разрешили бы ходить в этом красивом парке и наслаждаться всем,
что я вижу." Три медали звенели одна о другую во время ходьбы и
напоминали ей, какая она добрая. И вдруг огромный волк пробрался
в парк, чтобы посмотреть, нельзя ли там раздобыть себе на обед
жирного поросенка."
"Какого цвета был волк?", спросили дети с немедленно
обострившимся интересом.
"Сплошь цвета грязи, с черным языком и бледно-серыми глазами,
горевшими невыразимой свирепостью. Первое, что он увидел в парке,
была Берта: ее чистый передник был таким белоснежным, что его
было видно издалека. Берта заметила, что волк крадется к ней, и
захотела, чтобы ей не позволили гулять в этом парке. Она
побежала как могла быстро, а волк помчался за ней громадными
прыжками и скачками. Ей удалось добежать до миртовых кустов и она
спряталась в самом густом кусте. Волк вынюхивал ее среди ветвей,
черный язык высовывался из его пасти, а бледно-серые глаза пылали
яростью. Берта ужасно испугалась и подумала про себя: "Если бы я
не была так чрезвычайно добра, то сейчас была бы в безопасности."
Однако, запах мирта был так силен, что волк не смог вынюхать, где
прячется Берта, а кусты - такие густые, что он мог бы охотиться в
них очень долго и не увидеть даже ее следов. Поэтому волк
подумал, что лучше будет уйти и попробовать вместо нее поймать
поросенка. Но когда волк крался и вынюхивал рядом к ней, Берта
дрожала, а когда она дрожала, то медаль за послушание звенела,
стукаясь о медали за обязательность и хорошее поведение. Волк уже
уходил, когда услышал предательский звон медалей. Он остановился
послушать: медали снова зазвенели за ближайшем кустом. Волк
бросился в куст, его бледно-серые глаза пылали свирепостью и
торжеством. Он вытащил Берту и сожрал ее до последнего кусочка.
От нее остались только туфельки, клочки одежды и три медали за
хорошее поведение."
"Он поймал поросенка?"
"Нет, все поросята убежали."
"Сказка началась плохо", сказала меньшая девочка, "но у нее
хороший конец."
"Это самая хорошая сказка, которую я слышала", с громадной
убежденностью сказала большая девочка.
"Это единственная хорошая сказка, которую слышал я", сказал
Сирил.
Обратное мнение высказала тетушка.
"Это самая неприличная сказка для маленьких детей! Вы
подрываете результаты многолетнего терпеливого воспитания."
"Во всяком случае", сказал холостяк, укладывая вещи и
собираясь покинуть купе, "я удержал их в покое целых десять
минут, а это больше того, на что способны вы."
"Несчастная женщина!", говорил он сам себе, шагая по
платформе станции Темплкомб; "Следующие полгода они будут
приставать к ней на людях и требовать рассказать неприличную
сказку!"
Саки (Г. Х. Манро)
Тобермори
Стоял прохладный, промытый дождем день позднего августа, того
неопределенного сезона, когда куропатки еще находятся под защитой
закона и охотиться не на что - если не направиться на север к
Бристольскому каналу, где вполне законопослушно можно
галопировать за жирными красными оленями. Участники вечеринки
леди Блемли не собирались на север к Бристольскому каналу,
поэтому сегодня вокруг ее чайного стола было полно гостей. И
несмотря на мертвость сезона и банальность повода, в компании не
было и следа того томительного нетерпения, которое вызывается
страхом пианолы и подавленным желанием побыстрее перейти к
бриджу. Нескрываемое напряженное внимание всей компании было
приковано к несколько загадочной личности мистера Корнелиуса
Эппина. Из всех гостей он был единственным, кто прибыл к леди
Блемли с самой неопределенной репутацией. Кто-то сказал, что он
талантлив, и он получил приглашение с умеренным ожиданием со
стороны хозяйки, что по крайней мере часть его таланта будет
востребована для общего развлечения. Вплоть до чаепития в тот
день она не могла обнаружить, в каком направлении устремлен его
талант, если он вообще имеется. Он не был ни остроумец, ни
чемпион по крокету, у него не было ни гипнотической силы, ни
задатки актера-любителя. Его внешний вид также не наводил на
мысль, что это такой мужчина, которому женщины согласны простить
щедрую меру умственной недостаточности. Он был произведен в
простого мистера Эппина, а имя Корнелиус казалось образчиком
очевидного блефа при крещении. И вдруг он объявил о вторжении в
мир открытия, перед которым изобретение пороха, книгопечатания
или парового локомотива оказывалось незначительными безделушками.
За последние десятилетия наука совершила устрашающие сдвиги во
многих направлениях, однако такое открытие казалась принадлежащим
скорее к сфере чудес, чем к области научных достижений.
"И вы действительно просите нас поверить", сказал сэр Уильям,
"что вы открыли способ научить животных искусству человеческой
речи, и что дорогой старина Тобермори оказался вашим первым
успешным учеником?"
"Это проблема, над которой я работал последние семнадцать
лет", сказал мистер Эппин, "но только за последние восемь-девять
месяцев я был вознагражден мерцанием успеха. Конечно, я
экспериментировал с тысячами животных, но в последнее время
только с кошками; эти чудесные создания столь изумительно
ассимилировались с нашей цивилизацией, сохранив все свои в высшей
степени развитые свирепые инстинкты. Здесь и там среди котов
встречаются потрясающе незаурядные интеллекты, точно также, как
среди мириадов человеческих существ, и когда я познакомился с
Тобермори неделю назад, я сразу увидел, что вошел в контакт с
невероятным котом экстраординарного интеллекта. В недавних
экспериментах я далеко продвинулся по дороге успеха; с Тобермори,
как вы его зовете, я достиг цели."
Мистер Эппин завершил свое замечательное утверждение голосом,
в котором постарался приглушить триумфальную нотку. Никто не
сказал: "чепуха", хотя губы Кловиса задвигались в гримасе,
которая, вероятно, означала именно это выражение недоверия.
"И вы хотите сказать", после легкой паузы спросила мисс
Рескер, "что вы научили Тобермори произносить и понимать любые
односложные слова?"
"Моя дорогая мисс Рескер", терпеливо произнес чудотворец,
"таким крохоборским способом учат маленьких детей, дикарей и
слабоумных взрослых; когда, наконец, решена данная проблема, и
начинаешь заниматься с животным высоко развитого интеллекта, нет
нужды в таких прерывистых методах: Тобермори может говорить на
нашем языке с абсолютной точностью."
На этот раз Кловис определенно сказал: "Абсолютная чепуха!".
Сэр Уильям был более вежлив, но прявил равный скепсис.
"Не лучше ли позвать кота и судить самим?", спросила леди
Блемли.
Сэр Уилфрид вышел поискать животное, а компания устроилась в
вялом ожидании лицезреть какоq-нибудь более или менее ловкий
фокус, обычный на вечеринках.
Через минуту сэр Уилфрид вернулся в гостиную с белым,
несмотря на загар лицом и с глазами расширенными от изумления.
"Боже мой, это правда!"
Его возбуждение было безошибочно искренним и слушатели
зашевелились с трепетом пробудившегося интереса.
Повалившись в кресло, он продолжал бездыханно: "Я нашел его
дремлющим в курительной комнате и позвал на чай. Он прищурился на
меня в своей обычной манере, а я сказал: "Пошли Тоби, не
заставляй нас ждать", и, боже мой, он протяжно ответил самым
ужасным натуральным голосом, что он придет, когда хорошо
отдохнет. Я чуть, было не выпрыгнул из собственной кожи!"
Эппин обращался к абсолютно равнодушным слушателям; заявление
сэра Уилфреда вызвало мгновенное доверие. Поднялся хор
возбужденных восклицаний, среди которых ученый сидел, молча
наслаждаясь первыми плодами своего изумительного открытия.
Среди шума и гама в комнате появился Тобермори, прошелся
мягкой поступью невозмутимо осматривая окружающее, и приблизился
к группе сидящей вокруг чайного столика.
В компании воцарилась смущенная и напряженная тишина.
Появился элемент замешательства при обращении на равных к
домашнему коту с общепризнанной способностью кусаться.
"Не хочешь ли немного молока, Тобермори?", спросила леди
Блемли несколько напряженным голосом.
"Пожалуй не откажусь", был ответ, произнесенный тоном полного
безразличия. Дрожь подавленного возбуждения прошла по слушателям
и надо извинить леди Блемли, если она налила блюдечко молока
весьма нетвердой рукой.
"Боюсь, я немного разлила", извиняясь сказала она.
"Кроме того, это не мой сорт", возразил Тобермори.
В группе снова воцарилась тишина, а потом мисс Рескер в своей
лучшей манере окружной визитерши спросила: "Не было ли трудно
выучить человеческий язык?". Тобермори искоса глянул на нее, а
потом безмятежно устремил взгляд в пространство. Было очевидно,
что надоедливые вопросы лежат за пределами его схемы жизни.
"Что вы думаете о человеческом разуме?", неуверенно спросила
Мэвис Пеллингтон.
"О чьем разуме в частности?" , холодно спросил Тобермори.
"О, ну о моем, например", сказала Мэвис со слабым смехом.
"Вы ставите меня в затруднительное положение", сказал
Тобермори, чей тон и осанка при этом не показывали ни капельки
смущения. "Когда было решено включить вас в число гостей этой
вечеринки, сэр Уилфрид протестовал говоря, что вы - самая
безмозглая женщина из его знакомых, и что имеется громадное
различие между гостеприимством и заботой о слабоумных. Леди
Блемли ответила, что недостаток умственной силы и есть то самое
качество, которое явилось причиной вашего приглашения, потому что
вы единственная персона, о которой она думает, что вы можете
оказаться достаточно идиотичны, чтобы купить ее старую машину.
Знаете, ту самую, которую они зовут "Зависть Сизифа", потому что
в гору она идет достаточно легко только тогда, когда ее
толкаешь."
Протесты леди Блемли имели бы больший эффект, если бы сегодня
утром она как бы между прочим не намекнула Мэвис, что означенная
машина как раз годится для холмистой местности у ее поместья в
Девоншире.
Майор Барфилд тяжеловесно попытался сменить тему.
"Как насчет вашего флирта с черепахового цвета кошечкой из
конюшен, а?"
В ту же секунду все осознали его грубый промах.
"Обычно такие вопросы не дискутируются на публике", более
холодно ответил Тобермори. "Даже слегка понаблюдав ваше поведение
с тех пор, как вы появились в доме, могу представить, что вы
найдете неудобным, если я в свою очередь переведу разговор на
ваши собственные маленькие делишки."
Возникшая паника не ограничилась одним майором.
"Не хотите ли вы сходить и посмотреть, не приготовила ли
кухарка ваш обед?", торопливо проговорила леди Блемли,
притворяясь, что забыла тот факт, что еще по меньшей мере два
часа до обычного обеда Тобермори.
"Благодарю", сказал Тобермори, "однако это будет слишком
быстро после чая. Я не хочу умереть от несварения желудка."
"У котов девять жизней, знаете ли", в сердцах сказал сэр
Уилфред.
"Вероятно", ответил Тобермори, "но только одна печень."
"Аделаида!", сказала миссис Корнетт, "не хочешь ли
посоветовать коту выйти и сплетничать о нас в комнате для слуг?"
Паника действительно стала всеобщей. В поместье Тауерс перед
большинством окон спален проходила узкая декоративная балюстрада
и все с испугом вспомнили, что она представляла для Тобермори
место излюбленного променада во все часы дня и ночи - где он мог
любоваться голубями - и бог знает чем кроме этого. Если он
