[187]
вызвать протеста своей неопределенностью. Ибо все мы, и на суше, и на море, убийцы, включая бонапартов и акул.
КНИГА II {(in Octavo)}. Глава V {(Рыба-молот)}. Этот джентльмен широко известен благодаря хвосту, которым он колотит своих врагов, как учитель колотит линейкой школьников. Он устраивается на спине кита {in Folio} и плывет на нем верхом, оплачивая свой проезд трепкой, подобно школьным учителям, которые продвигаются в жизни с помощью тех же средств. О рыбе-молоте известно еще меньше, чем о ките-убийце. Оба они - вне закона, даже в беззаконных морях.
На этом кончается КНИГА II {(in} {Octavo)} и начинается КНИГА III {(in Duodecimo)}.
IN DUODECIMO. Сюда относятся малые киты: I. {Ура-дельфин;} II. {Дельфин-пират;} III. {Белорылый дельфин}.
Тем, кто не углублялся специально в изучение этого предмета, может показаться странным, что рыбы, обычно не превосходящие четырех-пяти футов в длину, оказались в одной шеренге с КИТАМИ, ведь это слово в его общепринятом значении всегда содержит понятие грандиозности. Тем не менее существа, перечисленные выше под рубрикой in Duodecimo, безусловно являются китами, так как подходят под мое определение кита - как рыбы, пускающей фонтаны и обладающей горизонтальной лопастью хвоста.
КНИГА III {(in Duodecimo)}. Глава I {(Ура-дельфин)}. Это обыкновенный бурый дельфин, который встречается на земном шаре почти повсеместно. Имя это я выбрал для него сам; дело в том, что существует несколько разновидностей бурых дельфинов и нужно же как-то различать их. Я назвал его так, потому что эти дельфины всегда плавают по морю шумными веселыми стаями, то и дело взмывая ввысь, словно шапки над толпой в день Четвертого июля. Мореплаватели радостно приветствуют их появление, когда они, играючи, перелетают с волны на волну. Встреча с ними считается добрым знаком. И если сами вы не издадите троекратного "ура" при виде этих резвых рыб, то - да поможет вам бог; ибо вам неведом дух божественного веселья. Один откормленный, толстый ура-дельфин дает один галлон отличной ворвани. Но особенную ценность представляет прозрачное и нежное вещество, добываемое из его челюстей. Оно пользуется большим спросом у ювелиров и часовщиков. А матросы натирают им свои оселки. К тому же, как вы знаете, мясо дельфинов приятно на вкус. Быть может, вы никогда не замечали, что дельфин пускает фонтаны. Действительно,
[188]
фонтан дельфина очень невысок, так что его довольно трудно заметить. Но все-таки проследите, когда в следующий раз их увидите, и тогда вы поймете, что перед вами просто великий кашалот в миниатюре,
КНИГА III {(in Duodecimo)}. Глава II {(Дельфин-пират)}. Очень свиреп. Встречается, по-моему, только в Тихом океане. Он немного крупнее ура-дельфина, но имеет приблизительно такой же облик. Если его разозлить, он и акулы не побоится. Много раз случалось мне пускаться за ним в погоню, но никогда еще я не видел, чтобы его изловили.
КНИГА III {(in Duodecimo)}. Глава III {(Белорылый дельфин)}. Наиболее крупный из бурых дельфинов; насколько можно судить, встречается только в Тихом океане. До последнего времени был известен под именем, которое дали ему английские китоловы, - дельфин настоящего кита, - на основании того обстоятельства, что он постоянно сопровождает упомянутого китообразного. По форме он несколько отличается от ура-дельфина, у него нет той приятной округлости талии; можно сказать, фигура у него поджарая, джентльменская. У него нет спинных плавников (у большинства дельфинов они имеются), зато есть изящный хвост и грустные индейские карие очи. Вот только рыло его портит. Спина у него до самых боковых плавников черная как смоль, и отчетливая полоса, словно ватерлиния на корпусе корабля, опоясывает его от носа до кормы, строго разграничивая два цвета - черный наверху и белый внизу. Белизна захватывает часть головы и целиком всю пасть - рыльце у него в пушку, точно он только что наносил преступный визит на мельницу и втихомолку совал там нос по сусекам. В высшей степени подлый и вороватый вид! Жир у него такой же, как и у обычного дельфина.
***
Дальше, чем {in Duodecimo}, эта классификация не идет, потому что бурые дельфины - самые мелкие из китообразных. Итак, выше перечислены все мало-мальски примечательные левиафаны. Однако, помимо них, существует еще целое сонмище каких-то мифических, неуловимых, никому не ведомых китов, о которых я, как американский китолов, знаю только понаслышке. Я сейчас перечислю их, пользуясь теми именами, которые в ходу у нас в кубрике; быть может, этот перечень сослужит службу для будущих исследователей, которые пожелают довести до конца то, что
[189]
я здесь начал. Если в дальнейшем какой-либо из нижеперечисленных китов будет выловлен и обмерен, его можно будет легко внести в настоящую систему в соответствии с его габаритами - {in Folio, in Octavo} или {in Duodecimo}. Итак: Бутылконос, Кит-Колода, Кит-Олух, Капский кит, Главный кит, Пушечный кит, Тощий кит, Кит-Медяник, Слоновый кит, Айсберговый кит, Моллюсковый кит, Синий кит и т.д. и т.п. У исландских, голландских и староанглийских авторов можно почерпнуть еще более длинные перечни никому не известных китов, награжденных самыми невероятными и самыми неудобопроизносимыми названиями. Но я опускаю их, как совершенно устаревшие; более того, у меня даже есть основания подозревать, что это всего лишь пустые звуки, полные левиафанизма, но ничего не означающие.
В заключение я повторю то, что уже заявлял вначале: моя классификация не будет здесь, в один присест, доведена до полного завершения. Как видите, я свое слово сдержал. Однако на этом я теперь бросаю свою систему, не доведя ее до конца, подобно тому как брошен незавершенным великий Кельнский собор, на недостроенной башне которого так и остались краны и лебедки. Ибо только мелкие сооружения доводит до конца начавший строительство архитектор, истинно же великие постройки всегда оставляют ключевой камень потомству! Вся эта книга - не более как проект, вернее, даже набросок проекта. О, Время, Силы, Терпение и Звонкая монета!
Глава XXXIII
СПЕКСИНДЕР
Здесь будет уместно упомянуть о некотором своеобразии в составе командиров китобойца, связанном с наличием на нем ранга гарпунеров, не известного ни одной флотилии, кроме китобойных.
Гарпунщик издавна считался на корабле фигурой очень значительной, о чем свидетельствует тот факт, что когда-то два с лишним столетия тому назад, в старинном голландском флоте командование китобойцем не сосредоточивалось целиком в руках одного человека, ныне именуемого капитаном, а разделялось между ним и другим командиром, носившим имя "спексиндер". Буквально это слово означает "разрубатели сала", но впоследствии оно
[190]
приобрело значение "главный гарпунщик". В те времена власть капитана ограничивалась только вопросами навигации и общего управления судном; а там, где дело касалось китового промысла и всего, что с этим связано, там верховным владыкой был спексиндер, главный гарпунщик. У англичан в Гренландской китобойной флотилии этот старинный чин под искаженным названием "спекшионир" существует и по сей день, но прежнее величие его прежалостным образом урезано. Теперь это просто старший гарпунщик; и как таковой он является всего лишь одним из младших подчиненных капитана. Но все-таки, поскольку успех плавания в большой мере зависит от деятельности гарпунщика, тем более что у американских китобоев гарпунщик это не только главное действующее лицо на борту вельбота, но также - при определенных обстоятельствах (ночные вахты в промысловых областях) - и командир на палубе корабля, в связи со всем этим великая корабельная политическая доктрина требует, чтобы он жил не в кубрике, а отдельно от матросов и почитался среди них как старший в деле; хотя матросы-то всегда относятся к нему без должного почтения, как к равному.
Основное различие между командиром и матросом в море таково: первый живет на юте, второй - на баке. Потому-то на китобойном судне, так же как и на торговом, помощники селятся вместе с капитаном; а на большинстве американских китобойцев и гарпунеры тоже размещаются в кормовой части судна. А это значит, что они едят за капитанским столом и спят в помещении, косвенно сообщающемся с капитанским.
Несмотря на то что длительность южных китобойных рейсов (значительно более долгих, чем всякое иное плавание, предпринимавшееся человеком), их небывалые опасности и общность интересов у членов экипажа, когда все, от первого до последнего, зависят не от установленного жалованья, а от общей бдительности, неустрашимости и усердной работы; несмотря на то что все это иной раз действительно приводит на китобойце к некоторому смягчению корабельной дисциплины, - тем не менее, какой бы патриархальной ни казались здесь в отдельных простейших случаях совместная жизнь экипажа, строгие порядки на баке - по крайней мере внешне - редко подвергаются заметному послаблению и никогда, ни при каких условиях не отменяются. И часто на нантакетском судне можно видеть, как шкипер вышагивает по шканцам с такой величественной важностью, какой не встретишь и в военном
[191]
флоте, да и поклонение ему оказывают такое, будто он облачен в императорский пурпур, а не в вытертое грубое синее сукно.
И хотя из всех людей угрюмый капитан "Пекода" был наименее склонен к мелочному высокомерию; хотя единственной формой поклонения, которой он требовал, было беспрекословное, незамедлительное послушание; хотя он никогда не заставлял никого разуваться перед ним, прежде чем ступить на шканцы; и хотя случалось в силу чрезвычайных обстоятельств, связанных с событиями, о которых речь пойдет ниже, он обращался к подчиненным с необычными словами, снисходя ли к ним или in terrorem(1), или еще как-нибудь, - все-таки и капитан Ахав ни в какой мере не пренебрегал основными морскими обычаями и требованиями этикета.
В дальнейшем, вероятно, будет замечено, что он, словно маской, прикрывался иногда этими обычаями и порядками, иной раз используя их в своих собственных целях, отличных от тех, для которых они были первоначально предназначены. Некоторый султанизм его ума, по большей части остававшийся скрытым, находил выход в этом этикете, оборачиваясь непреоборимым тиранством. Ибо как ни велико интеллектуальное превосходство одного человека, оно никогда не сможет принять форму реальной, ощутимой власти над другими людьми, не прибегай он к помощи различных внешних уловок и наружных укреплений, которые сами по себе всегда более или менее подлы и мелки. Вот что удерживает богом данных истинных властителей Империи вдали от земных избирательных кампаний и предоставляет высочайшие почести, какие только может дать здешний мир, тем, кто прославился скорее потому, что он неизмеримо ниже избранной тайной горстки Божественно-Бездеятельных, нежели благодаря своему безусловному превосходству над средним уровнем толпы. Столь велика действенность, заключенная в незначительных атрибутах власти, если с ними связаны крайние политические предрассудки, что в отдельных царственных случаях они даже идиотизму и слабоумию придавали ореол могущества. Когда же, как это было с царем Николаем, круглая корона мировой империи заключает в себе императорский мозг, тогда плебейская толпа никнет, подавленная грандиозным единовластием. Пусть драматург-трагик, который станет описывать человеческое отчаянное упорство во всем
----------------------------------------
(1) Для устрашения (лат).
[192]
его размахе и величии, непременно использует это маленькое указание, надо сказать, весьма ценное в его деле.
Но мой капитан Ахав по-прежнему стоит у меня перед глазами, по-нантакетски угрюмый и неотесанный, и я, хоть и заговорил обо всех этих императорах и князьях, не скрою, что здесь у меня речь идет всего лишь о бедном старом китолове, и потому королевские мантии и дворцы - не моего ума дело. О Ахав! все величие твое лишь в том, что сорвано с небес, поднято из глубин, вылеплено из бесплотного воздуха!
