Рубахина. Редкая минута. Но привкус привкусом, а взгляд его не слабел.
Тропа набрала крутизну. Стороной они прошли холмик, где был закопан
пьянчуга Боярков. Замечательное залитое вечерним солнцем место.
На ночном привале Рубахин отдал ему свои шерстяные носки. Сам ос-
тался в сапогах на босу ногу. Всем спать! (И совсем малый костер!..)
Рубахин отобрал у Вовки транзистор (ночью ни звука). Автомат, как
всегда, на коленях. Он сидел плечом к пленному, а спиной к дереву в
своей излюбленной с давних времен позе охотника (чуткой, но позволяю-
щей немного впасть в дрему). Ночь. Он как бы спал. И в параллель сну
слышал сидящего рядом пленника слышал и чувствовал настолько, что сре-
агировал бы в тот же миг, вздумай тот шевельнуться хоть чуточку нес-
тандартно. Но тот и не думал о побеге. Он тосковал. (Рубахин вникал в
чужую душу.) Вот оба они впали в дрему (доверяя), а вот Рубахин уже
почувствовал, как юношей вновь овладела тоска. Днем пленный старался
держаться гордецом, но сейчас его явно донимала душевная боль. Чего,
собственно, он печалился? Рубахин еще днем внятно намекнул ему, что
ведут его не в воинскую тюрьму и не для каких-то иных темных целей, а
именно, чтобы отдать его своим взамен на право проехать. Всего-то и
дел передать своим. Сидя рядом с Рубахиным, он может не волноваться.
Пусть он не знает про машины и блокированную там дорогу, но ведь он
знает (чувствует), что ему ничто не грозит. Более того. Он чувствует,
конечно, что он симпатичен ему, Рубахину... Рубахин вдруг вновь сму-
тился. Рубахин скосил глаза. Тот тосковал. В уже подступившей тьме ли-
цо пленного было по-прежнему красиво и так печально. "Ну-ну!" друже-
любно сказал Рубахин, стараясь приободрить.
И медленно протянул руку. Боясь встревожить этот полуоборот лица и
удивительную красоту неподвижного взгляда, Рубахин только чуть коснул-
ся пальцами его тонкой скулы и как бы поправил локон, длинную прядку,
свисавшую вдоль его щеки. Юноша не отдернул лица. Он молчал. И как по-
казалось но это могло показаться, еле уловимо, щекой ответил пальцам
Рубахина.
Стоило смежить глаза, Вовка-стрелок наново проживал ускользающие
сладкие минуты, так стремительно промчавшиеся в том деревенском домиш-
ке. За мигом миг дробная и такая краткая радость женской близости. Он
спал сидя; спал стоя; спал на ходу. Не удивительно, что ночью он креп-
ко уснул (хотя был его час) и не уследил, как рядом пробежал зверь,
возможно кабан. Всех всколыхнуло. А треск в кустах затянуто долго схо-
дил на нет. "Хочешь, чтобы нас тоже пристрелили сонных?!" Рубахин ле-
гонько дернул солдата за ухо. Встал. Вслушался. Было тихо.
Подложив в огонь хворосту, Рубахин походил кругами, постоял у рас-
падка; вернулся. Он сел рядом с пленным. Пережив испуг, тот сидел в
некотором напряжении. Плечи свело; ссутулился красивое лицо совсем
утонуло в ночи. "Ну что?.. Как ты?" спросил простецки. В таких случаях
вопрос это прежде всего пригляд за пленным: не обманчива ли его дрема;
не подыскал ли он нож; и не надумал ли, пока спят, уйти в темную ночь?
(сдуру ведь Рубахин нагонит его тотчас).
- Хорошо, - ответил тот коротко.
Оба какое-то время молчали.
Так оказалось, что, задав вопрос, Рубахин остался сидеть с ним ря-
дом (не каждую же минуту менять место у костра).
Рубахин похлопал его по плечу:
- Не робей. Я же сказал: как приведем, сразу тебя отдадим вашим по-
нял?
Тот кивнул: да, он понял. Рубахин этак хохотнул:
- А ты правда красивый.
Помолчали еще.
- Как нога?
- Хорошо.
- Ладно, спи. Времени в обрез. Надо еще чуток покемарить, а там и ут-
ро...
И вот тут, как бы согласившись, что надо подремать, пленный юноша
медленно склонил свою голову вправо, на плечо Рубахину. Ничего особен-
ного: так и растягивают свой недолгий сон солдаты, привалившись друг к
другу. Но вот тепло тела, а с ним и ток чувственности (тоже отдельными
волнами) стали пробиваться, перетекая волна за волной через прислонен-
ное плечо юноши в плечо Рубахина. Да нет же. Парень спит. Парень прос-
то спит, подумал Рубахин, гоня наваждение. И тут же напрягся и весь
одеревенел, такой силы заряд тепла и неожиданной нежности пробился в
эту минуту ему в плечо; в притихшую душу. Рубахин замер. И юноша услы-
шав или угадав его настороженность тоже чутко замер. Еще минута и их
касание лишилось чувственности. Они просто сидели рядом.
- Да. Подремлем, - сказал Рубахин в никуда. Сказал, не отрываясь
взглядом от красных маленьких языков костра.
Пленный качнулся, чуть удобнее разместив голову на его плече. И
почти тут же стал вновь ощущаться ток податливого и призывного тепла.
Рубахин расслышал теперь тихую дрожь юноши, как же так... что ж это
такое? взбаламученно соображал он. И вновь весь он затаился, сдержива-
ясь (и уже боясь, что ответная дрожь его выдаст). Но дрожь это только
дрожь, можно пережить. Более же всего Рубахин страшился, что вот сей-
час голова юноши тихо к нему повернется (все движения его были тихие и
ощутимо вкрадчивые, вместе с тем как бы и ничего не значащие чуть ше-
вельнулся человек в дреме, ну и что?..) повернется к нему именно что
лицом, почти касаясь, после чего он неизбежно услышит юное дыхание и
близость губ. Миг нарастал. Рубахин тоже испытал минуту слабости. Его
желудок первым из связки органов не выдержал столь непривычного чувс-
твенного перегруза сдавил спазм, и тотчас пресс матерого солдата сде-
лался жестким, как стиральная доска. И следом перехватило дыхание. Ру-
бахин разом зашелся в кашле, а юноша, как спугнутый, отнял голову от
его плеча.
Вовка-стрелок проснулся:
- Бухаешь, как пушка, с ума сошел!.. слышно на полкилометра!
Беспечный Вовка тут же и заснул. И сам же как в ответ стал прихра-
пывать. Да еще с таким звучным присвистом.
Рубахин засмеялся вот, мол, мой боевой товарищ. Беспрерывно спит.
Днем спит, ночью спит!
Пленный сказал медленно и с улыбкой:
- Я думаю, он имел женщину. Вчера.
Рубахин удивился: вот как?.. И, припомнив, тут же согласился:
- Похоже на то.
- Я думаю, вчера днем было.
- Точно! точно!..
Оба посмеялись, как это бывает в таких случаях у мужчин.
Но следом (и очень осторожно) пленный юноша спросил:
- А ты ты давно имел женщину?
Рубахин пожал плечами:
- Давно. Год, можно считать.
Некрасивая совсем? Баба?.. Я думаю, она некрасивая была. Солдаты
никогда не имеют красивых женщин.
Возникла такая долгая тяжелая пауза. Рубахин чувствовал, как камень
лег ему на затылок (и давит, давит...).
Рано утром костер совсем погас. Замерзший Вовка тоже перебрался к
ним и уткнулся лицом, плечом в спину Рубахину. А сбоку к Рубахину
приткнулся пленный, всю ночь манивший солдата сладким пятном тепла.
Так втроем, обогревая друг друга, они дотянули до утра.
Поставили котелок с водой на огонь.
- Чайком балуемся, - сказал Рубахин с некоторой виноватостью за
необычные переживания ночи.
С самого утра ожила эта в себе не уверенная, но уже непрячущаяся
его виноватость: Рубахин вдруг начал за юношей ухаживать. (Он взволно-
вался. Он никак не ожидал этого от себя.) В руках, как болезнь, появи-
лось мелкое нетерпение. Он дважды заварил ему чай в стакане. Он бросил
куски сахара, помешал звонкой ложечкой, подал. Он оставил ему как бы
навсегда свои носки носи, не снимай, пойдешь в них дальше!.. такая вот
пробилась заботливость.
И как-то суетлив стал Рубахин и все разжигал, разжигал костер, что-
бы тому было теплее.
Пленный выпил чай. Он сидел на корточках и следил за движениями рук
Рубахина.
- Теплые носки. Хорошие, - похвалил он, переводя взгляд на свои ноги.
- Мать вязала.
- А-а.
- Не снимай!.. Я же сказал: ты пойдешь в них. А я себе на ноги
что-нибудь намотаю.
Юноша, вынув расческу из кармана, занялся своими волосами: долго
расчесывал их. Время от времени он горделиво встряхивал головой. И
снова выверенными взмахами приглаживал волосы до самых плеч. Чувство-
вать свою красоту ему было так же естественно, как дышать воздухом.
В теплых и крепких шерстяных носках юноша шел заметно увереннее. Он
и вообще держался посмелее. Тоски в глазах не было. Он несомненно уже
знал, что Рубахин смущен наметившимися их отношениями. Возможно, ему
это было приятно. Он искоса поглядывал на Рубахина, на его руки, на
автомат и про себя мимолетно улыбался, как бы играючи одержав победу
над этим огромным, сильным и таким робким детиной.
У ручья он не снимал носки. Он стоял, ожидая, когда Рубахин его
подхватит. Рука юноши не цеплялась, как прежде, только за ворот; без
стеснения он держался мягкой рукой прямо за шею ступающего через ручей
Рубахина, иногда, по ходу и шагу, перемещая ладонь тому под гимнастер-
ку так, как было удобнее.
Рубахин вновь отобрал у Вовки-стрелка транзистор. И дал знак мол-
чать: он вел; на расширившейся затоптанной тропе Рубахин не доверял
никому (до самой белой скалы). Скала, с известной ему развилкой троп,
была уже на виду. Место опасное. Но как раз и защищенное тем, что там
расходились (или сходились это как смотреть!) две узкие тропки.
Скала (в солдатской простоте) называлась нос. Белый большой треу-
гольный выступ камня надвигался на них, как нос корабля, и все нави-
сал.
Они уже карабкались у подножия, под самой скалой, в курчавом кус-
тарнике. Этого не может быть! пронеслось в сознании солдата, когда
там, наверху, он расслышал надвигающуюся опасность (и справа, и сле-
ва). С обеих сторон скалы спускались люди. Чужая и такая плотная, бес-
порядочно-частая поступь. Суки. Чтобы два чужих отряда вот так совпали
минута к минуте, заняв обе тропы, такого не может быть! Скала была тем
и спасительна, что давала услышать и загодя разминуться.
Теперь они, конечно, не успевали продвинуться ни туда, ни сюда. Ни
даже метнуться из-под скалы назад в лес через открытое место. Их трое,
один пленный; их тотчас заметят; их перестреляют немедленно; или поп-
росту загонят в чащу, обложив кругом. Этого не может быть, жалобно
пискнула его мысль уже в третий раз, как отрекаясь. (И ушла, исчезла,
бросила его.) Теперь все на инстинктах. В ноздрях потянуло холодком.
Не только их шаги. В почти полном безветрии Рубахин слышал медлитель-
ное распрямление травы, по которой прошли.
- Тс-с.
Он прижал палец к губам. Вовка понял. И мотнул головой в сторону
пленного: как он?
Рубахин глянул тому в лицо: юноша тоже мгновенно понял (понял, что
идут свои), лоб и щеки его медленно наливались краской признак неп-
редсказуемого поведения.
"А! Будь что будет!" сказал себе Рубахин, быстро изготовив автомат
к бою. Он ощупывал запасные обоймы. Но мысль о бое (как и всякая мысль
в миг опасности) тоже отступила в сторону (бросила его), не желая
взвалить на себя ответ. Инстинкт велел прислушаться. И ждать. В нозд-
рях тянуло и тянуло холодом. И так значаще тихо зашевелились травы.
Шаги ближе. Нет. Их много. Их слишком много... Рубахин еще раз глянул,
считывая с лица пленного и угадывая как он? что он? в страхе быть уби-
тым затаится ли он и смолчит (хорошо бы) или сразу же кинется им навс-
тречу с радостью, с дурью в полубезумных огромных глазах и (главное!)
с криком?
Не отрывая взгляда от идущих по левой тропе (этот отряд был совсем
недалеко и пройдет мимо них первым), Рубахин завел руку назад и осто-
рожно коснулся тела пленного. Тот чуть дрожал, как дрожит женщина пе-
ред близким объятьем. Рубахин тронул шею, ощупью перешел на его лицо
и, мягко коснувшись, положил пальцы и ладонь на красивые губы, на рот
(который должен был молчать); губы подрагивали.
Медленно Рубахин притягивал юношу к себе ближе (а глаз не отрывал
от левой тропы, от подтягивающейся цепочки отряда). Вовка следил за
отрядом справа: там тоже уже слышались шаги, сыпались вниз камешки, и
кто-то из боевиков, держа автомат на плече, все лязгал им об автомат
