конечно, куда приятнее первого.
Однако общение с ветераном СС многое в мировоззрении Ричарда
изменило. По крайней мере, он задумался над справедливостью
антисемитизма, - и как такового, и своего, личного.
Да, тебе не нравятся евреи или негры, поляки или
русские... Пусть ты не приемлешь их безотчетно,
неаргументированно, либо же - неприязнь твоя обоснована
логически и подкреплена фактами. Однако неприязнь
умозрительная, а, может, и выраженная на уровне бытовых
коллизий - одно; в агрессии же она представляет совершенно
иную величину. Агрессия нарушает заповеди. И - убить еврея в
силу национального признака, убить - нажав на гашетку, либо
- поставив подпись на листе приговора - он бы не смог. С
другой стороны, если глобально стоит вопрос: кто - кого?-
какую-то позицию поневоле придется занимать, ибо в свой стан
инородцев евреи не принимают - это аксиома. Но какую
позицию? Голословного обличителя сионизма? Безжалостного
воина, которого не смутит никакая жестокость и кровь? Легче
всего - отойти в сторонку, умыть руки. Мол, не судья я ни
тем, ни другим.
Но. Наблюдающий с берега за волнами в бушующем океане
и, смахивающий небрежно долетающие до него соленые капли с
бесстрастного лица, рано или поздно может быть утянут в
пучину внезапным цунами...
Философия Краузе исходила из арийского, добиблейского периода
истории; оттуда тянулись по его убеждению в настоящее корни
избранной расы, как, впрочем, мыслил и Гитлер; и теперь
Ричарду стала ясна суть идеи нацистских храмов и
пренебрежение фюрера перед актуальной церковью, основанной
на учении, вышедшем из недр иудейского народа, хотя и
отвергнутому им, равно как халдейская магия и египетские
таинства. Евреи впервые в истории человечества причислили
себя к категории богоподобной, равной Создателю по
нравственным своим признакам. Через них мир познал Творца,
но и установил связь с сатаною, ибо они же зачли и развили
темные культы. В том числе - масонство. Они - носители
мессианской идеи, отторгнув Христа, возжелали мессию иного,
земного, устроителя всяческого блаженства в бытие бренном.
Аргументов в пользу антисемитизма достаточно.
Но возможно ли принятие антисемитизма истинным
христианином? Ведь в этом случае и Спаситель, и Дева-Мария,
и все апостолы - представители "низшей расы", что звучит с
одной стороны кощунственно, с другой - нелепо.
Краузе на такой довод заметил, что Христос - явление
наднациональное, во-первых, а во-вторых, иудаизм не признает
его даже как реальность. Но этот довод Ричард не воспринял.
Чем больше он размышлял над врагами арийцев, тем
отчетливее понимал, что смысл их миссии и даже их золота, из
которого в конечном счете выплавится трон Антихриста, -
пройти вертикаль всего Нового Завета от начала и до конца, и
миссия их - от Бога, постоянно наказывающего их за гордыню,
но и постоянно их спасающего, дабы в итоге пришло к этому
народу, несовместимому с иными, как несовместимо масло с
водой, прозрение и покаяние. Потому-то неправы и юдофилы, и
юдофобы.
Впрочем, кто знает всю правду и кому открыта истина?
...Когда, уже сидя в машине, Глория положила ему голову
на плечо, он уныло подумал:
"Неужели мне простенько и пошло подложили бабу?"
И вдруг, усилием воли, напрочь отринул весь свой опыт
шпиона и аналитика. Стерильный, призрачный, ядовитый опыт,
разрушающий человеческое естество. Дурман ада.
Рядом с ним была молодая, желанная самка. Ждущая от него
любви. Плотской.
И они вошли в спальню его, разлетелась по сторонам
спешно сброшенная одежда, а после звучал в полутьме шепот
отрывистых слов, безмятежное счастье захлестнуло их,
слившихся в целое, и он бесконечно и сладостно целовал
волосы ее и глаза, тонкие руки и нежную грудь...
Настал день, и был снежный склон, тугой воздух, коконом
обволакивающий летящее на лыжах тело в круговерти морозной
пыльцы, вновь - ее губы, пахнущие снегом и солнцем; затем -
семейный обед в присутствии умиротворенно-деликатного
Краузе, и вновь, до следующего полудня - плывшие в глазах
стены спальни...
Он не ведал, что ждет его впереди, но даже и пытался
озаботить себя какими-либо прогнозами и раздумьями. Он
просто жил и любил. Впервые. Чего ранее не позволял себе
никогда.
ЛЭНГЛИ. ЦРУ. 1993 год, январь
- Ну, и как ты оцениваешь провал в Берлине, Майкл?
- Арон... Это - идиотизм обстоятельств. Редчайший...
- Ладно, забудем об этом. Тем более, как ни
парадоксально, все сложилось к лучшему... Единственный
прокол: они "пробили" захваченного полицейского, и сейчас
Краузе ищет в своих рядах "крота", связанного с нами...
- Информатору что-либо угрожает? - Думаю, нет.
- Я готов тщательно проработать операцию захвата
интересующих нас лиц.
- Преждевременно. Они готовят акцию "Прыжок".
Валленберг - исполнитель. Он подошел им по известным тебе
параметрам. Лабораторная мышка. Дезориентированная
полностью. Старый мистификатор крутит им, как хочет. Мешать
им не будем, посмотрим на результат.
- Вытащим каштаны из огня их же руками?
- Совершенно верно.
- А насколько будет полной информация о конечном
результате "прыжка"?
- Настолько, насколько приближен к Краузе наш
человек... К Краузе и - к Валленнбергу. Информация, полагаю,
будет исчерпаюей.
- И тебе удалось настолько глубоко внедрить...
- Нет. Скажу откровенно. Это - не внедрение. Это
вербовка, закрепленная психологическим кодом.
- Даже не представляю, как тебе такое и удалось...
Действительно: как ты сумел?..
- А никакого кода защиты и не было, дорогой Майкл. Мы
имели дело с его любимой и единственной внучкой... Какой
материал, Майкл! Ка-акой материал!.. Очень трудно завидовать
Валленбергу, как ты понимаешь... Но - в настоящий момент...
я бы хотел оказаться на его месте!
МИССИЯ ИЗБРАННОГО
Январским поздним вечером Ричард вышел на опоясывающий виллу
балкон, облокотившись на балюстраду. Морозный ветер свистал
в ночи, растворившей во мраке горы; черное пространство
заполонило мир, и только колючие звезды в бездонности неба
обозначали существование тверди земной, - неразличимой в
круговерти бушевавшей стихии.
Растрескавшийся мрамор балюстрады напоминал о днях иных, канувших в
вечность вместе с теми, кто когда-то отстроил это "орлиное
гнездо", как символ могущества тевтонского духа, венчавшего
неприступный утес; и кто мог ведать, что именно здесь
начнется мистерия древне-германской традиции, и жертвой на
алтаре суждено быть ему, - Ричарду Валленбергу.
Время близилось к полуночи; пора было идти в подземелье
замка, где его ждали двенадцать посвященных, возглавляемых
Великим Магистром Краузе, - тринадцатым.
В преддверии подземелья двое молчаливых лам омыли его
благовонной водой и одели в старинный балахон тибетского
монаха.
Затем распахнулась тяжелая дубовая дверь, окованная черным
железом, и Ричард вошел под низкие своды храма, таящегося в
глубине скалы.
Знание было дано ему, и потому спокойно, даже с толикой
равнодушного отчуждения, он оглядел собравшихся здесь
"рыцарей" в древних одеждах и рогатых шлемах, скрывающих
лица.
Горели свечи, тлели в бронзовых чашах ритуальные гималайские
травы, тени участников действа густо чернели на потолке и
стенах, а над алтарем с магическим кругом медленно вращалась
плоская золотая свастика, подвешенная на тонкой цепи.
Ричард опустился перед алтарем на колени, застыв в молчании
медитации.
Камень амулета, выпростанный из-под балахона, приобрел
оранжевый оттенок, а потом неуклонно начал голубеть, как бы
откликаясь на каждое гортанное заклинание, произносимое
Магистром. "Рыцари" вторили ему, обступая Ричарда замкнутым
кругом.
Магистр поднял старый кинжал, некогда хранившийся в желтом
портфеле, установив его жало в центре круга.
Кинжал словно завис в воздухе, блистая каменьями,
вкрапленными в рукоять; вращение свастики усилилось вместе с
хором голосов, слившихся в таинственной, вкрадчивой
гармонии; перед взором Ричарда поплыла белесая пелена, в
которой различалось лишь пламя свечей, сливавшихся в единый
огонь, и вдруг - он как бы нырнул с открытыми глазами в
теплую мутноватую речку: вот мелькнул свет, наполнявший
верхнюю толщу воды, затем в рыжеватой мути почудились какие-
то бесформенные очертания, но в ту же секунду размытость
призрачных образов исчезла, сменившись ослепительной,
рельефной реальностью.
Он будто обрел иное зрение, различающее все полутона,
каждый штришок, и, казалось, еще мгновение, и взгляд его
познает тайну сцепления частиц, составляющих тот мир, что
внезапно восстал перед ним, заворожив душу жутким, как
осознание падения с высоты, открытием: он - в ином
пространстве и в ином времени, где все носило печать
неземного, чужеродного естества.
Над ним простиралось глубокое фиолетовое небо без
малейшего облачка, вокруг же - дыбились красноватые
растрескавшиеся скалы, и неживая буроватая растительность с
черными, отливавшие блеском антрацита колючками, пробивалась
в трещинах иссохшей почвы, что никогда, как он интуитивно
уверился, не знала дождя.
Ричард стоял на гладкой дороге, по земным понятиям чем-то
соответствующей проселку, однако без каких-либо ухабов и
рытвин; каменистая утрамбованная поверхность была плотной и
ровной, словно впрессованной неведомым гигантским катком в
какую-то также неведомую твердь.
Все это походило на некое наркотическое сновидение, и он
невольно коснулся рукой груди, нащупав амулет с камнем, по
цвету теперь уже напоминавшим сапфир; после перевел взгляд
на кисти рук, и столь же отчетливо, как видел малейшие
камешки на дороге со всеми их рытвинками и гранями, узнал
беловатые шрамы забытых порезов, матовое пятнышко на ногте
мизинца...
Да, это был он - такой как есть, в здравом уме, ясном
восприятии происходящего, одиноко стоящий на неведомой
дороге в монашеском балахоне из мягкой мешковины
бесформенного плетения, удобно облегавшим тело.
Вспомнились рогатые шлемы, склонившиеся над ним, блеск лезвия
кинжала, как бы захваченного вращением свастики и вместе с
ней поворачивающегося по какой-то незримой оси... Но - как
давно и как бесконечно далеко отсюда случилось все это, и
целая вселенная отделяет мистерию в подземелье замка от этих
безжизненных скал и высочайшего неба иного мира; отделяет от
всего того,что когда-то и где-то было с ним прежде...
А может, он попросту испытывает сейчас то, что именуется
смертью? Или же посмертием?.. Однако он жив, он абсолютно и
неоспоримо жив...
- Жив, жив, - уверил его сухой саркастический голос.
Ричарда охватил парализующий сознание страх.
Он с трудом заставил себя обернуться в ту сторону, откуда
донесся голос, полагая, что увидит сейчас если не черта с
рогами, то тиранозавра или же по крайности - злобного гнома.
Перед ним, возникшее словно бы ниоткуда, стояло существо,
одетое в серую сутану с капюшоном. Существо. В таком
определении он почему-то уверился сразу и бесповоротно, хотя
незнакомец, прочитавший его мысли и теперь с мудрой и
снисходительной усмешкой взиравший на него, был вполне
человекообразен: европейского типа лицо, седые кудри длинных
волос, пронзительные черные глаза, а вот уши - длинные,
заостренно, по-волчьи вытянутые вверх, являли собой не
уродство, а признак какой-то надчеловеческой расы...
Тут Ричард уяснил, что радужной оболочки в немигающих
