От Марка, гл. 14: 32-34.
Глогер видел, как приближается толпа. Впервые после Назарета он
почувствовал себя физически слабым и изможденным.
Они собираются убить его. Он должен умереть, он смирился с этим, но
боялся грядущей боли. Глогер сел на землю, наблюдая за приближающимися
факелами.
- Идеал мученичества существовал только в умах немногочисленных
аскетов, - говорила Моника. - Иначе он превращается в мрачный мазохизм,
легкий путь отказаться от обычной ответственности, метод удержать под
контролем угнетенный народ...
- Не так все просто...
- Это так, Карл.
Теперь он мог доказать Монике.
Он сожалел только о том, что она вряд ли когда узнает.
Глогер намеревался описать все и положить записи в машину времени,
надеясь, что ее когда-нибудь найдут. Странно. Он не являлся религиозным
фанатиком в обычном смысле этого слова. Скорее, он агностик. Не убеждение
заставляло его защищать религию от циничного презрения Моники, а скорее
отсутствие убеждения в идеале, в который она помещала свою веру: идеал
науки, как решение всех проблем. Глогер не мог разделить ее веру, и не
оставалось ничего, кроме религии, хотя он и не верил в Бога христиан.
Бог, рассматриваемый, как мистическая сила, любой религией, не был
для него достаточно персонифицирован. Рациональный ум Глогера говорил, что
Бог не существует ни в какой физической форме. Подсознание же утверждало,
что одной веры в науку недостаточно. Глогер вспомнил отвращение к себе,
которое когда-то чувствовал, и удивился ему.
- Наука фундаментально противоположна религии, - сказала как-то
Моника. - Как бы иезуиты не сплачивались и не рационализировали свои
взгляды на науку, все равно религия не может признать основные позиции
науки, а науке присуще атаковать основные позиции религии. Единственная
область, где нет различий и необходимости противоборствовать - это
безоговорочное допущение. Человек не может допускать существование Бога.
Как только он начинает защищать свое допущение, неизбежна стычка.
- Ты говоришь об организованной официальной религии...
- Я говорю о религии, как противостоянии вере. Кому нужны ритуалы
религии, когда вместо них мы имеем более веские ритуалы науки? И не нужно
искать им замену, Карл. Наука предлагает солидный базис для формирования
систем мысли и этики. И уже не нужна морковка небесного царства и большая
палка ада, когда наука может показать последствия поступков и действий; и
человек может легко судить сам, правильны или нет эти действия.
- Я не могу принять это.
- Потому что ты болен. Я тоже больна, но, по крайней мере, могу
видеть обещание здоровья.
- А я могу видеть только угрозу смерти.
Иуда, как было договорено, поцеловал его в щеку, и их окружили
храмовые стражники и римские солдаты.
Римлянам он сказал с некоторым усилием:
- Я король Иудеев.
Слугам фарисеев он сказал:
- Я мессия, который пришел уничтожить ваших хозяев.
Теперь он был обречен, и начинался последний ритуал.
19
Суд был пестрым - смесь римлян и еврейских законников, в целом не
удовлетворяющая никого. Согласия достигли с трудом - после нескольких
совещаний Понтия Пилата с Кайфасом и трех попыток приспособить и слить
воедино различные системы законов для того, чтобы удовлетворить требования
ситуации. Но обоим требовал козел отпущения, и поэтому, в конце концов,
результат был достигнут, и безумца осудили с одной стороны за восстание
против Рима, с другой - за ересь.
Особенностью суда было то, что свидетели оказались приверженцами
пророка. И все же они стремились увидеть его осужденным.
- О, эти мрачные фанатики, - сказал Пилат. Он был доволен.
Фарисеи согласились, что римский метод казни лучше подходит времени и
ситуации, и безумца решено было распять. Однако, человек этот обладал
влиянием, поэтому появилась необходимость использовать некоторые из
испытанных римских методов унижения для того, чтобы показать верующим,
насколько он жалок и смешон.
Пилат заверил фарисеев, что проследит за этим, но потребовал, чтобы
те подписали документы, одобряющие его действия.
Приговоренный казался почти довольным, хотя и выглядел отрешенно. Он
достаточно наговорил во время суда, чтобы погубить себя, но очень мало
сказал в свою защиту.
Дело сделано.
Моя жизнь оправдана.
А воины отвели Его внутрь двора, то есть в
преторию, и собрали весь полк, и одели Его в
багряницу, и сплетши терновый венец, возложили
на Него.
И начали приветствовать Его: радуйся, Царь
Иудейский! И били Его по голове тростью, и
плевали на Него и, становясь на колени,
кланялись Ему.
Когда же насмеялись над Ним, сняли с него
багряницу, одели Его в собственные одежды Его,
и повели Его, чтобы распять Его.
От Марка, гл. 15: 16-20.
- О, Карл, ты сделаешь все, чтобы привлечь к себе внимание...
- Вы любите свет рампы, юноша...
- Господи, Карл, чего ты не сделаешь ради внимания...
Не сейчас, не это. Так слишком благородно. Не смеются ли над ним они,
чьи лица видны сквозь туман боли?
Нет ли там и его лица, в чьих глазах жалость к самому себе?
Его собственный призрак?..
Но избавиться от чувства глубокого удовлетворения он не мог. Впервые
оно было настолько всеобъемлющим.
Мозг затуманили боль и позор ритуального унижения.
Он слишком ослаб, чтобы нести тяжелый деревянный крест, и для этой
цели римляне наняли сирийца, тащившего на Голгофу крест перед Глогером.
Спотыкаясь, шел он по запруженным народом молчащим улицам,
провожаемый взглядами тех, кто мечтал, что он поведет их против римлян.
Глаза отказывались ясно видеть, и иногда он случайно сбивался с дороги, и
римский стражник пихал его обратно.
- Ты слишком эмоционален, Карл. Почему ты не хочешь держать себя в
руках?..
Глогер вспомнил слова, но не мог вспомнить, кто говорил их, и кто
такой Карл.
Иногда он спотыкался о камни на дороге, ведущей вверх по склону горы,
и вспоминал при этом другой склон, на который взбирался. Ему казалось, что
тогда он был ребенком, но воспоминания сливались, путались, и невозможно
стало точно определить что-либо.
Он дышал неглубоко и с трудом. Колючки на голове почти не
чувствовались, но все тело дрожало, кажется, в унисон с биением сердца.
Так вибрирует барабан.
Наступал вечер, садилось солнце. Перед самой вершиной он упал лицом
вниз, разбив щеку об острый камень, и потерял сознание.
Он был ребенком. Может, он все еще ребенок? Они не убьют ребенка.
Если он объяснит, что он ребенок...
И привели Его на место Голгофу, что
значит: лобное место.
И давали Ему пить вино со смирною,
но Он не пришел.
От Марка, гл. 15: 22-23.
От отпихнул чашу в сторону. Солдат пожал плечами и потянулся за его
рукой. Второй солдат уже держал другую руку. Когда вернулось сознание, он
неудержимо задрожал, чувствуя режущую боль в местах, где веревки впивались
в кожу запястий и лодыжек. Он боролся с болью.
Затем Глогер почувствовал, как что-то холодное прикоснулось к его
ладони. Оно было тяжелым, но заняло мало места, прямо в центре ладони.
Раздался звук, совпадающий с ритмом его сердцебиения. Глогер повернул
голову и посмотрел на ладонь. Он увидел руку мужчины.
В ладонь вбивали большой железный костыль. Солдат орудовал деревянным
молотком, а Глогер лежал на тяжелом деревянном кресте, положенном плашмя
на землю. Наблюдая, он удивлялся, почему не чувствует боли. Солдат
взмахнул молотком сильнее, так как костыль встретил сопротивление дерева.
Дважды он ударил мимо костыля и попал по пальцам Глогера.
Повернув голову, Карл Глогер увидел, что второй солдат вбивает другой
костыль. Очевидно, он много раз промахивался, так как пальцы на этой руке
были окровавлены.
Первый солдат закончил с рукой и принялся за ноги. Глогер
почувствовал, как железо проскользнуло сквозь плоть, услышал удары
молотка.
Потом с помощью примитивного блока солдаты стали поднимать крест в
вертикальное положение. Глогер заметил, что он один. Никого в этот день
больше не распинали.
Воздвижение креста закончилось.
Глогер ясно видел огни Иерусалима. Небо быстро теряло последние
проблески света.
Скоро станет совершенно темно.
За казнью наблюдала маленькая толпа. Одна из женщин показалась ему
знакомой. Глогер окликнул ее:
- Моника?
Но голос его сорвался, и сказанное слово в толпе не услышали. Женщина
не смотрела вверх.
Затем Глогер почувствовал свое тело, обвисшее на гвоздях, целиком. В
левой руке проснулась боль. Кажется, рука сильно кровоточила.
Странно, подумал Глогер, оказаться распятым. Ведь я явился сюда,
чтобы быть свидетелем. Но теперь не осталось сомнений. Все прошло
превосходно.
Боль в левой руке усилилась.
Он посмотрел на римских стражников, играющих в кости у основания
креста, и улыбнулся. Игра поглотила их. Отсюда Глогер не мог различить
обозначения граней костей. Он вздохнул. Движение груди добавило нагрузки
на руки. Боль теперь стала очень сильной.
Он поморщился и попытался как-нибудь облегчить боль, упираясь спиной
о дерево. Дышалось с трудом, боль начала распространяться по телу. Он сжал
зубы. Это ужасно. Судорожно вздохнув и извиваясь в путах, он закричал.
В небе исчез последний луч света. Тяжелые облака закрыли луну и
звезды.
Снизу доносились голоса
- Отпустите меня! - закричал он. - О, пожалуйста, отпустите меня!
Я всего лишь маленький мальчик.
- Убирайся ты, сука!
Боль переполняла его. Он судорожно ловил ртом воздух, уронив голову
на грудь. Но никто не освободил его.
Немного позже он нашел в себе силы оглядеться. Движение отозвалось
вспышкой боли в теле, и он снова изогнулся на кресте. Не хватало воздуха.
- Отпустите меня, пожалуйста. Пожалуйста, прекратите!
Каждая клеточка его тела, каждый мускул, каждое сухожилие были
наполнены невозможной болью.
Он знал, что не доживет до утра, хотя раньше думал, что сможет.
В девятом часу возопил Иисус громким голосом:
Элои! Элои! Ламма савахоании? что значит: Боже Мой!
Боже Мой! Для чего ты меня оставил?
От Марка, гл. 15: 34.
Он закашлялся сухим, едва слышным звуком. Солдаты под крестом
услышали его потому, что ночь была очень тихой.
- Смешно, - сказал один. - Вчера они поклонялись ублюдку. Сегодня
они, кажется, хотели убить его - даже те, кто был ближе всех.
- Когда мы уйдем из этой страны, я вздохну с облегчением, - сказал
его товарищ.
Они не убьют ребенка, думал он.
Снова голос Моники:
- Это слабость и страх, Карл, привели тебя к такому концу.
