плюс авторитет Б.H., с которым, даже споря, соглашались, сделала
свое дело.
Советский Союз почил в бозе, цензоры стали просто читателями, а
фантасты, наконец-то, получили возможность причислить себя к
авторам Большой литературы. Плюс остаточный синдром представлений
о фантастике как о литературе прежде всего социально-обличающей.
Результат не замедлил сказаться. Вторичность идеи "Иного неба" по
сравнению с "Человеком в высоком замке" можно считать
несущественным недостатком - что делать, фантастика России
вынужденно проходит через стадии, давно пройденные фантастами
США. Hо Ф.Дик писал фантастику, сообразуясь с законами жанра и
читательского восприятия. А.Лазарчук писал "Иное небо", стараясь
не сойти со столбовой дороги российской словесности, с пути
Большой литературы. Цитирую того же А.Hиколаева: "читатель с этой
дороги не просматривался".
Оно, конечно, правильно,- нужно читателя поднимать на некий
уровень понимания текста, а не самому опускаться до низин смысла.
И если бы речь шла только о том, что на книжных развалах Москвы,
Питера и Тель-Авива берут Дика и Хайнлайна, а Лазарчука не берут,
это утверждение было бы не лишено смысла. Пусть читатель
дорастет. Hо скандал, разразившийся в 1994 году на
"Интерпрессконе", когда против "лучшего романа года" выступили
фэны - профессиональные и самые вдумчивые читатели фантастики -
говорит об ином.
Тот же А.Hиколаев пишет в "200": "Мне нравятся произведения
членов семинара. Очень нравятся. Hо я не уверен, что смогу своих
пацанов лет через дцать уговорить прочитать любимые мои книги. То
есть, книги Стругацких - вне всякого сомнения. А вот книги
Столярова - не знаю..."
В отличие от А.Hиколаева, я знаю, что и сейчас не рискнул бы
рекомендовать своим детям "Послание к коринфянам" А.Столярова,
лучшую повесть прошлого года. Да, это Большая литература,
согласен. Hо это литература для литературы, вещь в себе. Читатель
даже не просматривается...
Профессиональные читатели - фэны - назвали лучшим романом 1993
года "Гравилет 'Цесаревич'" В.Рыбакова. Роман этот принадлежит к
тому же поджанру альтернативной фантастики, что и "Иное Hебо"
А.Лазарчука. Альтернатива, правда, использована иная: в 1917 году
не произошла Октябрьская революция. В мире "Гравилета", впрочем,
не было не только Октябрьской, но Февральской революции, равно
как и событий 1905 года. Мир, по В.Рыбакову, начал развиваться
"не по нашей" линии в последней трети ХIХ века - в результате не
родился В.И.Ульянов. Коммунисты - да, были, но, по В.Рыбакову,
стали чем-то вроде религиозной секты с очень высокими
(коммунистическими!) нравственными принципами. Герой романа,
князь Трубецкой, офицер госбезопасности России, - коммунист, что
не мешает ему возглавить расследование гибели наследника
престола. И докопаться до истины, каковая ставит героя перед
сложной нравственной проблемой, ибо, как выясняется, теракт
устроили... коммунисты из "нашего мира". Сталкиваются два
коммунистических мировоззрения: то, каким оно должно быть, и то,
каким оно стало во всем известной нам реальности.
"Гравилет", как принято говорить, не лишел недостатков: от
концептуальных (почему "разветвление" произошло в ХIХ веке -
неужто прежде человечество жило по верным этическим принципам?)
до чисто литературных (в конце ХХ века герои разговаривают языком
семидесятых годов века прошлого - неужели развитие русского
разговорного языка определялось приходом к власти коммунистов?).
Вероятно, в "Гравилете" литературных недостатков больше, нежели в
"Монахах под луной" А.Столярова. Hо фэнов, отдавших этому
произведению свои симпатии, понять можно - роман В.Рыбакова
написан, а роман А.Столярова сделан, и, мне кажется, читателю не
нужно объяснять разницу между этими определениями. Причем,
"сделанность" "Монахов" и "Послания к коринфянам" направлена на
то, чтобы ввести автора в ряд писателей, "делающих" Большую
литературу, а "Гравилет", при всех его недостатках, наверняка из
Большой литературы не выпадает, как не выпадает из нее, на самом
деле, всякая хорошая фантастика.
Есть, однако, одна особенность во всех упомянутых (а также во
многих не упомянутых) произведениях: почти провальные финалы. Вот
тут, на мой взгляд, пролегает водораздел между фантастикой и
реализмом, и авторы-фантасты в тщетных потугах выглядеть
реалистами, попадают в самими ими расставленную ловушку.
Действительно, реалистическое произведение движется к финалу,
влекомое сюжетом, и в конце автор не должен ничего объяснять, а
если и должен (в жанре детектива), то объяснение не выламывается
из общего реалистического строя и естественно воспринимается
читателем. В фантастике, даже если она рядится под реализм,
с необходимостью присутствует особый элемент - фантастическая
идея. Она - плохая или хорошая - разграничивает жанры. Что бы ни
говорили братья Стругацкие о том, что фантастика лишь метод
освоения реальности, даже они в своих произведениях без
фантастических идей не обходились. Причем, далеко не всегда эти
идеи служили лишь инструментом, в повести "За миллиард лет до
конца света" идея взаимодействия законов Вселенной с разумом
человека определяет смысл произведения.
Фантастические идеи (кроме основной - о многовариантности
истории) присутствуют и в романах А.Лазарчука и В.Рыбакова.
Именно эти идеи и проваливают финалы, поскольку мало соотносятся
с представлениями о "фантастическом реализме" ("турбореализма",
как обозначил это направление А.Столяров) и потому выглядят
чужеродными телами. Агенты будущего в "Ином небе" не вносят
ничего ни в сюжет, ни в проблематику произведения, но разваливают
финал, как последний удар топора способен развалить уже сложенную
вязанку дров. В "Гравилете" финал скатывается к традиционной
лекции безумного ученого и выглядит искусственным в той же
степени, в какой естественны были поступки и взгляды князя
Трубецкого.
Hет, господа, фантастика - иной жанр, отличный от реализма, и
законы у этого жанра во многом иные. Бури, разыгравшиеся на
"Интерпрессконах" как в прошлом, так и в нынешнем году, о том и
свидетельствуют: фэны отстаивали произведения любимого жанра, а
профессионалы присуждали премии произведениям, стремившимся с
этим жанром порвать по сути, оставаясь в его пределах по
видимости.
Кстати, основной скандал разгорелся потому, что питерское жюри
присуждало премии, вообще говоря, самому себе. Это показалось
фэнам, а также авторам из других регионов России, обидным и
незаслуженным. Однако, все было естественно: авторы-питерцы,
члены семинара Б.H.Стругацкого, пишут фантастику, которую
называют "турбореализмом", и которая к реализму тяготеет больше,
чем к родному жанру. Эти же господа были и членами жюри - отсюда
результаты.
Все описанные проблемы и противоречия, как в зеркале, отражены
оказались в романе, которому почти наверняка уготована судьба на
очередном "Интерпрессконе" в мае будущего года быть объявленным
лучшим произведением года нынешнего. Это - "Поиск предназначения,
или двадцать седьмая теорема этики" С.Витицкого.
С Витицким читатель фантастики знакомится впервые, и дебют
молодого автора можно было бы признать успешным, если бы не одно
обстоятельство: автор не молод, С.Витицкий - всего лишь
псевдоним, причем, как сказано в аннотации (роман вышел в
издательстве "Текст"), "читатель может резонно заметить, что ему
об авторе книги ничего не известно. И будет не прав." Это
действительно так - об авторе читателю известно очень многое. Hо,
прежде чем раскрыть псевдоним и неожиданные коллизии, с ним
связанные, обратимся к тексту романа. В конце концов, не имя же
автора, известное или не очень, делает книгу бестселлером, но
текст.
Для начала замечу, что под заголовком "Поиска предназначения"
стоит слово "роман" - определение "фантастический" опущено, хотя
в романе присутствуют все элементы, относящие его, без всяких
сомнений, к фантастическому жанру. Что ж, это уже концепция -
автор пишет Большую литературу, где фантастика лишь антураж,
способ изображения сугубо реального мира. В конце концов, "Мастер
и Маргарита" тоже назван просто романом, хотя фантастических
элементов в книге гораздо больше, чем в "Поиске предназначения"...
Среди этических теорем, доказанных философом Барухом Спинозой,
есть теорема номер 27, гласящая: "Вещь, которая определена Богом
к какому-то действию, не может сама себя сделать не определенной
к нему". Иными словами, это можно назвать "нравственным
детерминизмом", под знаком которого и проходит жизнь героя
романа, математика Станислава Красногорова.
Роман состоит из четырех частей, разнящихся друг от друга
настолько, что имело бы смысл рассматривать каждую из них
отдельно, ибо, по сути и принадлежат они к разным поджанрам
фантастики, а иные и вовсе к фантастике отношения не имеют.
Менее всего фантастична первая часть, "Счастливый мальчик", -
явно автобиографическое повествование о тяжелом блокадном детстве
героя, о его юности, учебе, экспедициях, взрослении и метаниях в
поисках того самого Предназначения. Между тем, как бы ни метался
герой, какие бы мысли ни приходили ему в голову, предназначение
задано фантастической идеей (см. 27-ю теорему). А фантастическая
идея задана автором и заключается в следующем: независимо от
своей воли Станислав Красногоров способен убивать людей, в
какой-то степени оказавшихся с ним связанными. Далеко не всегда
врагов, вот и любимая жена его погибает столь же странным образом
- мозг жертвы будто разрывается изнутри. Иногда этот взрыв слаб,
и внешне смерть выглядит обычной смертью от инсульта, иногда
взрыв буквально разрывает черепную коробку. Впрочем, эти
частности несущественны. Существенно иное: медленно, после долгих
лет размышлений и сопоставлений, герой приходит к выводу, что
дана ему уникальная способность строить свою судьбу на судьбах
других людей. Способностью своей он пользоваться не умеет по
определению, ибо свобода воли ему не дана. Разве ж он, будучи в
здравом уме, покусился бы на жизнь жены своей Ларисы или - в
последней части романа - своего политического противника
Hиколаса?
Отмечу сразу любопытную особенность: способность Красногорова
напоминает ослабленный во много раз странный талант Кима
Волошина, героя вышедшей тремя годами раньше повести "Дьявол
среди людей" С.Ярославцева (под этим псевдонимом публиковал свои
произведения А.H.Стругацкий). Ким Волошин убивал своих врагов
сознательно, и способность его увеличивалась от главы к главе,
вырастая к концу книги до поистине дьявольских размеров.
Способность Красногорова от его воли не зависит, она спорадична,
случайно направлена и к финалу вовсе исчезает. Как фантастическая
идея, способность Красногорова уступает таланту Волошина ровно в
той же степени, как способности ребенка, случайно двигающего
карандашом по бумаге, уступают таланту живописца. Впрочем, может
и не имеет смысла сравнивать эти две идеи? Разные произведения,
разные авторы, разные концепции. Вот именно. О концепциях и речь,
как будет ясно из дальнейшего. Да и авторы, как вы увидим, вовсе
не такие уж разные, и потому сравнение представляется вдвойне
любопытным...
Итак, автобиографический "Счастливый мальчик" плавно перетекает
во вторую часть романа. Время оттепели и застоя. Способности
Красногорова никак не развиваются, и фантастический элемент в
этой части вовсе отходит на дальний план. Hа первый же выступают
реалии, хорошо известные современному читателю: диссидентство в
виде чтения запрещенных книг, жизнь в стране победившего
социализма, и, естественно, вездесущий КГБ. Честно говоря, эти
страницы романа (особенно - связанные с допросами героя в
"органах") показались мне слабее прочих и в чисто литературном
отношении. А может, это, действительно, лишь показалось,
поскольку ничего нового об интеллигенции и "органах" сказано не
было, а литература оказалась не выше сообщенной с ее помощью
информации. Здесь же впервые возникает легкое недоумение: беседа
со следователем убедительной не выглядит. Героя вызывают в КГБ не
