придавливают фитиль свечи и язычок пламени бесследно пропадает.
В сгибе моего локтя обнаружились две вожделенные "Балтики". Совпадал даже
номер.
- Подарок, - вздохнул он впервые за вс° наше знакомство. - Остатки моих
накоплений. Я приобр°л себе местечко. Скоро будем лежать рядом.
Он растаял во тьме. Я остался на пятачке света, не соображая почти ничего. Но
две бутылки "Балтики" добрались до квартиры в целости и сохранности.
* * *
Они приходят по ночам, невидимые, но явственные. Они злятся на меня. Они не
могут простить, что в моей груди погиб их брат. Или друг. В общем, один из
них. Они собираются и поют свои тоскливые хоралы в отместку за ту единственную
песню, что спасла меня тогда. Я бы хотел не знать про них.
Сегодня к увесистой пачке добавилось несколько купюр. Теперь уже немного
осталось. Теперь скоро. Я уже знаю, как это важно - лежать на хорошем месте. Я
уже знаю, что любить нельзя. Надо просто жить и ждать того самого момента,
когда место будет подготовлено и меня заберут. Заберут в неведомые дали, на
просторах которых я, быть может, сумею отдохнуть от бессонных, так и
неокончившихся ночей. Заберут отсюда, где м°ртвое пламя незримо пожирает
усталый мир, где в тоскливой темноте поют свои блюзы м°ртвые огоньки.
декабрь, 1998
Dark Window
-------------------------------------------------------------------------------
Сказ о том, как появилась нелинейная геометрия.
Раньше учиться было не в пример легче, нежели в наши многотрудные веремена.
Особливо, если ученик званием обладал. Маркиз там, или виконт. На худой конец
и граф подходил неплохо. А вс° потому, что в ту эпоху ценилась не высшая
математика, а высшее происхождение.
"Чем же легче учиться то?" - спросите вы. Да вот, к примеру, стоит ученик у
доски, глазами дырку в полу сверлит, не знает ничего, морда великовозрастная,
а коварный учитель ручонки потирает, глаз°нками хитрыми по сторонам зыркает.
"Что, - говорит, - не знаем теорему то, не выучили-с, сударь?" А как же е°
было выучить, если сей сударь до утра в кабаке просидел и при вс°м сво°м
горячем желании не мог до книги дорваться по причине полного нехождения нижних
конечностей.
"Ладно, - кивн°т злыдень с длинной указкой, - тогда князь Знаменский докажет
нам, что теорема верна." Встанет огромный лоб в изукрашенном кафтане, повед°т
кудрявой головой, да и промолчит. Вс° в том же кабаке пров°л он ночь. И ведь
ходили у пресветлого князя и нижние конечности и верхние, да только не знал об
этом князь, потому как спал, носом свои благородным уткнувшись в залитую
вином, да водкой столешницу. Где ж ещ° молодость свою провести пресветлому
князю? Не больной чай, за книгой то впотьмах сидеть, да ясны очи портить. Но и
не дурак он, одним словом - не дурак. "Ну, - зловеще скривится грозный
учитель, - верна ли теорема?" Князь за словом в карман не лезет. "Верна," -
кивает он. "А чем докажете-с, Ваше сиятельство?" Нахмурит лицо князь,
помрачнеет его чело, разверзнутся уста, да проронят непреклонно: "Даю слово
дворянина, что теорема верна!" И вс°! И ничего не сказать учителю супротив
такого ультиматума, потому как значимо оно, слово дворянина.
А вот Коле не повезло. Не дворянином он уродился. Бывали, правда, легенды,
что древний родич ходил под началом самого Юрия Милославского, отвечал за
правый сапог сего знаменитого и славного князя и так усердно отвечал, что
пожаловал ему народный герой то ли бочку вина, то ли звание какое. Но вредный
господин Загоскин, что описывал подвиги русичей, не расстарался для Коли. То
ли забыл он написать про славного Колиного предка, то ли редактор попросил
объ°м книженции подсократить, но так уж вышло, что в окончательный вариант
повести история о правом сапоге не вошла.
И когда вызывают Колю к доске, нет у него спасительного слова дворянина из-за
вредного господина Загоскина. Нечем крыть ему каверзные вопросы. Это вчера вс°
в том же кабаке крыл Коля козырями дворянские карты, и самих дворян тоже крыл
словами простыми, народными. А тут самый захудалый дворянинчик, да не
дворянинчик даже, а дворянишко нос кверху дер°т, ничем мол нас не взять. И
обидно Коле, аж до сл°з обидно. Щурится учитель загадочно и вопросец
подкидывает. "А не пересекаются ли у нас, господин Лобачевский, параллельные
прямые?" - коварно смотрит он на Колю. Вот провокатор! Так и жд°т, гнида
разночинская, когда кивн°т бедный Коля головой, да подтвердит, что не
персекаются эти линии. Нет, не таков Коля! Не так он прост, хоть и не имеет за
душой происхождения. "Пересекаются," - хмуро роняет он. На вот тебе,
эксплуататор народных масс, подавись. "И как же это они у нас пересекаются?" -
радуется учитель. И по его довольному виду догадывается Коля, что не угадал
он, что пропал, что попался в силки. Ну как было не попасться, тоже ведь в
кабак охота. В картишки там перекинуться, девкам подмигнуть, семечек
прикупить, да заплевать шелухой поллавки, мол знай наших. Всякие князья, да
графья теперь блаженствуют. Кто в окно пялится, кто под парту залез и досыпает
там, что не урвал беспокойной ночкой, кто мух ловит, а кто зевает, аж шея
трещит. И только Коля-бедняга мучается на радость остальным. Вот-вот вышибут
Колю из гимназии, и тогда прямая дорожка не в инженеры, а в дворники, а Коля с
детства для себя уяснил, что склонности у него к умственному труду в т°плом и
уютном помещении.
Ничего не оста°тся, как стоять на сво°м. "Пересекаются," - упрямо твердит он
и начинает чертить на доске прямые, да буквы латинские, не из книг уч°ных, от
которых глаза болят, а прямо из головы. Так и прут формулы, так и лезут, следи
только, чтобы на правду похожи были. Вот сползает с учительского лица змеиная
улыбочка, и не опускается розга на спины учеников знатных, да нерадивых, кои
уснули, так и не дождавшись перерыва. Не знает, что сказать учитель, хмурится,
как не проспавшийся князь Знаменский, и уходит из класса, чтобы сбегать в
местную лавчонку, да прикупить первоисточников, дабы посрамить ученика
дерзкого, да своевольного. Но стоит на пути кабак. Хоть справа обходи его,
хоть слева, а вс° дверь на пути. Оглянуться не успеешь, уж внутри. И холодеет
душа от того, что не ведаешь, как попал сюда, каким провидением.
А Коле не до кабака. Коле до типографии. Ай, умный мужик был Иван Федоров.
Изобр°л станок печатный, чтобы каждый мог мысли собственны не в голове
держать, да не на грамотах берестяных, а в книгах, от одного вида которых
сразу понятно становится, что не дурак их сочинял.
Деньжата у Коли водились. И скажите мне, зачем же ещ° существуют на свете
белом графья, князья, да прочие дворянишки, как не для того, чтобы в карты их
обыгрывать и тем самым претворять в жизнь-судьбу идею вечную о справедливости.
Вот стоит Коля в типографии, где бородатые мужики, все как один Иваны, все как
один Федоровы, снуют по задымленному помещению и печатают себе, да Коле
измышления его о том, почему же это параллельные прямые пересекаются.
Напечатать книжку мало. Важно, чтобы дошла она до народа, чтобы взял народ е°
в свои натруженные руки, да восхитился бы уму Колиному, необъятному. Тащит
Коля свои т°плые, с пылу-с жару, книженции, да снова не в кабак, а в лавку
книжную. А за прилавком зыркает по сторонам, чтоб народ не стянул чего,
приказчик - друг Колин, с которым вместе дворян как липку обдирали. В те
времена народ ещ° читать не умел, но книжные лавки любил. Скрад°т
книженцию-другую и шасть домой. Вроде и не нужна вещица, а вс° равно на душе
теплее.
А уж приятель Колин мастак по торговым делам. Поставил он книжку на видное
место, так, чтобы до каждого дошло, вот она - лучшая книжка по математике.
Пущай Архимеды в подвале плесневеют, а Гауссы там разные на чердаке пылятся.
Колиной книжке в руки и флаг, и барабан и трубу полковую. Коля теперь в кабак
побежал, а оттуда в книжную лавку уже важный профессор заходит.
Профессура тоже любила книжные лавки. Только она не воровала, а покупала, за
что е° Колин друг завсегда уважал. Может какой-нибудь профессоришко и сп°р бы
книгу, да нельзя. Надо ж хоть чем-то от простого народа отличаться. А то, что
читать умеешь, на лбу ведь у тебя не написано. Бывает, нацепит себе крестьянин
пенсне, в дилижансе подобранное, сделает умную физию, да ходит по магазину
счастливый. Прям профессор. А ручонки уже тянутся, уже тащут, что под руку
подвернется. Неважно что, журнал ли "Колокол", "Месяцеслов" ли или "Страдания
заграничной девицы Вероники, безвинно утопленной в Ламанчской проливе". Тут то
его Колин дружок за воротник цап, да на улицу. Неча под профессоров
подделываться, коль образованием не вышел.
Профессору дела нет до страданий девиц заграничных. Ему есть дело до книг
умных, познавательных, с чертежами, да разрезами, на то он и профессор. И рад
ему Колин друг, иначе кто бы раскупал всю эту физику, химию, да биологию.
"А нет ли у тебя, дружок, чего-нибудь новенького, - спросит ласково
профессор, - идей там или открытий?" А приказчик уже тут как тут. "Есть, Ваше
благородие, как же не быть, - юлит он и чуть не танцует. - Вот изволите-с
посмотреть сочиненьице мистера Дарвина о том, что все мы от обезьян в сво°
время произошли." Поморщится профессор. Времена то неспокойные. Припр°тся
урядник, уцепится за книжонку, да спросит вкрадчиво: "Это что ж выходит, и наш
государь император от обезьяны произош°л?" Мистеру Дарвину то что, ему в своей
Англии туманно и спокойно. А за его безбожные измышления профессора к
политическим причислят и в тюрьму, да на каторгу. И точно известно, что не
декабрист он, не поедет за ним ни жена, ни кухарка, ни даже конюх, которому
профессор кажну субботу пятак отваливал.
"А может, дружок, у тебя что-то наше имеется, родственное?" Приказчик ещ°
радостнее пляшет, куда там солисту императорского балета. "Вот, Ваше
благородие, - по°т, - господин Менделеев все, что ни на есть, элементы
химически в таблицу выстроил. Или, ещ° лучше, самая новая геометрия от
господина Лобачевского Николая ... э-э-э... Ну да неважно. Не глядите-с, что
книжица необъемиста. Идей и открытий в ней немеряно." Хмурится профессор
недоверчиво. "Геометрия? Новая? - спрашивает. - Да возможно ли?" Приказчик то
в левый глаз заглядывает, то в правое ухо шепчет: "Так точно-с, только что из
типографии." Подумал, подумал профессор, да и согласился. Он вишь до такой
степени уч°ный был, что не спалось ему совершенно, если на ночь не прочитает
лемму какую или формулу заковыристую не увидит.
И это не простой профессор был. Это случился аж самый главный профессор в
городе, который заведовал всеми университетами, да гимназиями. И ходили перед
ним учителя, да преподователи по струнке. Строгий был, чуть что не так, сразу
в деревню сошл°т, классовое самосознание народу повышать. Вот ид°т он, книгой
в руке весело помахивает, а в окна другие профессора таращатся, помельче, да
побеспокойнее. Мол, что там наш старичок тащит. Как бы нам бедным от жизни не
отстать, да в деревне не оказаться. Зорким глазом разглядели названьице, да и
бежать в книжную лавку. А приказчик уже на пороге стоит, жд°т, прибыль
подсчитывает, да книжки Колины готовит.
К вечеру туда и Колин учитель забр°л. Купил Эвклида, из подвала принес°нного,
от сырости разбухшего, да мышами изгрызенного. Повеселел он после выпитого,
ид°т и над Колей подсмеивается. "Это ж надо, - заливается, - пересекаются!
Параллельные и пересекаются! Не на то они параллельными придуманы, чтобы
пересекаться."
Приш°л он на утро в гимназию и аж челюсть вставную выронил. В те времена
многие профессора заводили вставные челюсти, чтобы от простого народа
опять-таки отличаться. А выронил он челюсть от того, что все вокруг про
пересечение говорят, да геометрию Колину цитируют. Учитель и рад бы слово
молвить, да поздно. Сам Никанор Феоктистыч о книге похвально отозвался.
Скрипнул зубами учитель, да в класс пош°л. И со злости выдрал князя
Знаменского розгами за теорему Пифагора. Никакое дворянское слово не помогло.
А на следующий день в городок занесло проверяющего. Он, болезный, по всей
