удовлетворением следила за постепенным исчезновением в своих
глазах того, что она называла "выражением Джермин-стрит", когда
вечерами леса и вересковые пустоши Йессни обступали поместье.
За окнами комнаты виднелся треугольный торфяной склон,
который человек снисходительный мог бы назвать лужайкой, а за ним
- низкая изгородь из запущенных кустов фуксий и еще более крутой
склон, покрытый вереском и ..., ниспадал в пещеристый гребень,
заросший дубами и ... . Дикая, открытая грубость склона,
казалось, тайно связывает радость жизни со скрытым ужасом вещей.
Сильвия самодовольно улыбнулась, глядя на ландшафт с одобрением
знатока искусств, и вдруг почти содрогнулась.
"Здесь слишком дико", сказала она подошедшему Мортимеру,
"можно почти подумать, что в таком месте никогда до конца не
исчезало почитание Пана."
"Почитание Пани никогда и не исчезало", сказал Мортимер.
"Другие, более новые боги, время от времени отодвигают его
святилища в сторону, однако, он - бог Природы, к которому в конце
концов все должны возвратиться. Его называют Отцом-всех-Богов, но
большинству из его детей еще только предстоит родиться." Сильвия
была религиозна некоторым честным, смутно обожающим образом, и ей
не нравилось слышать, как о ее верованиях говорят, как о простых
предрассудках, но по крайней мере было нечто новое и внушающее
надежду - услышать, как Мертвец Мортимер говорит по какому-нибудь
поводу с такой энергией и осуждением.
"Не вернешь же ты в Пана на самом деле?", недоверчиво
спросила она.
"В большинстве вещей я дурак", спокойно сказал Мортимер, "но
не настолько, чтобы не верить в Пана, когда я здесь. А если ты
мудра, то не станешь слишком хвастать своим неверием, когда
находишься в его стране."
Лишь через неделю Сильвии настолько наскучили привлекательные
прогулки вокруг Йессни, что она затеяла инспекционное турне по
зданиям фермы. Двор фермы вызывал в ее мыслях сцены радостной
суматохи с маслобойками, цепами, смеющимися доярками и табунами
лошадей, пьющих воду по колена в воде прудов с плавающими утками.
Когда она ходила по скудным серым строениям фермы поместья
Йессни, ее первым впечатлением было сокрушительное безмолвие и
заброшенность, словно ей случилось быть в некоей одинокой
опустевшей усадьбе, давным давно отданной совам и паукам; потом
появилось ощущение тайной бдительной враждебности, та же тень
невидимых вещей, которые кажутся таящимися в засаде в лесных
гребнях и кустах. Из-за тяжелых дверей и разбитых окон доносился
беспокойный топот копыт или скрежет цепи недоуздка, а временами -
заглушенное мычание какого-то животного в стойле. Из дальнего
угла лохматый пес следил за ней внимательными враждебными
глазами; когда она подошла ближе, он тихо убрался в свою конуру и
бесшумно выскользнул снова, когда она прошла мимо. Несколько кур,
ищущих еду возле скирды, при ее приближении убежали под ворота.
Сильвия чувствовала, что если она случайно натолкнется в этой
дикой местности сараев и коровников на человеческое существо, то
они как призраки убегут от ее взгляда. Наконец, быстро повернув
за угол, она натолкнулась на живое существо, которое не убежало
от нее. В грязной луже распростерлась громадная свинья,
гигантская, за пределами самых диких предположений горожанки о
размерах свиной плоти, мгновенно готовой к негодованию, если надо
отплатить за непрошенное вторжение. Когда она направила свой путь
мимо сеновалов, коровников и длинных слепых стен, ее внезапно
поразил странный звук - эхо мальчишеского смеха, золотого и
двусмысленного. Ян, единственный мальчишка, работающий на ферме,
с волосами как пакля, иссохшаяся деревенщина, был виден за
работой на копке картофеля посередине соседнего холма, а Мортимер
позднее ответил на вопрос, что не знает возможного автора тайной
издевки, что смеялся из засады над отступлением Сильвии. Память
об этом непостижном эхо добавилась к ее остальным впечатлениям о
скрытом зловещем "нечто", окружающем Йессни.
Мортимера она видела очень редко; ферма, леса и ручьи с
форелью, казалось, поглотили его от рассвета до заката. Как-то
раз, зашагав в том направлении, что он выбрал утром, она вышла на
открытое место в ореховой роще, закрытое далее громадными ... , в
центре которого стоял каменный пьедестал с водруженной на нем
небольшой бронзовой фигурой молодого Пана. Это было красивое
произведение искусства, но ее внимание главным образом поразило
то, что к его ногам, как жертвоприношение, была положена
свежесорванная гроздь винограда. Виноград в хозяйстве не был в
изобилии, и Сильвия гневно схватила гроздь с пьедестала.
Презрительное раздражение бушевало в ней, когда она медленно
брела домой и вдруг была охвачена острым ощущением, очень близким
к страху: из густо переплетенного подлеска на нее нахмурилось
мальчишеское лицо, красивое, смуглое, с невыразимо злыми глазами.
Это была очень уединенная тропинка, хотя по правде сказать все
тропинки вокруг Йессни были уединенными, и она поспешила вперед,
не останавливаясь, чтобы бросить испытующий взгляд на его
внезапное появление. И только возле дома она обнаружила, что на
бегу уронила виноградную гроздь.
"Я сегодня в лесу видела юношу", сказала она вечером
Мортимеру, "смуглолицего и очень красивого, настоящего негодяя на
вид. Наверное, парень из цыган."
"Правдоподобная теория", отозвался Мортимер, "только сейчас
здесь нет никаких цыган."
"Тогда кто же он?", спросила Сильвия, и когда выяснилось, что
у Мортимера нет своей теории, она перешла к рассказу о своей
находке вотивного жертвоприношения.
"Предполагаю, это ваше деяние", заметила она, "безвредное
проявление лунатизма; однако, люди подумают, что вы страшно
глупы, если узнают об этом."
"Вы,случайно, как-нибудь не вмешались?", спросил Мортимер.
"Я - я выбросила гроздь. Она казалась такой глупой", сказала
Сильвия, следя не появятся ли на бесстрастном лице Мортимера
признаки раздражения.
"Мне кажется, сделав такое, вы поступили неразумно",
задумчиво сказал он. "Я слышал, рассказывают, что боги Леса,
весьма ужасны к тем, кто их оскорбляет."
"Они, наверное, ужасны к тем, кто в них верит, но вы видите -
я не верю", возразила Сильвия.
"Все равно", сказал Мортимер своим обычным бесстрастным
тоном, "на вашем месте я бы избегал лесов и садов и далеко
обходил бы всех рогатых животных на ферме."
Конечно, все это была чепуха, но в таком уединенном,
утонувшем в лесу месте чепуха казалась способной возбудить
гнусное чувство неуверенности.
"Мортимер", вдруг сказала Сильвия, "мне кажется, нам надо
вскоре возвратиться в город."
Победа оказалась не столь полной, как ожидалось; ее занесло в
такие дебри, где она уже была готова отступить.
"Мне казалось, вы никогда не вернетесь в город", сказал
Мортимер, повторяя предсказание своей матери.
Испытывая некоторое презрение к себе, Сильвия с
неудовольствием обратила внимание, что ее очередная дневная
прогулка инстинктивно уводит ее из-под сени леса. Что до рогатого
скота, то предупреждение Мортимера едва-ли было необходимым, ибо
она всегда смотрела на них, как на в лучшем случае нейтральных
созданий: ее воображение лишало пола самых матроноподобных дойный
коров, превращая их в быков, способных в любой момент "увидеть
красное". Барана, пасущегося на узком выгоне позади сада, она
посчитала после многократных и осторожных испытаний имеющим
уравновешенный темперамент; однако, сегодня она решила не
проверять его уравновешенность, ибо обычно спокойное животное
металось из угла в угол на своем лужке со всеми признаками
беспокойства. Низкая, прерывистая музыка, словно играли на
камышовой флейте, донеслась из глубины соседней чащи, и казалось,
что есть некая тонкая связь между беспокойной беготней животного
и дикой музыкой из леса. Сильвия повернула шаги наверх и
взобралась по вересковому склону, который вздымал высоко над
Йессни свои покатые плечи. Она оставила за собой музыку флейты,
но с лесистых гребней у ее ног ветер донес другую музыку -
напряженный лай собак в разгар погони. Йессни находился как раз
на краю графства Девон-и-Сомерсет, и преследуемые олени иногда
забегали сюда. Сильвия уже видела темное тело, берущее грудью
холм за холмом и снова скрывающееся из вида, как только пересечет
гребень, а за ним постепенно приближающийся неотступный хор, и в
ней нарастало напряженное и возбужденное сочувствие, которое
ощущаешь к любому существу, за которым охотятся и в поимке
которого напрямую не заинтересован. И наконец, олень прорвался
сквозь самую внешнюю линию дубовой поросли и папоротников и,
тяжело дыша, встал на открытом месте - толстый сентябрьский
олень, несущий богато украшенную рогами голову. Его очевидный
путь был броситься вниз к бурым прудам Андеркомба, а оттуда
пробиться к излюбленному убежищу красных оленей - к морю. Однако,
к удивлению Сильвии, он повернул голову вверх по склону и
решительно пошел по вереску тяжелым шагом. "Будет ужасно",
подумала она, "если собаки настигнут его прямо перед моими
глазами." Однако, казалось, что музыка стаи на мгновение замерла,
а вместо нее она вновь услышала дикую свирель, которая теперь
доносилась то с той, то с этой стороны, словно понуждая
ослабевшего оленя к последнему усилию. Сильвия стояла далеко в
стороне от его пути, полуспрятанная в густой поросли черничных
кустов, и следила, как он с трудом поднимался вверх, бока мокрые
от пота, жесткая шерсть на шее казалась по контрасту светлой.
Музыка флейты вдруг пронзительно завизжала рядом, казалось, она
исходит из кустов у самых ее ног, и в тот же момент громадный
зверь повернулся и направился прямо на нее. В одно мгновение
жалость к загнанному животному сменилась диким страхом перед
собственной опасностью; густые корни вереска издевались над ее
карабкающимися попытками бегства, и она неистово смотрела вниз,
стремясь разглядеть приближающихся собак. Острия гигантских рогов
были от нее в нескольких ярдах и во вспышке цепенящего страха она
припомнила предупреждение Мортимера - опасаться рогатых животных
на ферме. А потом с трепетом внезапной радости она увидела, что
не одна: в нескольких шагах по колени в кустах черники стояла
человеческая фигура.
"Отгони его!", закричала она. Но фигура не сделала ответного
движения.
Рога шли прямо в грудь, кислый запах пота загнанного
животного перехватывал дыхание, однако в глазах ее стояла
картина более ужасная, чем приближающаяся смерть. А в ушах
звенело эхо мальчишеского смеха, золотого и двусмысленного.
Саки (Г. Х. Манро)
------------------
Средни Ваштар
Конрадину было десять лет, когда доктор выразил
профессиональное мнение, что мальчик не проживет еще пять лет.
Доктор был неуверенный и истощенный, с ним считались мало, однако
его мнение подтвердила миссис ДеРопп, с которой считались почти
во всем. Миссис ДеРопп доводилась Конрадину двоюродной сестрой и
опекуншей и в его глазах она представляла те три пятых мира,
которые необходимы, неприятны и реальны; другие две пятых в
вечном антагонизме с предыдущими были сотканы в его воображении.
В один из тяжелых дней Конрадин посчитал, что следует уступить
одолевающему давлению утомительных и необходимых вещей, таких как
болезнь, изнеживающие ограничения и длящаяся тупость. Без
собственного воображения, которое, пришпоренное одиночеством,
