в мужскую одежду. Они раздели друг друга и снова одели, он ее - в свою
мужскую одежду, а она его - в свою женскую. Потом она закинула его ноги к
себе на плечи и уткнулась лицом в его живот.
"Всякое может случиться, пока несешь кусок ко рту", вспомнил Аркадий,
вытягивая губами из ее сосков две крошечные пробочки, подобные зернам
песка. Так он понял, что она давно не знала любви. Он упал на нее, и
Микаина почувствовала, как растет и дышит у нее под сердцем продолжение его
тела. Он выбросил семя, напоенное маслинами и вином, и произнес,
опрокинувшись на спину:
- Вечная и грязная душа поглощает тело.
Она окинула его взглядом. На животе у него белела большая влажная форель с
раздутыми жабрами.
- Что есть душа? - спросил он.
- Ты слышал о лабиринте на острове Крит? Душа и тело - лабиринт, - тихо
ответила она, - ибо и у лабиринта есть душа и тело. Тело - это стены
лабиринта, а душа - дорожки, ведущие или не ведущие к центру. Войти -
значит родиться, выйти - умереть. Когда стены рухнут, остаются только
дорожки, ведущие или не ведущие к центру...
Они умолкли, лежа под деревянным ключом. В мыслях Аркадий удалился от нее
на 1356 морских миль. Он купался у острова Патмос с юношей, чьи волосы
напоминали белые перья.
- Так ты и есть та самая дьяволица с парома! - наконец произнес он. -
Говорят, такие, как ты, видят во сне будущее. Что такое будущее?
- Cras, cras, semper cras, - услышал он в ответ.
Микаина долго не отвечала на его вопросы о пророческих снах и о будущем. Ее
ответы звучали загадочно, как, например: "Пойди и прислушайся, что
доносится из моей клетки".
Это его смешило: ведь клетка была пуста. Но время от времени действительно
из нее доносились то вопли, то смех пополам со звоном железа, то любовные
стоны, вой ветра или шум воды. В этих звуках не было, однако, ответа на его
вопрос о будущем. Наконец Микаина произнесла следующее:
- На дне каждого сна, глубоко-глубоко, прячется смерть того, кому он
приснился. Вот потому-то мы, едва проснувшись, забываем самые глубокие сны.
Ибо и прошлое человека и его будущее живут только в тайнах. Во всем
остальном они мертвы. Наше будущее - неизвестный нам чужой язык. Будущее -
огромный континент, который нам предстоит открыть. Может быть, Атлантида.
Там не имеют хождения наши монеты. И наши взгляды там не имеют цены.
Будущее видит нас, когда мы смеемся или плачем. Иначе оно нас не узнает...
Но не забудь, если я вижу будущее, это не значит, что я его строю! Скажу
тебе по секрету, будущее не менее противно, чем прошлое, и, хотя я
постоянно с ним общаюсь, я не всегда на его стороне... Сказано: "Горе
живущим на земле и на море! Потому что к вам сошел диавол в сильной ярости,
зная, что немного ему остается времени".
- Так сегодняшняя ночь - твоя? - догадался Аркадий, вдруг перестав слышать,
что говорит Микаина.
VI
На другой день он достал свои игральные кости и начал их бросать. Микаина
не угадала ни одного числа и не выиграла ни одного кона. В утешение он
подарил ей большое бронзовое кольцо с самым красивым из своих ключей. Она
надела его на шею и принялась за шитье.
Не переставая шить, она наставляла его:
- Если хочешь быть ясновидящим, смотри не только свои мужские сны. Кто
хочет получить ключ к будущему, должен научиться видеть сны и женские, и
мужские. Научись также видеть разницу между ними.
- Какие бывают женские сны? - спрашивал он.
- Думаю, это тебе неинтересно. Твое дело - мастерить и ковать ключи или
монеты, чей век длится до завтра или до воцарения нового императора. Лучше
я тебя научу другому. Тебе необязательно самому видеть будущее. Не стоит
ради этого втирать в глаза отвары укропа, петрушки и других трав. Что будет
завтра, ты прочтешь в чужом сне.
- Cras, cras, semper cras, - повторил он.
- Сон, как и будущее другого человека, можно похитить и украсть. Я тебя
научу воровать чужие сны. Даже мои, если захочешь. Сны следует красть во
время болезни, и лучше всего, если нездоров и вор, и тот, кого
обворовывают. Сядь подле спящего и жди, пока его сон наберет силу. Тут
сразу разбуди его поцелуем в губы и утащи вместе с поцелуем недосмотренную
половинку его сна, как лиса уносит в зубах украденную курицу. Похищенные
сны я запираю в клетку. Когда у меня хорошее настроение, я отпускаю их на
волю, как птиц. Среди них есть сны и мужские, и женские. Их можно
расслышать... Но твои сны я не держу в клетке. Их я храню в раковине...
- Что такое ты шьешь? - вдруг спросил Аркадий.
На полу были расстелены великолепные одежды самых разных оттенков. Тут были
плащи, расшитые красной шерстью, и платья цвета влажной корицы; другие -
цвета молодого мха, третьи - раскаленного опала или остывшей крови. Платья
очевидно не предназначались для самой Микаины. Все они были огромных
размеров.
- Это одеяния для нашего дома, - пояснила она. - Я хочу сшить самое дорогое
и роскошное убранство для нашего дома... Я знаю, ты меня скоро оставишь.
Пока ты еще здесь, пусть наш дом будет лучше всех...
Она смотрела на него в упор и чувствовала, как пробуждается и множится в
нем семя от ее взгляда, от движений ее ног, от аромата ее волос. Потом она
почувствовала, как его семя бурлит в ней, чтобы зачать дитя женского пола.
Он упрекнул ее:
- Не оставляй последний кусок в тарелке, это к бедности!
- А я и хочу быть бедной, - отвечала она.
Аркадий бросил взгляд на бронзовое кольцо с ключом на шее Микаины. Бронза
потемнела.
- Что с тобой? Ты больна? - встревожился он.
- Ты разве не видишь? Вот уже две ночи я вижу во сне, как что-то перебегает
через мою подушку? А ты?
- Да я уже три дня, как умер.
Она улыбнулась и стала расчесывать волосы.
Пока она заплетала и укладывала косы, он с помощью шила и кусочка угля
рисовал на глиняном черепке ее изображение. Волосы у нее на портрете были
туго уложены шлемом.
- Я тебя не люблю, Аркадий, - сказала ему она, играя маслиновой веткой, - я
люблю другого.
- Кого же?
- Сама не знаю. Я его еще не видела. Только слышала. Он кричит в твоем сне
странным, не твоим голосом, и этот голос пугает меня. Несколько ночей тому
назад этот голос раздался в час нашей любви. По ночам он призывает меня к
себе из твоего тела. Я люблю его, а не тебя. Но ты, если расстанешься со
мной, скорее утратишь себя, чем меня.
В ответ Аркадий стал рисовать ее на другой стороне черепка во весь рост, с
маслиновой веткой в руке.
Она опечалилась. Заметив это, он посадил ее к себе на колени и стал
развлекать, показывая монеты. На одном серебряном сестерции был отчеканен
лев, и это означало, что такие деньги имеют хождение близ Сингидунума, где
расквартирован четвертый легион Флавия. Он объяснял, в каком месте на
монетах обозначается год выпуска, как можно узнать, где сделана монета и
какой монетный двор ее пустил в обращение - Siscia, Stobi или Viminacium.
Разглядывая быка, оттиснутого на медной денежке - а это был знак
принадлежности к седьмому легиону Клавдия, - Микаина задумалась о том, что
лев есть вместилище Солнца, а бык - жилище Венеры, и уснула.
Аркадий подождал, пока целая стая ее разогнавшихся снов не свернула на
запад, и вырвал один недосмотренный сон поцелуем. Вся в слезах, она
проснулась, но он уже успел захватить добычу и теперь ясно видел все.
Во сне Микаины плыли по небу две дивные звучащие нити. Потом появился
маленький сундучок. Он открылся, и Аркадий прочел, но не понял оттиснутые
золотом на его крышке слова и цифры:
IBM - NOTEBOOK
THINK PAD 500
INTEL 80486 SLC 2
50/25 MHZ
MICROPROCESSOR
Наутро Микаина спросила его, что он увидел в ее сне, но для него этот сон
ничего не значил. Так он и сказал. Затем он открыл дверцы ее клетки и
выпустил на волю все сны. И ее сон тоже.
VII
Как только наступила осень, Аркадий объявил:
