нашем строю он идет вторым и если чуть-чуть наклониться в сторону, то можно
увидеть синий рюкзак его и твердо ступающие ноги, затянутые в технический
капрон.
Мне стали приходить в голову странные мысли и я присел на камень отдохнуть и
успокоиться. Никто не заметил моей отлучки из строя да и ладно - на гребне они
сделают привал.
Не следовало мне сейчас курить, но сил не было и я закурил с наслаждением.
Какого черта, подумал я раздраженно, как я втянулся в такое дело. Почти
безнадежное дело. Ну ясно, все таки Павел был моим другом. А может он и есть. А
может... А может я за тем и тащусь по тропе от бугра к бугру, что бы
разобраться... Разобраться, что для меня значит Павел и что для меня значат
ребята. Хорошо. Ладно... Но я никак не могу отделаться от мысли, что, к
примеру, Сережа реализует свое стремление к лидерству. Упорство,
настойчивость, желание во что бы то ни стало достичь и все такое прочее...
Твердый, как паровой молот, взор... Звон кинжала о точильный камень в голосе...
Хруст черепов под тяжелыми десантными башмаками... Да нет же, что ты, прекрати,
это просто мелкие камни...
Сигарета обожгла мне пальцы, а наверху Ольга уже звала меня, крича изо всех
сил. Может, именно так кричит горилла. Не знаю... Мне пришлось встать и
догонять ребят. Сейчас я получу взбучку за свою задержку. От Ольги...
По ее мнению, я всегда опаздывал. Я опаздывал на автобусы, электрички и поезда
дальнего следования. С особым удовольствием я опаздывал на поезда скорые и
почтово-багажные. На самолеты и другие виды транспорта. Я опаздывал на учебу,
свидания, рауты и суаре, с цветами и без оных. В конце концов, я должен был
опоздать на собственное бракосочетание.
Ради шутки, это совсем не плохо. Но лучше опоздать на свою собственную
смерть.
И вот, изящной формы нежная женская ручка превратилась в могучую направляющую
длань. Из жалости... Я нахожусь в предчувствии того, что скоро она мне скажет -
"Горе мое..." Хотелось бы понять, почему она со мной. Или я с ней.
Я выбрался на гряду, и, к удивлению и радости своей, не был замечен командой.
Команда вперила взоры в долину, шепотом ругаясь и вырывая друг у друга бинокль.
Поток фотонов серебрил неширокую воду в долине, до нее было часа два пути. Я
услышал слово "лодочник" и понял, что Павел не ошибся и Сережа не ошибся и что
мы уже практически прибыли на место наших поисков. Ребята возбужденно тыкали
пальцами в долину, узнавая места, помеченные на Пашином кроке, и восторг пылал
у них в очах. Зря я о них плохо думал. Неправильно это, ущербно как-то. Они вон
рады нашей маленькой удаче, а у меня только что в голове бродили злые мысли,
как привидения в замке Моррисвиль. Не все так ужасно, нет, не все...
Тут Ольга ненароком оглянулась, скользнула по мне взглядом...
- Ах, это ты, горе мое... Иди сюда, смотри. - Она протянула мне бинокль.
Злость и раздражение вновь обрели былую силу. Не зря я так думал... И не стоит
надеяться, что мое раздражение - это результат физических трудностей и
отсутствия комфортабельных удобств. "... - А из удобств что есть в номере? -
Окно. "
Я увидел ветхие мостки и возле них лодку с высоко задранным носом и низкими
бортами. На средней банке сидел кто-то в сером плаще с капюшоном, надетым на
голову. Плащ скорее походил на тогу. Или на рясу монаха-доминиканца.
- На карте этой реки нет. Я так и думал. Я же говорил. На карте просто низина.
Я знал, что будет по моему. То есть, по Пашиному. - Сережа ликовал. - Пошли,
пошли скорее.
Он схватил свой рюкзак, точным движением швырнул его за спину, и почти бегом
двинулся вниз по склону, в долину, на ходу просовывая руки в лямки. Скоро его
брезентовые штаны замелькали среди деревьев.
До переправы мы долетели как на крыльях. Неширокая пойма была свободна от леса
и кустарника, а долина вдруг превратилась в глубокую котловину, окруженную
каменистыми хребтами. Река прорезала в этих хребтах узкое ущелье и только в
месте переправы горы не поступали близко к воде. Все было не так, как сверху...
И течение реки было спокойным, отнюдь не быстрым. Все не так...
Между тем, солнце било нещадно и нужно было торопиться.
- Здравствуйте, - сказал Сережа, - Вы не перевезете нас на ту сторону?
Старик молчал, не поворачиваясь к нам лицом.
- Мы можем заплатить...
На это старик приглашающе махнул рукой, и я увидел его длинную седую бороду и
морщинистую кисть с резко обозначенными вздувшимися венами. Лица не удалось
разглядеть, словно и не было его, словно борода росла от самых глаз. А глаза
где? Их тоже нет? Опять эти фантазии...
Мы расселись на банках. Старик, натужно оттолкнувшись веслом от мостков и
неожиданно легко развернув лодку, начал размеренно и неспешно грести. Он смешно
наискось подгибал ноги под низкую банку. На ногах его были плетеные сандалии, а
низ его тоги был мокрый от воды, скопившейся на дне лодки. Из-под капюшона
тянуло холодным равнодушием и еще чем-то жутким. Я старался держать себя в
руках.
- Как вас зовут, дедушка? - спросил я. Чтобы не молчать.
Старик посмотрел на меня. Это был не взгляд, а сильный жесткий удар, порыв
ледяного ветра. Это были не глаза, а две черные дыры во вселенную иного
порядка. Зарябила водная гладь, из ущелья вырвался туман, мгновенно заполнил
пространство, скрыв от нас солнце, берега и все, все, все...
Лодка уткнулась в песчаную отмель. Сережа выпрыгнул и подтянул ее к берегу,
принял рюкзаки, галантно подал руку Ольге и мы очутились на берегу. Не знаю кто
как, а я, кажется, испытал облегчение.
Старик завозился на носу, стараясь оттолкнуться от берега.
- Спасибо. - Сказал Сережа. Он подошел со стороны левого борта и положил деньги
на среднюю банку. Вернувшись к нам, он спросил: - Как называется эта река,
дедушка?
Старик наконец-то справился со своей задачей. Усевшись на банку и не глядя, не
пересчитывая запихав деньги за пазуху, он стал разворачивать лодку по курсу.
Сережа всем своим видом показывал, что ожидает ответ. Николя прикуривал
сигарету, а Ольга уже шла куда-то вдоль берега. Я глядел на старика и думал,
что опять случилась какая-то дрянь и нас обвели вокруг пальца. А кому и зачем
это нужно, нам не понять никогда...
Тут вдруг старик ощерился, открывая гнилые зубы и хрипло, скрипуче произнес:
- Стикс, ребятки... - и силуэт его растаял в тумане.
Тайна мировых линий
Фантастический рассказ.
Стань тенью для зла, бедный сын Тумы, и страшный Ча не поймает тебя.
Алексей Николаевич Толстой.
"Аэлита"
Утро ли было, день ли, солнце чертило по небосводу свою пологую
гиперболу, а весь мир двигался в лето. Олежка глядел в небо, где скользили,
картинно раскинув крылья, речные чайки. Маленький городок стоял на берегу
залива большой реки и Олежка часто ходил на набережную, отделенную от города
полосой гигантских сосен. Он подолгу таращился в ясное небо, заряжался
настроением и желал единения с природой.
Сегодня с утра Олежка шатался по набережной, сбивая ноги в новых ботинках.
Настроение было около шести шаров, и он слегка щелкал парой степ-движений,
заученными по журналам в прошлом году. Но набережная была почти пустынна и
мастерство новоявленного степиста оценить было некому.
Вдруг Олежке это не понравилось и он рванул через сосновый бор к площади.
Выбравшись на тротуар, он закурил и зашагал вперед. До площади было не более
100 метров. На встречу ему двигались две симпатичные девчонки и он решил
эффектно швырнуть цигарку в урну, сделав при этом несколько степ-щелчков, и
галантно поклониться. В урну он не промахнулся, но нога при движении зацепилась
за куст газона и Олежка чуть не рухнул на асфальт. Девицы обменялись смешками,
помахали Олежке и пошли дальше, болтая о своем. Ну и ладно - Олежка повторил
танцевальную программу уже так, для себя, вспомнил, что шел к площади и потопал
дальше.
Не знаю, какой ветер дул и где сплелись мировые линии, но на площади все было
не так. Перед "Горизонтом" сонмище всяческих тряпок, флажков, шаров,
повозок. Пространство, огороженное размалеванным фанерным забором, имело сцену
и скамейки. Театр под открытым небом. Имелись также ворота, распахнутые в зал и
увенчанные надписью - " Независимый театр "Теллурий". У ворот,
за столиком, потрясая билетами и удерживая банку для денег, сидел зазывала,
оглашая окрестности знаменитым - "Кто возьмет билетов пачку..."
Из-под реквизитского замызганного колпака на лоб вылезала хорошо гримированная
рубленная рана - топором кто-то въехал.
Театральный трибун зацепил Олежку взглядом и заорал во всю глотку:
- О, молодой человек, истинный театрал, у вас это на лице, в душе и в сердце,
вы будете актером, черт возьми, я всю жизнь в театре и знаю, что говорю.
Купите билет себе и своей девушке.
А почему нет, подумал Олежка, куплю и пойду искать девушку. Он отсыпал
горластому и взял две разноцветные картонки с надписями "Независимый театр
"Теллурий" и, ниже, "Отелло".
А горлопан снова орал, как мегафон:
- Девушка, у вас на лице любовь к театру. Единственная гастроль, актеры с
мировым именем, не пожалеете.
Олежка оглянулся и увидел хмурую девицу с молочными бутылками в авоське. Косы
сбегали на грудь, облеченную в серую водолазку, а взгляд не предвещал ничего
хорошего. В два движения Олежка был рядом и протянул безмолвно одну из своих
картонок. Выразительные глаза девушки обежали взором его лицо, в них мелькнуло
что-то живое, девушка взяла билет и, также молча, сунув его в карман джинс,
пошла прочь.
- Девушка..., - громко, но безнадежно сказал ей вслед Олежка - стройная фигурка
удалялась.
- Ну и ладно! - буркнул Олежка и опять продемонстрировал свои способности к
степу.
- Молодец, парень, отлично. Быть тебе, парень, актером, у меня глаз верный! -
весело прокричал зазывала и тут же начал склонять к сожительству с театром
другого прохожего.
Конечно, актером, кем же еще, подумал Олежка, собиравшийся учиться на
филолога...
Немного народу пришло на спектакль, не привыкли здесь люди к бродячим артистам.
Олежка явился один из первых, занял место поближе к сцене, был почему-то
нетерпелив и чуть-чуть нервничал.
В мягком свете рампы все началось прекрасно, мавр с печальными глазами,
влюбленная и потому отчаянная Дездемона и все остальные тонко и ненавязчиво
вели дело к кульминации, неуловимым образом завладели вниманием зрителей, и те
ни о чем ином не помышляли.
Олежка сразу попал в плен очарования героев, и взметнулась, взыграла в нем
мысль об актерстве, начала оформляться в побуждение к действию, а он не сводил
взора с подмостков.
Там уже шла сцена удушения. Слишком натуралистично это было, с предсмертными
стонами и всхлипами сучила ногами удушаемая Дездемона, а Отелло аж вспотел от
натуги и грим его потек на висках. И когда мертвая Дездемона обвисла на руках
печальноглазого мавра, Олежка заметил на ее неестественно вывернутой шее
огромные синюшные отпечатки, оставленные черными пальцами.
В этой поразительной картине грянули овации, и, участвуя в общем хоре, Олежка
поймал сформировавшуюся мысль. Ничего не осталось, кроме этой мысли, все
существо Олежки стремилось на подмостки.
Когда разошлись зрители, Олежка пробрался за кулисы. Актеры, рассевшись в
венецианских креслах, пили вино из пузатых бутылок и травили свои актерские
байки. Мелькнули опять синяки на шее, рубленная рана на голове, но Олежка
отогнал видение и слезно попросил принять его в труппу.
Отелло, уже снявший грим, замер с рюмкой на подъеме, вздохнул неприметно и
поставил емкость на стол.
- Что ты, мальчик, спешишь. - тихо и внятно сказал он. - Время твое еще
настанет, будь терпелив и настойчив. Но не сейчас. Иди себе, может, и
встретимся еще, не дай господи, - пустые глаза холодно глянули на Олежку.
Почувствовав озноб, Олежка понял - охота набиваться в труппу прошла. Но кипела
в душе обида, непонятная злоба, шевелилось уязвленное самолюбие.
- Ну и ладно! Без вас обойдусь! - раздраженно крикнул он. Актеры спокойно,
понимающе переглянулись и приняли на грудь.
Тогда Олежка куражисто отбил ногами несколько тактов и покинул место сие,
