машинного масла "Восходящее солнце демократической партии". Желаемый эффект
после первого же употребления. Последнее подтверждают наши известнейшие
священнослужители, в чем вы можете самолично удостовериться, ознакомившись с
этикеткой. Я оставлю бутылочку на столике около канделябра и почту за честь
снабжать вас вышеозначенным средством по мере надобности.
С этими словами посол Соединенных Штатов поставил флакон на мраморный
столик и, закрыв за собой дверь, улегся в постель.
Кентервильское привидение так и замерло от возмущения. Затем, хватив в
гневе бутылку о паркет, оно ринулось по коридору, излучая зловещее зеленое
сияние и глухо стеная. Но едва оно ступило на верхнюю площадку широкой
дубовой лестницы, как из распахнувшейся двери выскочили две белые фигурки, и
огромная подушка просвистела у него над головой. Времени терять не
приходилось и, прибегнув спасения ради к четвертому измерению, дух скрылся в
деревянной панели стены. В доме все стихло.
Добравшись до потайной каморки в левом крыле замка, привидение
прислонилось к лунному лучу и, немного отдышавшись, начало обдумывать свое
положение. Ни разу за всю его славную и безупречную трехсотлетнюю службу его
так не оскорбляли. Дух вспомнил о вдовствующей герцогине, которую насмерть
напугал, когда она смотрелась в зеркало, вся в кружевах и бриллиантах; о
четырех горничных, с которыми случилась истерика, когда он всего-навсего
улыбнулся им из-за портьеры в спальне для гостей; о приходском священнике,
который до сих пор лечится у сэра Уильяма Галла от нервного расстройства,
потому что однажды вечером, когда он выходил из библиотеки, кто-то задул у
него свечу; о старой мадам де Тремуйяк, которая, проснувшись как-то на
рассвете и увидав, что в кресле у камина сидит скелет и читает ее дневник,
слегла на шесть недель с воспалением мозга, примирилась с церковью и
решительно порвала с известным скептиком мосье де Вольтером. Он вспомнил
страшную ночь, когда злокозненного лорда Кентервиля нашли задыхающимся в
гардеробной с бубновым валетом в горле. Умирая, старик сознался, что с
помощью этой карты он обыграл у Крокфор-да Чарлза Джеймса Фокса на пятьдесят
тысяч фунтов и что эту карту ему засунуло в глотку кентервильское
привидение. Он припомнил каждую из жертв своих великих деяний, начиная с
дворецкого, который застрелился, едва зеленая рука постучалась в окно
буфетной, и кончая прекрасной леди Статфилд. которая вынуждена была всегда
носить на шее черную бархатку, чтобы скрыть отпечатки пяти пальцев,
оставшиеся на ее белоснежной коже. Она потом утопилась в пруду, знаменитом
своими карпами, в конце Королевской аллеи. Охваченный тем чувством
самоупоения, какое ведомо всякому истинному художнику, он перебирал в уме
свои лучшие роли, и горькая улыбка кривила его губы, когда он вспоминал
последнее свое выступление в качестве Красного Рабена, или
Младенца-удавленника, свой дебют в роли Джибона Кожа да кости, или
Кровопийцы с Бекслейской Топи; припомнил и то, как потряс зрителей
всего-навсего тем, что приятным июньским вечер
ом поиграл в кегли своими костями на площадке для лаун-тенниса.
И после всего этого заявляются в замок эти мерзкие нынешние американцы,
навязывают ему машинное масло и швыряют в него подушками! Такое терпеть
нельзя! История не знала примера, чтоб так обходились с привиде-нием. И он
замыслил месть и до рассвета остался недвижим, погруженный в раздумье.
3
На следующее утро, за завтраком, Отисы довольно долго говорили о
привидении. Посол Соединенных Штатов был немного задет тем, что подарок его
отвергли.
- Я не собираюсь обижать привидение,- сказал он,-г и я не могу в данной
связи умолчать о том, что крайне невежливо швырять подушками в того, кто
столько лет обитал в этом доме. - К сожалению, приходится добавить, что это
абсолютно справедливое замечание близнецы встретили громким хохотом. - Тем
не менее,- продолжал посол,- если дух проявит упорство и не пожелает
воспользоваться машинным маслом "Восходящее солнце демократической партии",
придется расковать его. Невозможно спать, когда так шумят у тебя под дверью.
Впрочем, до конца недели их больше не потревожили, только кровавое пятно
в библиотеке каждое утро вновь появлялось на всеобщее обозрение. Объяснить
это было. непросто, ибо дверь с вечера запирал сам мистер Отис, а окна
закрывались ставнями с крепкими засовами. Хамелеонопо-добная природа пятна
тоже требовала объяснения. Иногда оно было темно-красного цвета, иногда
киноварного, иногда пурпурного, а однажды, когда они сошли вниз для семейной
молитвы по упрощенному ритуалу Свободной американской реформатской
епископальной церкви, пятно оказалось изумрудно-зеленым. Эти
калейдоскопические перемены, разумеется, очень забавляли семейство, и каждый
вечер заключались пари в ожидании утра. Только маленькая Вирджиния не
участвовала в этих забавах; она почему-то всякий раз огорчалась при виде
кровавого пятна, а в тот день, когда оно стало зеленым, чуть не
расплакалась.
Второй выход духа состоялся в ночь на понедельник. Семья только улеглась,
как вдруг послышался страшный грохот в холле. Когда перепуганные обитатели
замка сбежали вниз, они увидели, что на полу валяются большие рыцарские
доспехи, упавшие с пьедестала, а в кресле с высокой спинкой сидит
кентервильское привидение и, морщась от боли, потирает себе колени. Близнецы
с меткостью, которая приобретается лишь долгими и упорными упражнениями на
особе учителя чистописания, тотчас же выпустили в него по заряду из своих
рогаток, а посол Соединенных Штатов прицелился из револьвера и, по
калифорнийскому обычаю, скомандовал "руки вверх!". Дух вскочил с бешеным
воплем и туманом пронесся меж них, потушив у Вашингтона свечу и оставив всех
во тьме кромешной. На верхней площадке он немного отдышался и решил
разразиться своим знаменитым дьявольским хохотом, который не раз приносил
ему успех. Говорят, от него за ночь поседел парик лорда Рейкера, и этот
хохот, несомненно, был причиной того, что три французских гувернантки леди
Кентервиль заявили об уходе, не прослужив в доме и месяца. И он разразился
самым своим ужасным хохотом, так что отдались звонким эхом старые своды
замка. Но едва смолкло страшное эхо, как растворилась дверь, и к нему вышла
миссис Отис в бледно-голубом капоте.
- Боюсь, вы расхворались,- сказала она. - Я принесла вам микстуру доктора
Добелла. Если вы страдаете несварением желудка, она вам поможет.
Дух метнул на нее яростный взгляд и приготовился обернуться черной
собакой - талант, который принес ему заслуженную славу и воздействием коего
домашний врач объяснил неизлечимое слабоумие дяди лорда Кентервиля,
достопочтенного Томаса Хортона. Но звук приближающихся шагов заставил его
отказаться от этого намерения. Он удовольствовался тем, что стал слабо
фосфоресцировать, и в тот момент, когда его уже настигли близнецы, успел,
исчезая, испустить тяжелый кладбищенский стон.
Добравшись до своего убежища, он окончательно потерял самообладание и
впал в жесточайшую тоску. Невоспитанность близнецов и грубый материализм
миссис Отис крайне его шокировали; но больше всего его огорчило то, что ему
не удалось облечься в доспехи. Он полагал, что даже нынешние американцы
почувствуют робость, узрев привидение в доспехах,- ну хотя бы из уважения к
своему национальному поэту Лонгфелло, над изящной и усладительной поэзией
которого он просиживал часами, когда Кентервили переезжали в город. К тому
же это были его собственные доспехи. Он очень мило выглядел в них на турнире
в Кенильворте и удостоился тогда чрезвычайно лестной похвалы от самой
королевы-девственницы. Но теперь массивный нагрудник и стальной шлем
оказались слишком тяжелы для него, и, надев доспехи, он рухнул на каменный
пол, разбив колени и пальцы правой руки.
Он не на шутку занемог и несколько дней не выходил из комнаты,- разве что
ночью, для поддержания в должном порядке кровавого пятна. Но благодаря
умелому самоврачеванию он скоро поправился и решил, что в третий раз
попробует напугать посла и его домочадцев. Он наметил себе пятницу
семнадцатого августа и в канун этого дня допоздна перебирал свой гардероб,
остановив наконец выбор на высокой широкополой шляпе с красным пером, саване
с рюшками у ворота и на рукавах и заржавленном кинжале. К вечеру начался
ливень, и ветер так бушевал, что все окна и двери старого дома ходили
ходуном. Впрочем, подобная погода была как раз по нем. План его был таков:
первым делом он тихонько проберется в комнату Вашингтона Отиса и постоит у
него в ногах, бормоча себе что-то под нос, а потом под звуки заунывной
музыки трижды пронзит себе горло кинжалом. К Вашингтону он испытывал особую
неприязнь, так как прекрасно знал, что именно он взял в обычай стирать
знаменитое Кентервильское Кровавое Пятно Образцовым Пинкертоновским
Очистителем. Доведя этого безрассудного и непочтительного юнца до полной
прострации, он проследует затем в супружескую опочивальню посла Соединенных
Штатов и возложит покрытую холодным потом руку на лоб миссис Отис,
нашептывая тем временем ее трепещущему мужу страшные тайны склепа. Насчет
маленькой Вирджи-нии он пока ничего определенного не придумал. Она ни разу
его не обидела и была красивой и доброй девочкой. Здесь можно обойтись
несколькими глухими стонами из шкафа, а если она не проснется, он подергает
дрожащими скрюченными пальцами ее одеяло. А вот близнецов он проучит как
следует. Перво-наперво он усядется им на грудь, чтобы они заметались от
привидевшихся кошмаров, а потом, поскольку их кровати стоят почти рядом,
застынет между ними в образе холодного, позеленевшего трупа и будет так
стоять, пока они не омертвеют от страха. Тогда он сбросит саван и, обнажив
свои белые кости, примется расхаживать по комнате, вращая одним глазом, как
полагается в роли Безгласого Даниила, или Скелета-самоубийцы. Это была очень
сильна
я роль, ничуть не слабее его знаменитого Безумного Мартина, или Сокрытой
Тайны, и она не раз производила сильное впечатление на зрителей.
В половине одиннадцатого он догадался по звукам, что вся семья
отправилась на покой. Ему еще долго мешали дикие взрывы хохота,- очевидно,
близнецы с беспечностью школьников резвились перед тем, как отойти ко сну,-
но в четверть двенадцатого в доме воцарилась тишина, и, только пробило
полночь, он вышел на дело. Совы бились о стекла, ворон каркал на старом
тисовом дереве, и ветер блуждал, стеная, словно неприкаянная душа, вокруг
старого дома. Но Отисы спокойно спали, не подозревая ни о чем, в храп посла
заглушал дождь и бурю. Дух со злобной усмешкой на сморщенных устах осторожно
вышел из панели. Луна сокрыла свой лик за тучей, когда он крался мимо окна
фонарем, на котором золотом и лазурью были выведены его герб и герб убитой
им жены. Все дальше скользил он зловещей тенью; мгла ночная и та, казалось,
взирала на него с отвращением.
Вдруг ему почудилось, что кто-то окликнул его, и он замер на месте, но
это только собака залаяла на Красной ферме. И он продолжал свой путь,
бормоча никому теперь не понятные ругательства XVI века и размахивая в
воздухе заржавленным кинжалом. Наконец он добрался до поворота, откуда
начинался коридор, ведущий в комнату злосчастного Вашингтона. Здесь он
переждал немного. Ветер развевал его седые космы и свертывал в неописуемо
ужасные складки его могильный саван. Пробило четверть, и он почувствовал,
