окружающей императорский парк, днем и ночью разъезжали бородатые
лейб-казаки в красных черкесках, черных папахах, высоких сапогах, с
шашками на боку. На фоне бархатной зелени лужаек парка площадью восемьсот
акров выделялись памятники архитектуры, обелиски и триумфальные арки.
Рукотворное озеро, по которому можно было плавать на небольших парусных
судах, осушалось и снова наполнялось водой словно ванна. В одном конце
парка возвышалась выкрашенная в розовый цвет Турецкая баня; неподалеку
искусственный холм увенчивала сверкающая позолотой алая китайская беседка.
Среди куп вековых деревьев, толстые ветви которых были стянуты стальными
канатами и железными полосами, пролегали извилистые аллеи. По саду,
усаженному экзотическими растениями, шла дорожка, по которой катались на
пони. Тут и там темнели разросшиеся кусты сирени, посаженные царственными
владелицами. Со временем кусты превратились в густые заросли. После теплых
весенних ливней воздух наполнился их благовонным ароматом.
Своим возникновением Царское Село обязано Екатерине I, чувственной
супруге Петра I, которой захотелось иметь загородный дворец, куда можно
было бы удалиться от каменных громад города, воздвигаемого мужем на
болотистых берегах Невы. Дочь Петра I, Елизавета, унаследовала размах
родителя. Затратив на строительство Зимнего дворца десять миллионов
рублей, она обратила свои взоры к Царскому Селу. Не желая впредь трястись
в карете, императрица желала прокопать канал. Елизавета Петровна так и не
успела довести дело до конца, но выкопанные участки канала пригодились
царскоселам, превратившим их в купальни.
Оба дворца, расположенные на расстоянии полукилометра друг от друга,
были построены во время царствования Елизаветы Петровны и Екатерины II. В
1752 году Елизавета Петровна, повелела знаменитому архитектору Растрелли
воздвигнуть в Царском Селе такой дворец, который затмил бы своим блеском
Версальский. Растрелли построил величественное, в стиле барокко, здание
выкрашенное в белый и голубой цвета, в котором насчитывалось свыше двухсот
комнат, ныне известное нам как Екатерининский дворец. Дворец этот
настолько понравился императрице, что та возвела архитектора в графское
достоинство. Искренне восхищаясь сооружением и льстя императрице,
французский посол заметил, что такому шедевру недостает лишь стеклянного
футляра. В 1792 году Екатерина II поручила другому итальянскому
архитектору, Кваренги, построить для его любимого внука, будущего
императора Александра I, еще один дворец, поменьше. В отличие от вычурного
Екатерининского дворца спроектированный Кваренги Александровский дворец
был скромен. Именно сюда и привез весной 1895 года свою молодую жену
Николай II. Здесь они прожили двадцать два года.
Когда речь идет о дворце, то понятие "скромный" становится
относительным. В Александровском дворце насчитывалось свыше ста комнат. Из
огромных окон Екатерининского дворца царь и императрица видели террасы,
павильоны, статуи, сады и нарядные кареты, запряженные великолепными
лошадьми. Просторные залы, со сверкающим паркетным полом чередовались
кабинетами с покоями отделанными мрамором, красным деревом, сверкающими
позолотой и хрусталем, задрапированные бархатом и шелком. Под свисающими с
потолка огромными люстрами расстилались роскошные ковры, покрывающие
натертые до блеска полы. Окна, через которые заглядывали хмурые сумерки, в
зимнее время закрывали голубовато-серебристые гардины. Прохладные залы
обогревались огромными изразцовыми печами, и запах смолы смешивался с
ароматом благовоний. В любое время года Александра Федоровна украшала
дворец цветами. С наступлением холодов цветы доставлялись в Царское Село
поездом из Крыма. Каждой комнате свойственен был свой букет запахов. В
одной в высоких китайских вазах стояли лилии, источавшие тонкий аромат, в
серебряных чашах стояли нежные фиалки и ландыши, в драгоценных лаковых
горшочках - душистые гиацинты.
Чтобы беречь этот рай земной, содержать в порядке газоны и срезать
цветы, чистить лошадей, полировать автомобили, натирать полы, стелить
постели, протирать хрусталь, прислуживать на банкетах, купать и одевать
царских детей нужны сотни рук. Помимо казаков царскую семью охранял
собственный его величества конвой. Его составляли пять тысяч солдат, с
тщанием отобранных из всех полков лейб-гвардии. Они обеспечивали охрану
парковых ворот и патрулирование в парке. В вестибюлях, коридорах, на
лестницах, в кухнях и даже погребах дворца постоянно находились на посту
три десятка часовых. Помимо них во дворце дежурили переодетые в штатское
полицейские, которые наблюдали за прислугой, торговцами, рабочими и
заносили в особую тетрадь имена всех, кто приходил и выходил из дворца. В
пасмурную погоду, выглянув из окна, царь видел рослого солдата в шинели,
фуражке и сапогах, шагавшего взад и вперед. Неподалеку обычно скучал
полицейский агент в калошах и с зонтиком в руках.
По сверкающему паркету залов, проходя через задрапированные шелком
покои, двигались камер-лакеи в великолепных ливреях. В лакированных
башмаках неслышно ступали конюхи в алых плащах с императорскими орлами и
шляпах с алыми, желтыми и черными страусовыми перьями. "Вверх по лестнице,
покрытой ковровой дорожкой, взбежали камер-лакеи в своих белоснежных
чулках, - вспоминал один посетитель, попавший в царский дворец. - Мы
проходили через гостиные, вестибюли, банкетные залы, ступая то по ковру,
то по натертому до блеска паркету, то снова по ковру... У каждой двери
стояло по два ливрейных лакея в самых разнообразных костюмах, в
зависимости от того, возле какой комнаты они находились. Одни были в
обычных черных фраках, другие в польских костюмах, третьи в красных
башмаках, белых чулках и гетрах. Около дверей одной из комнат стояли два
живописных лакея... в алых чалмах, скрепленных блестящими пряжками".
Со времен Екатерины II в жизни дворца ничего не изменилось ни во
внешней ее стороне, ни в ритме. Установленный еще в прошлом веке
придворный этикет оставался незыблемым, как гранитная глыба. После встреч
с царем или императрицей, уходя, придворные пятились. Никто не смел
перечить члену императорской семьи. Нельзя было первым обращаться к
представителям царской фамилии. Находясь в присутствии государя или
государыни, друзья не здоровались, словно бы не замечая друг друга, если
этого первой не сделала царственная особа.
Нередко казалось, что придворный протокол существует сам по себе, по
инерции, без всякого вмешательства людей. Однажды лейб-медик Е.Боткин был
удивлен, получив анненскую ленту. Согласно протоколу он испросил у царя
аудиенции, чтобы выразить тому свою признательность. Встречаясь ежедневно
с Боткиным во дворце, государь поразился просьбе. "Что-нибудь случилось,
если вы желаете встретиться со мной официально?" - спросил он. "Нет ваше
величество, - ответил врач. - Я лишь хотел выразить Вам свою благодарность
за награду, - указал он на звезду, приколотую к груди. "Поздравляю, -
улыбнулся царь. - А я и не знал, что наградил вас".
С личностью императора была связана жизнь всего царско-сельского
общества. Царское Село представляло собой нарядный провинциальный городок,
обитателей которого интересовало лишь одно - жизнь Двора и придворные
сплетни. Все, что происходило в аристократических особняках, выстроившихся
вдоль широкого, обсаженного деревьями бульвара, который вел от вокзала к
императорскому парку, было связано с тем, что происходило в царской семье.
Стоило царю или государыне кому-то кивнуть, улыбнуться или сказать слово -
и разговоров хватало на целую неделю. А какие разгорались страсти, когда
дело касалось должностей, наград, приглашений на чашку чаю! Приглашения во
дворец ценились на вес золота. Что могло быть приятнее, чем услышать
баритон дворцового скорохода: "Вам телефонируют из покоев ее
императорского величества!"
Дирижером придворной жизни, церемонийместером всех событий,
происходивших при Дворе, раздававшем ордена и ленты, арбитром всех споров,
был престарелый граф Владимир Фредерикс, потомок шведского дворянского
рода. В 1897 году, в возрасте 60 лет, Фредерикс стал министром Двора.
Должность эту он занимал вплоть до 1917 года, когда она была упразднена.
Николай Александрович и Александра Федоровна души не чаяли в "our old man"
[("наш старик" (англ.))], как они называли Фредерикса. Тот, в свою
очередь, относился к государю и императрице как к родным детям и в узком
кругу называл их "mes enfans". [("дети мои" (франц.))]
"Граф Фредерикс, - писал Морис Палеолог, французский посол, - вполне
олицетворяет жизнь Двора. Из всех подданных царя на него сыплется больше
всего почестей и титулов. Он - министр императорского Двора и уделов,
генерал-адьютант, генерал от кавалерии, член Государственного Совета,
канцлер императорских орденов, главноуправляющий кабинетом его величества.
Все его долгое существование протекло во дворцах и придворных
церемониях, в шествиях и в парадах, под шитьем и галунами... Он посвящен
во все тайны императорской фамилии. Он раздает от имени императора все
милости и все дары, все выговора и все кары. Великие князья и великие
княгини осыпают его знаками внимания, так как это он управляет их делами,
он заглушает их скандалы, он платит их долги. Несмотря на всю трудность
его обязанностей, нельзя указать ни одного его врага, столько у него
вежливости и такта. К тому же, он был одним из самых красивых людей своего
поколения, одним из самых изящных кавалеров, и его успехи у женщин
неисчислимы. Он сохранил свою стройную фигуру, свои очаровательные манеры...
Он совершенный образец своего звания, высший блюститель обрядов и
чинопочитания, приличий и традиций, учтивости и светскости".
Но возраст давал себя знать. Фредерикс занемог, силы оставляли его.
Засыпал во время заседаний. Стал забывчив. Во время войны во дворец прибыл
князь Барятинский, чтобы вручить государю орден св. Георгия. "Фредерикс
направился к царю объявить о приходе князя, - вспоминал Боткин, - но, брел
из комнаты в комнату, забыл, зачем идет, и ушел прочь. Государь ждал князя
в одной комнате, князь государя - в соседней. Оба были удивлены и
раздосадованы такой медлительностью". В другом случае Фредерикс подошел к
государю и, приняв его за своего зятя, Воейкова, спросил: "А ты будешь
сегодня на Высочайшем завтраке?" Когда император недоуменно посмотрел на
министра, тот объяснил, что принял его за кого-то другого.
Вторым любимцем Николая II среди придворных был князь В.М.Орлов,
начальник канцелярии его величества. Высокообразованный, с саркастическим
складом ума, потомок одного их фаворитов Екатерины II, князь был всем
известен как "толстяк Орлов". Он был настолько тучен, что, садясь, не
видел собственных коленей. В прежние времена он был конногвардеец, но в
пожилом возрасте не мог уже забраться на лошадь. Во время парадов, когда
государь и его свита ехали верхом, Орлов шел пешком рядом с ними.
Естественно, эти придворные были ярыми монархистами "plus royaliste
que le roi". [(больше монархисты, чем сам король (франц.))] Россия, какой
ее хотелось бы видеть таким людям, как Орлов, была страной робких, глубоко
набожных мужиков, всей душой преданных царю. Врагами же России были те,
кто подрывал самодержавие - политиканы и революционеры. Такие речи
нашептывались императору, несмотря на военные поражения, восстания, взлеты
и падения министров и членов Думы. По словам Г.Боткина, сына лейб-медика,
