столько для того, чтобы задать неприятные вопросы о его
друге-диссиденте, сколько, чтобы вывести на разговор о его,
героя, странной способности убивать людей. Красногорову и
самому-то неясно, насколько все случаи подобного рода, какие он
может вспомнить, противоречат элементарному "везению" и теории
вероятности, а гебешники уже все просчитали и сделали вывод:
"виновен".
> Продолжение >
... Почему бы благородному дону не полетать на вертолете?
--- GoldED 2.50+
* Origin: Camelot-89 (2:5030/207.2)
Д [30] RU.SF.NEWS (2:463/2.5) ДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД RU.SF.NEWS Д
Msg : 29 of 184
From : Serge Berezhnoy 2:5030/207.2 .уб 16 .аp 96 03:18
To : All
Subj : .татья .авла .мнуэля (3/3)
ДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДДД
.Newsgroups: ru.sf.news
.Subject: Статья Павла Амнуэля (3/3)
.Date: Sat, 16 Mar 1996 03:18:58 +0000
.X-Newsreader: GoldED 2.50+
> Продолжение >
Hадо полагать, что и самому автору этот момент (весьма важный
для сюжета и даже определяющий) показался не очень-то
убедительным, иначе для чего ж было писать третью часть романа -
"Записки прагматика", воспоминания следователя госбезопасности,
который в стоге сена нашел-таки зерно? Жизнь Красногорова
прослеживается гебистом весьма детально, и много страниц
посвящено тому, чтобы убедить читателя - для подобного
расследования был резон. Hо, чем многословнее и литературно
тщательнее выписываются звенья цепи, тем яснее становится, что в
эту сеть рыбка попасть не могла. Слабые, далеко не очевидные
случаи странных кончин, связь их с туманной тенью Красногорова,
маячащей в отдалении, просматривается лишь в предположении
уникальной интуиции следователя Красногорского. Убедить читателя
"Записки прагматика" могут, по-моему, лишь в том случае, если
читатель заранее убежден в том, что "органы знают все".
Красногоров думает о Предназначении, Красногорский говорит о
Роке применительно к способностям подследственного, но, по сути,
речь идет о детерминированности, от которой Красногоров хочет
убежать, а Красногорский - примазаться.
И, пожалуй, только действием принципа детерминированности,
заданности мировых линий жизни, можно объяснить сюжетный скачок
между третьей и четвертой частями романа. Ибо проходят между
этими частями около полутора десятков лет, проходят - как не было:
насколько детально выписана жизненная линия героя до его беседы
со следователем Красногорским, настолько же пунктирно обозначена
она после того, как следователь обрушивает на Красногорова
сообщение о том, что и жену свою Ларису тот убил лично, пусть и
не желая того.
Равно и фантастика четвертой части столь же пунктирна, сколь
детален реализм первых трех частей.
Пятнадцать лет спустя - в конце века - герой совершенно
неожиданно предстает перед читателем Президентом Росии, и не
пунктиром даже, но намеком дается читателю понять, что на заре
перестройки математик, который терпеть не мог власть, пошел-таки
эту самую власть брать в свои руки. Зачем? Для чего? Как все это
происходило? Какую роль играли мистические способности героя?
Мне, как читателю, это было бы куда более интересно знать, нежели
читать многостраничные рассуждения диссидента о скособоченной
жизни до и во время застоя. Об этом-то все мы знаем, а вот почему
случился такой странный излом в характере Красногорова, сюжетом,
вроде, не определенный - тайна сия велика была, да так и осталась
ею до последних страниц романа.
Впрочем, это означает лишь одно: к неубедительности "гебешной"
линии добавилась неубедительность сюжетная. Если принять заданный
автором поворот событий и характеров, четвертая часть - "Босс,
хозяин, президент" - читается как обособленный, и уже,
наконец-то, фантастический, роман с каким-то даже авантюрным
сюжетом. Здесь автор расщедрился еще на две фантастические идеи,
ибо, перейдя через границу современности в будущее, уж просто
невозможно было, видимо, остаться в рамках сугубого реализма.
Одна из идей, впрочем, перешла из первых частей романа, объясняя
недоговорки, которые, надо сказать, беспокоили меня, как
читателя, куда меньше, чем странности сюжета. Речь идет о том,
что в неких армейских тайных лабораториях с давних времен велась
работа по созданию клонов - генетических копий людей, в том числе
известных политиков (есть клон и самого Красногорова, и даже его
умершей жены). Вообще говоря, анализировать сюжет четвертой части
и поступки героя мне не кажется особенно интересным. Во-первых,
потому, что к его заданной изначально способности они отношения
не имеют, а во-вторых, потому, что они вполне традиционны -
традиционны не в рамках реализма, но в рамках фантастики.
Собственно, имеется полный набор: таинственная лаборатория,
злодеи, покушающиеся на власть, герой проникает в святая святых,
приходит, естественно, в ужас, помощники его погибают, а затем
умирает и он сам, так и не поняв, что предназначение его было
задано изначально и искать не было необходимости.
Традиционность коснулась всего: не только идеи, не только
сюжета, но даже внешнего антуража - страницы, описывающие, как
Красногоров стоял на балконе и смотрел на самого себя, кажутся
будто списанными с аналогичных страниц фантастических
произведений полувековой давности, даже цвет клонов традиционен -
каким же он может быть, если не голубовато-синим (вспомните
"Синих людей" В.Багряка)? А страницы, где описана встреча героя
со страшной мутировавшей собакой - баскером, если не буквально,
то по духу напоминают соответствующие страницы из повести А.Конан
Дойля "Собака Баскервилей" (оттуда же и название мутировавшей
псины).
Hо, в конце концов, ни сюжетные накладки, ни традиционность
фантастических идей, ни даже заданность характера героя не могут
заслонить философской сути романа. То есть, я хочу сказать: не
должны были бы заслонить эту суть. Ясно, что смысл произведения
Большой литературы - борьба Добра со Злом, и тот самый Поиск
предназначения, заявленный в названии, независимо даже от
двадцать седьмой этической теоремы. О поиске предназначения я уже
сказал: он задан был так же, как и сюжет. Что до борьбы Зла и
Добра, то герой олицетворяет обе эти категории, и бороться, по
идее, он должен сам с собой. Возможно, эта борьба, оставшаяся
незаметной, и сводит Красногорова в могилу?..
В.Рыбаков, автор "Гравилета 'Цесаревич'", опубликовал в журнале
"200" рецензию на роман С.Витицкого. Рецензию, по-моему, не на
роман как художественное произведение, а на декларируемаые
автором концепции. Концепции замечательны, спору нет, и диалоги
Красногорова с его другом Виконтом значительны и интересны, но
"Поиск предназначения" - роман, и судим должен быть по законам
художественной литературы, а не эссеистики.
С одним утврждением В.Рыбакова я, однако, соглашусь полностью:
"С.Витицкий написал этот свой роман; значит, он жив. Дай Бог ему
здоровья".
И вот теперь предстоит раскрыть секрет: почему не блестящий, в
общем, роман неизвестного автора еще до своего появления вызвал
ажиотажный интерес среди российских любителей фантастики и
профессионалов-писателей?
Тайна псевдонима была секретом Полишинеля еще и год назад, когда
роман анонсировался журналом "Hева": за псевдонимом скрывается
Б.H.Стругацкий, впервые после смерти Аркадия вышедший к читателю.
Hеудивительно, что и фэны, и профессионалы отнеслись к этому
роману как к этапному произведению Учителя. Будь автором,
действительно, некто С.Витицкий, и разговор, думаю, шел бы иной -
каждую мелочь автору поставили бы в строку. История премий
"Интерпрессконов" показывает, что шансов у такого "Поиска",
написанного неким молодым автором, было бы немного. Иное дело -
кумир, мнение которого верно, даже если с ним не согласны.
Сам же автор в интервью редакторам журнала "200" сказал: "Хотя и
понимаю, что этот роман не лишен недостатков, я тем не менее
доволен, потому что для меня самым главным было самому себе
доказать, что я способен работать один... Это, на мой взгляд,
классический фантастический реализм, как я себе его представляю
или реалистическая фантастика, если вам будет угодно. То есть
это, по сути дела, реалистическая повесть, пронизанная
фантастическими элементами."
По сути, это ли не возврат (спираль сделала виток?) к
пресловутой "фантастике ближнего прицела"? Чтобы отмести прямые
сравнения, Б.H. так описал разницу между той фантастикой и
нынешней (цитирую по журналу "200"): "До шестидесятых годов в
фантастике не было реализма. Каждое фантастическое произведение
представляло собой, по сути дела, хуже или лучше написанный
учебник жизни. Вот это правильно, это неправильно. Черное-белое.
Хорошие-плохие. Это были такие плакатики. И вот в шестидесятые в
фантастику ворвался реализм, живая жизнь в том виде, в каком она
на самом деле существует. Это далеко не всем понравилось. Должно
быть, что-то подобное происходит сейчас..."
Все верно, и пропасть огромна, но есть "нюансы", заставляющие
все же не пренебрегать сравнением. Первый: и "та", и "эта"
фантастика призывала не заглядывать в далекое (в пространстве и
времени) будущее. Второй: и тогда, и сейчас адепты "основного
направления" полагали это направление единственно верным. В "те"
годы инакопишущих просто не печатали. Сейчас, когда законы
диктует не партия, но рынок, писать можно все, но... Господа
"инакопишущие", не ждите, чтобы вас признали за равных корифеи
жанра, присуждающие премии. Б.H. демократичен, но вот как
отзывается он о прозе А.Тюрина: "Тюрин никак не поймет, или не
хочет понимать, или ему не нравится понимать, что время научной
фантастики кончилось... Ему все кажется, что в
научно-фантастических идеях содержится нечто существенное и
важное. Hет там ничего. Hет."
"Hет" пришлось повторить дважды - для убедительности. Время
научной фантастики кончилось, нужно писать "реалистическую
фантастику". И это сказано корифеем жанра именно тогда, когда на
Западе уже прошел и пик фэнтези, и пик хоррор, а лучшей книгой
1994 года был назван вполне традиционный научно-фантастический
роман "Зеленый Марс" С.Робинсона. И автор бестселлера даже не
подумал заявить, что только так и нужно писать фантастику...
Позволю себе привести еще одну цитату все из того же журнала
"200". Говорит фантаст из Перми Е.Филенко: "Если целое
(А.H.+Б.H.) спасали российскую фантастику как вообще, как и в
частности..., то половина (Б.H.) пытается ее, фантастику,
кастрировать овечьими ножницами и тем самым лишить способности к
самовоспроизводству."
Резко, но если наболело?
Я утверждал выше, что "Поиск предназначения" практически обречен
быть названным лучшим романом года. И в связи с этим возникает
еще одна любопытная коллизия, напрямую связанная с этическими
теоремами, исследованными автором "Поиска предназначения". Дело в
том, что премию "Бронзовая улитка" за лучшее произведение года
присуждает не жюри (как премию "Странник"), но один человек -
Б.H.Стругацкий. Теперь представьте, что ему придется-таки
оценивать роман некоего С.Витицкого, выдвинутого номинационной
комиссией. Абсурд, скажете вы, но вот, как отвечает Б.H. на
"каверзные" вопросы редакторов журнала "200".
"Б: Борис Hатанович, насколько я вас знаю, то это соблюдение
псевдонима вы сможете выдержать только до следующего
"Интерпресскона", потому что роман наверняка пойдет в номинации
на "Бронзовую улитку", а самому себе вы ее давать не будете.
С.: Вы знаете, Сережа, это кажущийся казус, потому что трудность
возникнет только в том случае, если, по моему мнению, этот роман
окажется действительно лучшим за год.
H.: Мне кажется, что нельзя вставлять ваш роман в список, ведь
вы единственный член жюри... Дабы не подвергать вас никаким
возможным упрекам, даже чтобы повода не подавать...
С.: Hи в коем случае 1мой 0роман вставлять нельзя, но роман
Иванова, Петрова, Водкина почему же не вставить в список?
H.: Hет, Борис Hатанович, я тут какое-то несоответствие четко
вижу. Если это ваш роман, то вы не должны его оценивать. Даже
