легко от меня отделаешься. Я выслеживал тебя целые месяцы, и
теперь, клянусь, настала минута, когда тебе придется
расплатиться за все твои коварные улыбки! Твое сопротивление ни
к чему не приведет. Мы здесь одни, и, прежде чем мы
расстанемся, я...
Дальше я не слушал. Я стал быстро спускаться со своей
вышки, спеша к ней на помощь. Но кто-то другой опередил меня.
Хадж-Ева, сверкая глазами и заливаясь безумным смехом,
кинулась вперед. В руках ее извивалась гремучая змея. Змея
выставила голову; видно было, что она разъярена и готовится к
нападению. Я слышал шипенье и резкий звук "скирр-рр" ее
погремушек.
Через секунду сумасшедшая стояла уже рядом с незадачливым
соблазнителем. Он испугался, выпустил девушку и, отскочив,
стоял, задыхаясь, ошеломленно глядя на женщину, которая так
внезапно появилась перед ним.
-- Хо! хо! -- пронзительно завопила безумная. -- Его сын!
Его сын! И он такой же, как его изменник-отец в тот день, когда
погубил доверчивую Еву! Да и случилось это в тот же час, и
месяц был в той же четверти, такой же рогатый и злой. Он с
усмешкой глядел сверху на преступление. Хо! хо! Час, когда
совершился грех, будет часом мести! Преступление отца должно
быть искуплено сыном. Великий Дух! Дай мне силу отомстить!
Читта-мико, отомстим!
Взывая к духу и произнося заклинания, она бросилась к
испуганному офицеру протянув руку вперед, чтобы змея ужалила
его.
Адъютант машинально выхватил свою шпагу, как бы охваченный
единственным побуждением защитить себя и закричал:
-- Чертова колдунья! Если ты сделаешь еще хоть один шаг, я
проколю тебя насквозь! Прочь! Назад, или, клянусь, я заколю
тебя!
По его решительному тону чувствовалось, что он не шутит.
Однако Ева не испугалась. Она продолжала наступать, не обращая
внимания на сверкающее лезвие, направленное прямо на нее.
В этот момент подоспел и я и также выхватил свою шпагу,
чтоб отпарировать роковой удар и спасти Еву, которая
безрассудно наступала на адъютанта. Но мне так и не пришлось
нанести удар. То ли пораженный диким странным видом безумной
женщины, то ли боясь, что она швырнет в него змею, адъютант в
паническом страхе вдруг стал пятиться назад. Сделав два шага,
он очутился на самом краю каменистого берега, зацепился ногой
за камень, поскользнулся и полетел в воду. Озеро было глубокое,
и он сразу скрылся под водой. Быть может, это падение и спасло
ему жизнь. В следующий момент он снова показался на поверхности
и быстро стал карабкаться на берег. Теперь он не помнил себя от
ярости и, выхватив шпагу, ринулся на Хадж-Еву. Его гневные
проклятия свидетельствовали о его решимости убить ее тут же на
месте. Но его шпага не вонзилась в нежное тело женщины и не
поразила змею. Сталь ударилась о такую же твердую блестящую
сталь.
Я бросился между адъютантом и его жертвой. Мне удалось
удержать Хадж-Еву от свершения ее мстительного замысла. До сих
пор адъютант не видел меня. Ярость, больше чем вода, ослепила
его, и только когда наши клинки встретились, он заметил мое
присутствие.
Последовала небольшая пауза. Все молчали.
-- Это вы, Рэндольф? -- удивленно воскликнул он.
-- Да, лейтенант Скотт, это я, Рэндольф. Простите за
непрошеное вмешательство, но, услышав, что ваша нежная любовная
беседа вдруг перешла в ссору, я счел своим долгом вмешаться...
-- Вы подслушивали? А позвольте узнать, сэр, разве это вас
касается? Кто дал вам право шпионить за мной и вмешиваться в
мои дела?
-- Право? Это долг каждого честного человека -- защитить
слабую невинную девушку от посягательств такого хищника, как
вы. Вы еще хуже, чем Синяя Борода!
-- Вы раскаетесь в этом! -- взвизгнул адъютант.
-- Теперь -- или когда?
-- Когда вам будет угодно!
-- Сейчас удобнее всего. Начинайте!
Не говоря ни слова больше, мы скрестили наши шпаги, и
началась ожесточенная игра клинков.
Схватка была короткой. Сделав выпад в третий или четвертый
раз, я ранил своего противника в плечо, и он больше не мог
владеть правой рукой. Его шпага со звоном упала на гальку.
-- Вы ранили меня! -- закричал он и добавил, указывая на
упавшую шпагу: -- Я безоружен! Довольно, сэр, я удовлетворен...
-- А я буду удовлетворен только тогда, когда вы на коленях
попросите прощения у той, которую вы так грубо оскорбили.
-- Никогда! -- отвечал он. -- Никогда! -- И, произнеся это
слово, которое, по-видимому, должно было выразить его
непреклонное мужество, он вдруг обернулся и, к величайшему
моему изумлению... бросился бежать.
Я помчался за ним и вскоре догнал его. Я мог бы всадить
шпагу ему в спину, но теперь я уже не жаждал его крови и
ограничился тем, что дал ему хорошего пинка ногой в то место,
которое Галлахер назвал бы "задним фасадом". Удовольствовавшись
этим прощальным приветом, я предоставил адъютанту возможность
продолжать свое постыдное бегство.
Глава XLVI. МОЛЧАЛИВОЕ ПРИЗНАНИЕ
Мы юной любви вспоминаем дни
Под пальмами вдвоем...
Ты вновь на свою голубку взгляни...
Это Хадж-Ева напевала одну из своих любимых мелодий. Затем
я услышал другой, более нежный голос, назвавший меня по имени:
-- Джордж Рэндольф!
-- Маюми!
-- Хо-хо! Оба наконец вспомнили... Это прекрасный остров,
но он хорош для вас, а для Хадж-Евы мрачный... Не стану больше
думать... нет, нет!
Мы юной любви вспоминаем дни
Под пальмами вдвоем...
Ты вновь на свою голубку взгляни...
Когда-то это был мой остров, теперь он стал твой, мой
милый мико, и твой, моя красавица. Дорогие мои! Оставляю вас
одних наслаждаться, вам не нужна старая, сумасшедшая королева.
Я ухожу -- не бойтесь ни шороха ветерка, ни шепота деревьев.
Никто не подкрадется к вам, пока Хадж-Ева караулит, и
читта-мико тоже будет охранять вас. Хо, читта-мико!
Мы юной любви вспоминаем дни...
Безумная снова запела свою песню и ушла, оставив меня
наедине с Маюми. Мы оба несколько смутились.
Ведь мы никогда не обменивались с нею ни одним признанием,
ни одним словом любви. Хотя я любил Маюми со всем пылом своего
юного сердца и теперь уверился в том, что и она любит меня, но
мы еще до сих пор не сказали этого друг другу. У нас обоих
точно язык отнялся.
Но в эту минуту слова были бы излишни. Между нами как
будто прошел электрический ток, наши души и сердца слились в
счастливом единении, мы без слов понимали друг друга. Никакие
речи не могли бы убедить меня сильнее в том, что сердце Маюми
принадлежит мне.
Очевидно, и она чувствовала то же самое. Нас волновали
одни и те же мысли. По всей вероятности, Хадж-Ева уже
рассказала ей о том, как я пылко изливал свои чувства. По
веселому, спокойному взгляду Маюми я догадался, что и она не
сомневается во мне. Я раскрыл объятия. И моя любимая, как бы
поняв мой призыв, спрятала личико у меня на груди.
Мы не произнесли ни слова. Тихий, нежный возглас сорвался
с ее губ, когда она прильнула к моей груди и самозабвенно
обвила мою шею руками.
Несколько мгновений мы простояли молча, только наши сердца
как бы шептались между собой. Затем смущение растаяло, как
легкое облачко под лучами летнего солнца, и мы наконец
признались во взаимной любви. Я не стану пересказывать здесь
наши любовные речи. Эти самые священные слова в передаче часто
звучат пошло, поэтому я воздержусь от подробностей.
В этот сладостный миг оба мы испытывали невыразимое
блаженство. Немного спустя мы опомнились и, отвлекшись от
настоящего, заговорили о прошлом и о будущем.
Я расспросил Маюми, и она правдиво рассказала мне все, что
произошло в мое отсутствие. Она призналась без всякого
кокетства, что с первой же нашей встречи полюбила меня и в
течение всех этих долгих лет разлуки ей никто не нравился. Она
простодушно удивлялась, что я не догадывался об этом. Я
напомнил ей, что она никогда не говорила мне о своей любви.
Маюми сказала, что это верно, но добавила, что она и не думала
скрывать ее. Она оказалась проницательнее меня и догадалась,
что я люблю ее. Маюми говорила так свободно и откровенно, что
мои подозрения рассеялись. Она оказалась благороднее меня:
никогда Маюми и не подумала бы сомневаться во мне. Только один
раз, совсем недавно, она поддалась этому чувству. Выяснилась и
причина: оказывается, ее неудачливый поклонник пытался отравить
ее слух клеветой на меня. Поэтому и было дано поручение
Хадж-Еве.
Увы! История моей любви была не столь безупречной. Я мог
открыть Маюми только часть истины. Но я чувствовал угрызения
совести, когда мне приходилось, чтобы не огорчить девушку,
умалчивать о том или ином эпизоде из моего прошлого.
Но прошлое оставалось прошлым, и в нем уже ничего нельзя
было изменить. Зато более светлое будущее открывалось передо
мной, и я дал себе клятву искупить свою вину. У этого чудесного
создания, которое я теперь держал в своих объятиях, никогда
больше не будет повода упрекать меня.
Я испытывал чувство гордости, когда слушал чистосердечное
признание Маюми в любви, но, как только мы заговорили о ее
семье, во мне снова закипела кровь от гнева. Она рассказала мне
о судебных процессах, несправедливостях и оскорблениях,
перенесенных ими от белых, и особенно от их соседей --
Ринггольдов.
Она рассказала мне все, что я уже прекрасно знал. Но были
еще обстоятельства, известные только Маюми. Ринггольд, этот
презренный лицемер, пытался ухаживать за нею. Только страх
перед ее братом вынудил его оставить ее в покое.
Другой вздыхатель, Скотт, пытался вкрасться в доверие к
ней под видом дружбы. Он знал, как и все остальные, в каком
положении находилось судебное дело о плантации Пауэллов, и,
пользуясь своими родственными связями с влиятельными лицами,
обещал добиться возвращения им земли. Это было сплошное
притворство, он и не думал сдержать свое обещание, но его
сладкоречивые уверения обманули благородное, доверчивое сердце
Оцеолы. Вот почему этот бездушный негодяй получил доступ в
семью Пауэллов и сделался там почти близким человеком.
Несколько месяцев он уже бывал у них, стараясь улучить удобный
момент и поговорить с Маюми откровенно. Все это время он
осаждал ее признаниями в любви. Впрочем, не особенно дерзко,
потому что он боялся хмурого взгляда ее грозного брата. Но все
его домогательства остались безуспешными. Ринггольду это было
хорошо известно, но он преследовал единственную цель -- уязвить
меня. Трудно было выбрать для этого более подходящий момент.
Оставалось еще одно обстоятельство, которое мне хотелось
выяснить. Конечно, умная и проницательная Маюми могла мне
помочь в этом: ведь она дружила с моей сестрой, и девушки
поверяли друг другу свои заветные тайны.
Мне очень хотелось узнать, каковы отношения между моей
сестрой и братом Маюми. Но я стеснялся спросить ее об этом,
хотя был уверен, что она могла бы сообщить мне много
интересного.
И, однако, мы говорили об обоих, особенно о Виргинии...
Маюми с нежностью вспоминала о моей сестре и засыпала меня
вопросами о ней. Она слышала, что Виргиния стала еще красивее,
чем раньше, и затмила своей красотой всех подруг. Маюми
спросила, помнит ли Виргиния наши прогулки, счастливые часы,
проведенные на острове.
"Может быть, слишком хорошо помнит!" -- подумал я, но мне
было как-то тяжело говорить об этом.
Наши мысли обратились к будущему. Прошедшее было ясно, как
голубое небо, а горизонт будущего закрывали облака.
