- Не думаю, - сказал Дуглас. - Хотя...
- Есть что-нибудь новое о причинах?..
- Кое-что, - ответил Гур. - У него в скваммере оказался искатель
запаха. Он сделал какие-то записи на кристалле, но излучение основательно
испортило их. Обещали восстановить.
- А еще новости?
- Лобов сообщает о полном благополучии. Даже чересчур полном. Но
Велигай знает: если Лобов хорохорится - значит, плохи дела. А нам, кроме
всего прочего, еще хватит возни с этим запахом.
- Слушай, Гур... Ведь в тот раз прибор в пространстве взял запах!
- Да, - грустно кивнул Гур. - У меня ранец-ракета не на сжатом
воздухе, а на химическом горючем. Привычка... Вот запах сгоревшего топлива
и был в пространстве, когда мы испытывали Славины приборы. Так ты - на
Землю... Я тебе немного завидую. Дети наши растут на Планете, и мы не
так-то уж часто видим их. Но они вырастут и придут сюда. А мы тоскуем о
Земле и любим свой Пояс. Противоречие? Диалектика жизни...
- Сложно.
- А что просто? Ну, мне пора. Только не забывай: на Земле ты тоже не
имеешь права работать.
- Не забуду.
Он медленно шел к каюте. Что ж, месяц - это еще куда ни шло. Через
месяц с небольшим корабль будет сдан... Значит, и этого у меня нет: его
достроят без меня...
В каюте он осмотрелся. Собирать было нечего - люди приходили и
уходили налегке. Взглянул на часы. Ежедневный корабль на планету уйдет
через час.
Единственным, кто попался Кедрину по дороге в порт, был Герн. Он
цепко ухватил Кедрина за рукав.
- Я вас помню: это вы заметили ту странную вспышку. Мы установили
теперь: корабль цел и Трансцербер - тоже. Но расстояние между ними
сократилось. Что это может означать?
- Ну, что?
- Ах, вы тоже не знаете, - разочарованно сказал Герн. - Вы далеко?
- На Землю.
- Ага... - сказал Герн, - тогда извините. Счастливого пути.
Он церемонно поклонился, но глаза его смотрели мимо Кедрина, и улыбка
была лишь данью вежливости.
Объявили посадку. Пилот появился из раскрывшегося переходника. Его
лицо было знакомо, хотя раньше оно не было таким непроницаемо суровым.
- Привет, Сема, - сказал Кедрин.
- Салют, - ответил Сема.
- Вы теперь на приземельских?
- Что мне, всю жизнь летать на глайнерах?
- А тот пилот?
- Не летает. Но готовится...
- Ясно. Можно садиться?
- Сделайте одолжение, - сказал Сема.
Кедрин шагнул в переходник. Гур нагнал его уже в салоне. Он протянул
Кедрину маленький пакетик.
- Вот, возьми. Копия записи Славы. Прочитаешь на Планете... когда
будет время и настроение. Итак - расстаемся на месяц?
- Не знаю...
- Я знаю. Ты попрощался?
Кедрин молчал. Гур промолвил:
- Ничего, грустящий друг мой. Воистину прав был кто-то, сказавший:
если бы бури в пространстве были столь же преходящи, как в любви, не было
бы ничего приятнее полетов. Кто это сказал?
- Не знаю, - буркнул Кедрин.
- По-моему, опять я. Или иной классик, но это неважно.
12
Капитан Лобов - там, на орбите Трансцербера - сидит за пультом. По
старой привычке руки его лежат на гладкой панели, хотя привычка сейчас ни
к чему, и сам пульт - тоже: управлять нечем.
Управлять нечем; но все остальное в таком возмутительном порядке, что
ни экипажу, ни пассажирам почти нечего делать. Транс подступает все ближе,
и по мере его приближения укрепляется и уверенность в том, что Земля не
успеет. Транс уже наблюдается визуально: пока - как яркая точка, но
вскоре...
И люди невольно содрогаются при мысли о том, что произойдет вскоре. А
капитан Лобов думает: как бы сделать так, чтобы к ним не приходили такие
мысли? И придумывает.
Кажется, обстоятельства спешат ему на помощь. Внезапно приходит в
негодность термоустройство одного из отсеков - жилого. Морозец хорош зимой
на Земле, но не сейчас, на этой орбите. Все люди немедленно мобилизуются
на ремонт термосистемы. Причины аварии неизвестны - еще вчера все было в
абсолютном порядке. "Но аварии всегда случаются неожиданно, - утешает
капитан. - Ничего, поработаем как следует пару дней - и все будет в
порядке..."
Все с этим согласны и выражают предположение, что эта авария будет
последней. Капитан Лобов кивает; однако про себя - только про себя - он
допускает, что аварии могут случаться и в дальнейшем. Капитан даже мог бы
предсказать (хотя никогда до этого не отличался даром пророчества), где,
скорее всего, окажется следующая неисправность: во флора-секции экоцикла.
Это не очень опасно, но потребует немалых усилий для ликвидации.
И авария происходит. Люди заняты, и им некогда думать о том, что
Трансцербер снова придвинулся на несколько тысяч километров.
Земля начала открываться Кедрину с высоты, и даже матросы Колумба не
приветствовали ее таким криком, какой раздался в его душе. Как хорошо
видеть тебя вблизи, мой дом!
Планета развертывалась перед ним добрая и безмятежная, как страна из
мультипликационного фильма.
Корабль, замедляясь, входил в плотные слои атмосферы. По обшивке
текли огненные реки. Чудесный мир лежал внизу, зеленый и голубой,
омываемый ветрами и океанами, летящий, кружась, в мировом пространстве.
Двигатели упоенно ревели. Земля оказалась громадной. На космовокзале
было людно, Кедрин даже немного растерялся: он отвык видеть столько людей
вместе. Вначале он хотел сразу отправиться в институт, но потом решил
немного задержаться в порту: на время, нужное для акклиматизации.
Он пристал к шумной компании и почти час ожесточенно и весело спорил
с двумя юношами, защищая позицию трех девушек. Это был старый спор микро-
и макроклиматологов. Ребята стояли за микроклимат: тут пальмы, а рядом -
снег; им хотелось жить под пальмами, а по утрам бегать на лыжах. Девушки
горячо защищали макроклимат: тепло - так уж всюду тепло, не надо кутаться.
Кедрин поддержал их - потому, что ему хотелось тепла, и потому, что это
были девушки. Все пятеро, как выяснилось, летели на орбитальную метеобазу,
которая обращалась вокруг планеты на расстоянии пяти тысяч километров,
внутри водородного кольца. Кедрин немного погрустнел: люди покидали Землю,
такую единственную, - и даже пообещал одной девушке обмениваться с нею
радиограммами: у человека кто-то должен быть на Земле, хотя бы до той
минуты, когда найдется и кто-то в космосе.
Разговор внезапно прервался; началась посадка. Климатологи ушли, так
и не успев дослушать лекции Кедрина по поводу контрастного зрения и умения
определять расстояния в пространстве. Ушли, умолкнув и сделавшись
серьезными, в свой первый полет в Приземелье. После этого Кедрину стало
совсем грустно.
Он еще посидел в баре, потягивая что-то прохладное и тонизирующее.
Потом уселся в машину. Стремительный разбег, взлет. Назад потекли,
побежали небольшие города современности, города-специалисты, которыми
теперь была усеяна вся планета: поселения физиков-нейтринников и физиков-
гравитационников, химиков-элементооргаников и химиков-анизотропников и еще
сорок городов химиков, из которых ни один не был похож на другой. Земля
была внушительна, но разве от этого менее величественным казалось
Приземелье?
Вот, будь ты неладен! Не успеешь покинуть Землю, как что-то тянет
тебя обратно; прилетаешь - и Приземелье вырастает в памяти со все большей
яркостью, и зовет на круги своя. Странно устроен человек...
Странно. Например, зачем он сейчас летит в институт? С таким же
успехом можно было подняться на эту самую метеобазу, вместе с девушками и
ребятами, и пожить там. Увидеть, услышать что-нибудь новое. В космосе
всегда полно новостей.
Да... Например, болтаясь на катере, можно внезапно услышать передачу
"Гончего пса", зашифрованную непонятным образом и направленную почему-то
не на Землю и не на Пояс, а куда-то в пустоту. В чем же там было дело?
Велигаю удалось разобраться в этих сигналах; он говорил потом, что трудно
было отделить собственно сигналы от этого воя, источник которого так и
остался неизвестен. Но лобовская передача была слышна только там, где был
этот вой. Казалось, что возник какой-то узкий канал, по которому только и
проходили сигналы. Зато, когда удалось настроиться поточнее, они оказались
даже многократно усиленными. Словно кто-то ретранслировал передачу Лобова;
но ретранслировал вовсе не для земных или приземельских станций. Наоборот,
мы все это время не принимали ни одной передачи.
Интересно, интересно... В этом что-то есть, как сказал бы Гур; он
просто не успел этого сказать: было не до того. Но не верится, что
прогносеолог не нашел времени хоть немного задуматься над этой проблемой.
Но ведь задуматься можешь и ты.
Да, как сказал кто-то из приземельцев - думать-то не запрещено...
Итак, кто-то ретранслировал. Ну, кто-то - это, конечно, слишком
сильно сказано. Нечто; скажем так. Но это "нечто" должно обладать
способностью отражать сигналы в одном определенном направлении и полностью
заглушать во всех других.
Это все очень странно. Так странно, что без помощи Элмо тут не
обойтись. Нет, именно в институт и надо лететь, а вовсе не с этими
ребятами... Попросим Меркулина; он не откажет - если даже мой Элмо уже
занят - одолжит на несколько часов хотя бы свою машину.
Нет, это не поможет; ты ведь не имеешь права работать.
М-да... Ну, пусть поручит кому-нибудь подумать над этим. Не может не
помочь родной институт.
Кстати, пора бы ему уже показаться. Раньше виднелся издалека.
Ах, да! Сейчас уже не возвышается поблизости "Джордано". И институт
сверху незаметен. Что-то он потерял с уходом "Джордано".
Что-то он потерял...
И все равно: как хочется увидеть всех, сердечно обняться, вновь
вдохнуть воздух лабораторий. Воздух, в котором возникают открытия.
Незнакомый человек сидел в кресле. Странным казалось, что кресло это,
за несколько лет окончательно принявшее, как думалось, форму тела Кедрина,
теперь покорно подчинилось другому, а шлем Элмо, пластик которого давно
уже был отшлифован висками Кедрина, теперь так же ловко сидел на чужой
голове. Наверное, эта голова устраивала и шлем, и лабораторию.
Кедрин бесшумно затворил дверь, над которой рдела знакомая табличка:
"Тихо! Здесь думают". За несколько минут, что он простоял у двери, человек
в кресле ни разу не шевельнулся. Значит, работа шла неплохо и в институте
все в порядке.
Кедрин поднялся наверх. Он шагал по коридору, и запах озона,
перемешанный с едва уловимым - нагретой пластмассы - милый запах
института! - проникал, казалось, все глубже в тело, делал походку более
размеренной и дыхание спокойным.
Все та же табличка висела на директорской двери, и ни одна буква
надписи не потеряла ничего из своего величия и многозначительности. Кедрин
постучал. Дверь открылась не сразу, а с небольшим замедлением, словно
Меркулин так крепко задумался над чем-то, что не услышал просьбы.
Он сидел за пультом и смотрел в бесконечность. Потребовались какие-то
секунды, чтобы глаза его разыскали Кедрина, и еще какое-то время ушло на
узнавание. Наконец, около рта учителя обозначились глубокие морщины,
показались зубы, подбородок выдвинулся вперед: старик улыбнулся. Этой
улыбке не хватало только веселости. Меркулин перестал улыбаться, но часть
морщин осталась. А ведь раньше незаметно было, что старость так близка...
- Вот и ты, - кивая, проговорил Меркулин. - Слетаетесь, слетаетесь...
- Не понимаю, - озадаченно проговорил Кедрин.
- Что же, делайте по-своему. Но я проверил и пересчитал все. Мы не
