ему не до еды. Молодая женщина в свою очередь слышит (и тоже понимает)
доносящееся со двора истеричное мяуканье и вслед вскрик оцарапанного
малыша: "Маа-ам!.." Видно, задергал кошку. Но женщина сейчас вся заня-
та чувством: истосковавшаяся по ласке, с радостью и с жадностью она
обнимает стрелка, не желая упустить счастливый случай. Про стрелка и
говорить нечего: солдат есть солдат. И тут снова детский капризный
крик: "Ма-ааам..."
Женщина срывается с постели высунув голову в дверь, она цыкнула на
малыша; и притворяет дверь плотнее. Босо протопав, возвращается к сол-
дату; и словно вся вспыхивает заново. "Ух, жаркая! Ух, ты даешь!" вос-
хищен Вовка, а она зажимает ему рот: "Тс-сс..."
Шепотом Вовка излагает ей нехитрый солдатский наказ: просит молодую
женщину сходить в сельпо и купить там дрянного их портвейна, солдату в
форме не продадут, а ей это пустяк...
Он делится с ней и главной заботой: им бы сейчас не бутылку им бы
ящик портвейна.
- Зачем вам?
- В уплату. Дорогу нам заперли.
- А чо ж вы, если портвейн нужен, к подполковнику пришли?
- Дураки, вот и пришли.
Молодая женщина вдруг плачет рассказывает, что недавно она сбилась
с дороги и ее изнасиловали. Вовка-стрелок, удивленный, присвистывает:
вот ведь как!.. Посочувствовав, он спрашивает (с любопытством), сколь-
ко ж их было? их было четверо, она всхлипывает, утирая глаза уголком
простыни. Ему хочется порасспросить. Но ей хочется помолчать. Она уты-
кается головой, ртом ему в грудь: хочется слов утешения; простое чувс-
тво.
Разговаривают: да, бутылку портвейна она, конечно, купит ему, но
только если стрелок пойдет с ней к магазину. Она сразу же купленную
бутылку ему передаст. Не может она с бутылкой идти домой, после того
что с ней случилось, люди знают, люди что подумают...
Во второй кастрюле тоже много еды: каша и кусок мяса из консервов,
Рубахин все уминает. Он ест не быстро, не жадно. Запивает он двумя
кружками холодной воды. От воды его немного знобит, он надевает гим-
настерку.
- Отдохнем малость, - говорит он самому себе и уходит к плетню.
- Он прилег; впадает в дрему. А из соседнего домика, куда скрылся
Вовка, через открытое окно доносится тихий сговор.
Вовка: ...тебе подарок куплю. Косынку красивую. Или шаль тебе разыщу.
Она: Ты ж уедешь. Заплакала.
Вовка: Так я пришлю, если уеду! Какое тут сомненье!..
Вовка долго упрашивал, чтобы она стоя согнулась. Не слишком высокий
Вовка (он этого никогда не скрывал и охотно рассказывал солдатам) лю-
бил обхватить крупную женщину сзади. Неужели она не понимает? Так при-
ятно, когда женщина большая... Она отбивалась, отнекивалась. Под их
долгий, жаркий шепот (слова уже становились неразличимы) Рубахин ус-
нул.
Возле магазина, едва получив портвейн из ее рук, Вовка сует бутылку
в глубокий надежный карман солдатских брюк и бегом, бегом к Рубахину,
которого он оставил. Молодая женщина так его выручила, и кричит, с не-
которой опаской напрягая на улице голос, кричит вслед с упреком, но
Вовка машет рукой, уже не до нее все, все, пора!.. Он бежит узкой ули-
цей. Он бежит меж плетней, срезая путь к дому подполковника Гурова.
Есть новость (и какая новость!) стрелок стоял, озираясь, возле их зап-
леванного магазинишки (ожидая бутылку) и услышал об этом от проходив-
ших мимо солдат.
Перепрыгнув плетень, он находит спящего Рубахина и толкает его:
- Рубаха, слышь!.. Дело верное: старлей Савкин пойдет сейчас в лес
на разоружение.
- А? - Рубахин заспанно смотрит на него.
Вовка сыплет словами. Торопит:
- На разоружение идут. Нам бы с ними. Прихватим чурку вот бы и отлич-
но! Ты ж сам говорил...
Рубахин уже проснулся: "Да, понял. Да. Будет как раз. Да-а, нам ско-
рее всего там повезет надо идти." Солдаты тихо-тихо выбираются из под-
полковничьей усадьбы. Они осторожно забирают вещмешки, свое оружие,
стоявшее у колодца. Они перелазят плетень и уходят чужой калиткой,
чтобы те двое, с веранды, их не увидели и не окликнули.
Их не увидели; и не окликнули. Сидят.
Жара. Тихо. И Алибеков негромко напевает, голос у него чистый:
"Все здесь замерло-ооо до утра-ааа..."
Тихо.
- Люди не меняются, Алибек.
- Не меняются, думаешь?
- Только стареют.
- Ха. Как мы с тобой... Алибеков подливает тонкой струей себе в чаш-
ку. Ему уже не хочется торговаться. Грустно. К тому же все слова он
сказал, и теперь правильные слова сами (своей неспешной логикой) добе-
рутся до его старого друга Гурова. Можно не говорить их вслух.
- Вот чай хороший совсем исчез.
- Пусть.
- Чай дорожает. Еда дорожает. А время не меня-я-яется, тянет слова
Алибеков.
Хозяйка как раз вносит на смену еще два заварных чайника. Чай это
верно. Дорожает. "Но меняется время или нет, а прокорм ты, брат, при-
везешь...", - думает Гуров и тоже слова вслух пока не произносит.
Гуров знает, что Алибеков поумнее, похитрее его. Зато его, Гурова,
немногие мысли прочны и за долгие годы продуманы до такой белой яснос-
ти, что это уже и не мысли, а части его собственного тела, как руки и
ноги.
Раньше (в былые-то дни) при интендантских сбоях или просто при за-
держках с солдатским харчем Гуров тотчас надевал парадный мундир. Он
цеплял на грудь свой орденок и медали. В армейском "козлике" ГАЗ-69 (с
какой пылью, с каким ветерком!) мчал он по горным извилистым дорогам в
районный центр, пока не подкатывал наконец к известному зданию с ко-
лоннами, куда и входил не сбавляя шага (и не глядя на умученных ожида-
нием посетителей и просителей), прямиком в кабинет. А если не в райко-
ме, то в исполкоме. Гуров умел добиться. Бывало, и сам рулил на базу,
и взятку давал, а иногда еще и умасливал кого нужно красивым именным
пистолетом (мол, пригодится: Восток это Восток!.. Он и думать не ду-
мал, что когда-нибудь эти игривые слова сбудутся). А теперь пистолет
ничто, тьфу. Теперь десять стволов мало дай двенадцать. Он, Гуров,
должен накормить солдат. С возрастом человеку все тяжелее даются пере-
мены, но взамен становишься более снисходителен к людским слабостям.
Это и равновесит. Он должен накормить также и самого себя. Жизнь про-
должается, и подполковник Гуров помогает ей продолжаться вот весь от-
вет. Обменивая оружие, он не думает о последствиях. При чем здесь
он?.. Жизнь сама собой переменилась в сторону всевозможных обменов
(меняй что хочешь на что хочешь) и Гуров тоже менял. Жизнь сама собой
переменилась в сторону войны (и какой дурной войны ни войны, ни мира!)
и Гуров, разумеется, воевал. Воевал и не стрелял. (А только время от
времени разоружал по приказу. Или, в конце концов, стрелял по другому
приказу; свыше.) Он поладит и с этим временем, он соответствует. Но...
но, конечно, тоскует. Тоскует по таким понятным ему былым временам,
когда, примчавшись на своем "газике", он входил в тот кабинет и мог
накричать, всласть выматерить, а уж потом, снисходя до мира, разва-
литься в кожаном кресле и покуривать с райкомовцем, как с дружком-при-
ятелем. И пусть ждут просители за дверью кабинета. Однажды не застал
он райкомовца ни в кабинете, ни дома: тот уехал. Но зато застал его
жену. (Поехав к ним домой.) И отказа тоже не было. Едва начинавшему
тогда седеть, молодцеватому майору Гурову она дала все, что только мо-
жет дать скучающая женщина, оставшаяся летом в одиночестве на целую
неделю. Все, что могла. Все, и даже больше, подумал он (имея в виду
ключи от огромного холодильника номер два, их районного мясокомбината,
где складировали свежекопченое мясо).
- Алибек. Я тут вспомнил. А копченого мяса ты не достанешь?..
3
Операция по разоружению (еще с ермоловских времен она и называлась
"подковой") сводилась к тому, что боевиков окружали, но так и не замы-
кали окружение до конца. Оставляли один-единственный выход. Торопясь
по этой тропе, боевики растягивались в прерывистую цепочку, так что из
засады хоть справа, хоть слева взять любого из них, утянуть в кусты
(или в прыжке сбить с тропы в обрыв и там разоружить) было делом не
самым простым, но возможным. Конечно, все это время шла частая стрель-
ба поверх голов, пугавшая и заставлявшая их уходить.
Оба затесались в число тех, кто шел на разоружение, однако Вовку
высмотрели и тотчас изгнали: старлей Савкин полагался только на своих.
Взгляд старлея скользнул по мощной фигуре Рубахина, но не уперся в не-
го, не царапнул, и хрипатого приказа "Два шага вперед!.." не последо-
вало скорее всего, старлей просто не приметил. Рубахин стоял в группе
самых мощных и крепких солдат, он с ними сливался.
А как только началась стрельба, Рубахин поспешил и уже был в заса-
де; он покуривал в кустах с неким ефрейтором Гешей. Солдаты-старогод-
ки, они вспоминали тех, кто демобилизовался. Нет, не завидовали. Хера
ли завидовать? Неизвестно, где лучше...
- Шустро бегут, - сказал Геша, не подымая глаз на мелькавшие в кустах
тени.
Боевики бежали сначала по двое, по трое, с шумом и треском проно-
сясь по заросшей кустами старинной тропе. Но кого-то из одиночек уже
расхватывали. Вскрик. Возня... и тишина. ("Взяли?" спрашивал Геша гла-
зами Рубахина, и тот кивком отвечал: "Взяли".) И вновь нарастал треск
в кустах. Приближались. Стрелять они еще худо-бедно умели (и убивать,
конечно, тоже), но бежать через кусты с оружием в руках, с патронташем
на шее да еще под выстрелами конечно, тяжко. Спугнутые, натыкаясь на
огонь из засад, боевики сами собой устремлялись по тропе, что вроде бы
все сужалась и уводила их в горы.
- А вот этот будет мой лады? - сказал Рубахин, привставая и ускоряя
шаг к просвету.
- Ни пуха! - Геша наскоро докуривал.
Оказалось, "этот" не одиночка бежали двое, но уже выпрыгнувший из
кустов Рубахин упускать их права не имел. "Сто-оой! Сто-оой!.." Он ки-
нулся с пугающим криком за ними. Стартовал Рубахин неважнецки. Ком
мускулов развить скорость сразу не мог, но уж когда он разгонялся, ни
кривой куст, ни осыпь под ногой значения не имели летел.
Он мчался уже метрах в шести от боевика. А первый (то есть бежавший
первым) шел резвее его, уходил. Второго (тот был уже совсем близко)
Рубахин не опасался, он видел болтающийся на шее автомат, но патроны
расстреляны (или же боевик стрелять на бегу был неловок?). Первый
опаснее, автомата не было, и значит, пистолет.
Рубахин наддал. Сзади он расслышал поступь бегущего следом ага,
Гешка прикрыл! Двое надвое...
Нагнав, он не стал ни хватать, ни валить (пока с ним, упавшим, раз-
берешься, первый наверняка уйдет). Сильным ударом левой он сбил его в
овраг, в ломкие кусты, крикнув Геше: "Один в канаве! Возьми его!.." и
рванул за первым, длинноволосым.
Рубахин шел уже самым быстрым ходом, но и тот был бегун. Едва Руба-
хин стал его доставать, он тоже прибавил. Теперь шли вровень, их раз-
деляло метров восемь десять. Обернувшись, убегающий вскинул пистолет и
выстрелил Рубахин увидел, что он совсем молодой. Еще выстрелил. (И те-
рял скорость. Если б не стрелял, он бы ушел.)
Стрелял он через левое плечо, пули сильно недобирали, так что Руба-
хин не пригибался каждый раз, когда боевик заносил руку для выстрела.
Однако все патроны не стал расстреливать, хитрец. Стал уходить. Руба-
хин тотчас понял. Не медля больше, Рубахин швырнул свой автомат по но-
гам. Этого, конечно, хватило.
Бегущий вскрикнул от боли, дернулся и стал заваливаться, Рубахин
достал его прыжком, подмял, правой рукой прихватывая за запястье, где
пистолет. Пистолета не было. Падая, выронил его, тот еще боец!.. Руба-
хин завел ему руки, вывернув плечо, конечно с болью. Тот ойкнул и об-
мяк. Рубахин все еще на порыве извлек из кармана ремешок, скрутил ру-
ки, посадил у дерева, притолкнув несильное тело к стволу сиди!.. И
только тут встал наконец с земли и ходил по тропе, отдыхиваясь и ища в
