клубок рогатая змея фи [ночная рогатая змейка фи обитала в Верхнем Египте]
угрожающе подняла злую шипящую головку. Рослый слуга ловким ударом тяжелой
деревянной палки раздавил виновницу, но она сделала уже свое дело.
Хати испускал ругательства и проклятья, но голос его становился тише.
Яд оказывал свое действие, и господин уже не мог наказать нерадивых или
зловредных слуг. Жена в страхе сидела у умирающего, не зная, как помочь
ему. Крики и стоны его постепенно стихали. При свете факелов было видно,
как синели его лицо и руки.
Разбуженные жители приходили на свет факелов, расспрашивали и
притворно выражали сочувствие. Но кто-то, не видимый в темноте,
проговорил:
- Справедливые боги наказали его, много зла наделал он сельчанам.
Другой голос насмешливо справился:
- Уж не боги ли подняли и змею на крышу?
- Да, а все-таки как она попала туда?
- Пожалуй, не сама, - ядовито ответил второй.
Умирающий Хати еще раз судорожно вздрогнул, вытянулся и затих. Толпа
потихоньку разошлась в темноте, обсуждая событие.
Дня через три после этого из Асуана приехал чиновник и начал
производить следствие. Но никто ничего не мог сообщить толкового.
Перепуганные слуги с трясущимися лицами утверждали, что ничего не видели.
Чиновник приказал наказать всех слуг по двадцать пять ударов бегемотовыми
плетками, но и это не помогло внести никакой ясности. После разговора с
женой умершего обозленный чиновник пошел к жрецу в храм Исиды и начал
расспрашивать о приезжем скульпторе. Жрец с негодованием ответил, что
Руабен уехал в Асуан за три дня до смерти писца, а до этого работал при
храме, ночевал здесь и ни с кем не общался. Успокоившись, жрец добавил:
- Хати сам виноват. Он был жаден и несправедлив и так жесток, что
ненависть к нему вполне заслуженная. Чиновник внимательно посмотрел на
жреца. В Асуане он тотчас справился о скульпторе, но все подтвердилось.
Через несколько дней в селение приехал новый писец, совсем молодой
человек. Он долго беседовал со старым жрецом о прошлой деятельности
умершего предшественника и о методах правления. Он сделал кое-какие выводы
для себя на будущее. А потом на прощание спросил:
- Все-таки не могла же змея сама заползти на крышу.
- Видно, кто-то помогал ей, - иронически подтвердил жрец. - Из этого
ты должен сделать заключение, что нельзя озлоблять всех против себя. Я
часто предупреждал его об этом. Кто делает много зла, тот получает за него
возмездие.
Молодой писец зябко поежился, хотя солнце и палило нещадно.
Озабоченный, он пошел в отведенную ему хижину начинать правление над
вверенными ему селениями.
С тех пор, как Руабен покинул столицу Менфе, прошли месяцы, они были
заполнены тяжелым трудом. Но вот работа окончена. Требовательный к своему
труду, ваятель со всех сторон осматривал статую и кое-где подшлифовывал
влажным мелким песком. Жрец сам ездил в Эдфу и привез от ювелира прекрасно
сделанные глаза для богини. Руабен раскрасил ее и установил в центре
храма.
Бедный маленький сельский храм из розового гранита, окруженный
пальмовой рощей, был очень уютен. Несколько акаций чудесной кружевной
завесой спрятали недостатки его грубоватых примитивных форм. Сквозь
зеленые узоры молодых пальм он радовал теплотой своей окраски, светлым
золотисто-розовым цветом. Теперь гордостью этого храма на далекой окраине
страны была статуя богини Исиды, высоко чтимой земледельцами,
хранительницы урожая - самого важного в их нелегкой жизни и
покровительницы семейного очага - скромных и, пожалуй, единственных
радостей бедных людей.
Богиня стояла в легком зеленом полумраке с маленьким Гором на руках,
одетая в пышное платье из тончайшей дорогой ткани. Эту ткань скульптор вез
своей любимой жене. Да и сама богиня, с легким румянцем на смуглом лице, с
блестящими глазами, чем-то напоминала Мери. Только круглый широкий
подбородок был не ее, и рот, напоминающий яркие лепестки прекраснейшего
цветка - лотоса, был другой. Спокойная, величавая, нарядная и
торжественная, она была прекрасна. Но что-то скорбное было в ее глазах и
надломе бровей.
Старый жрец с добрыми глазами подолгу любовался Исидой, ставшей
святыней храма, и часто здесь же, рядом с ним, сидел Руабен, тихий и
грустный. Не раз жрец замечал влажный блеск в его спокойных карих глазах.
Старик думал в глубине души, что мастер вложил в эту работу всю свою душу
и горечь утраты. В чем-то он неуловимо нарушил строгие каноны, хотя внешне
они как будто и соблюдены, но от того лицо богини-матери стало близким,
земным. Долго потом старый жрец с гордостью будет показывать свою Исиду
приезжим из далеких селений. Слава о богине-матери с младенцем будет
шириться и проникать все дальше. Здесь, в тихом уголке, останется часть
души создателя удивительного творения, вложившего в него свою скорбную
любовь. С глубокой раной, скрытой за спокойными внимательными глазами,
уедет он навсегда из родных мест. Здесь останется его творение - жена,
призывающая любимого.
Подолгу сидит жрец, слушая шелест листы и смотрит на божественное
создание рук человеческих. И чудится ему в печальном величии Исиды вечный
символ человеческого страдания и горьких обманутых надежд. Добрые
старческие глаза туманятся. Грустно ему и оттого, что умный, красивый
скульптор уезжает навсегда. И он останется снова одиноким.
К НОВОЙ ЖИЗНИ
Ранним утром, когда яркая заря окрасила восток в радужные цвета,
барка с асуанским гранитом заканчивала последние тысячи локтей своего
длинного пути.
Слева от серебряной дороги реки и в отраженном на ней пламени неба
показалась столица. На барке все уже были на ногах, смотрели на север.
Там, в глубокой синеве неба возникло легкое острие пирамиды. Золотые
лучи восходящего солнца отыскали на горизонте сверкающую точку и
остановились на ней, осветили ее, возвышающуюся над зеленой долиной, над
огромным городом, раскинутым на берегу реки.
И невольно все взоры приковала она, далекая, ослепительно чистая, вся
залитая торжествующим золотисто-розовым светом.
Руабен и Пепи в немом изумлении смотрели на невиданное чудо. И хотя
Руабен видел ее много раз, но впервые она предстала перед ним, свободная
от насыпей, такая, какой ей надлежало стоять тысячелетия. Впервые он видел
ее ранним утром издали и был подавлен ее грандиозностью. Молча думал он о
ней, стоящей над рекой, над холмами, над народом, над страной. В душе
странно перемешивались противоречивые чувства - восхищение и гнев,
гордость за могучее творчество родного народа и горечь от неизмеримости
зла, принесенного этим ослепительным сооружением. Гордыня и прихоть одного
человека вызвали к жизни небывалое чудо, но миллионы людей отдали ей свои
силы.
К ваятелю, погруженному в раздумье, подошел кормчий барки Дуауф и
обратился к нему вполголоса:
- Небывалый памятник создал наш народ! Словно слезами и горем омытая
сияет пирамида в лучах солнца. Не всякий народ в состоянии сделать
подобное.
Барка, меж тем, быстро проносилась мимо города. Начинался трудовой
день. Показалась пристань, расположенная в северной части города. Дуауф
отдал несколько распоряжений гребцам. Солнце поднялось высоко, и река
ослепительно засверкала. Город погрузился в ежедневную деловую суету. А
над ним, упираясь в небо, стояла белая великая пирамида.
Руабен подошел к кормчему.
- Вот и прибыли домой! - услышал Руабен слова Дуауфа.
Барка подошла к портовой части для тяжелых грузов. Руабен с мальчиком
забрали корзину с вещами и подошли попрощаться к кормчему, занятому
распоряжениями по судну.
- Заходите, друзья, ко мне, - обратился к ним Дуауф. - Жена у меня
приветливая, поговорим, по кружке пива выпьем. Приходите с Пепи, мы любим
детей, свои выросли. От пристани пройдешь локтей с тысячу по улице Моряков
и спросишь Дуауфа, сына Меру, всякий там меня знает.
Кормчий ласково потрепал Пепи по черной головке и с сожалением
расстался со своими спутниками. Руабен взвалил корзину на плечи, и они
зашагали в район ремесленников, к домику Анупу.
С волнением шел он по городу. Мальчик с любопытством смотрел вокруг и
задавал множество вопросов. Знакомые улицы мелькали перед глазами Руабена.
Вот ясный светлый храм Ра. Здесь часто бродил он со своими друзьями. За
высокой стеной трепетала листва от утреннего ветерка. Сердце мучительно
сжалось от нахлынувших воспоминаний. Где-то теперь Тети? Все ли
благополучно у старого Анупу? Как он провел один эти долгие месяцы?
Вот и знакомая стена садика из зеленовато-серого ила. Так же
приветливо шелестит густая смоковница. Что за ней, за этой маленькой
дверью? Неужели и здесь, в единственном дружеском прибежище, ждет его
горечь потерь и несчастий? Медленно открывает он дверь. На циновке у
хижины сидит Анупу, и лицо его озаряется радостью. Руабен замечает, что
старик выглядит гораздо лучше, чем несколько месяцев назад. Они горячо
обнялись, и на глазах обоих заблестели радостные слезы.
Руабен осторожно спрашивает о Тети. Анупу улыбается и показывает
глазами на садик. Руабен торопливо идет за высокие ряды винограда и там
же, у ярких цветущих кустов, как несколько лет назад, видит ее.
Она не слышит его шагов, и только когда он подошел совсем близко,
вздрогнула. Глаза их встретились, и печаль Тети растворилась в бурной
радости скульптора. Он прижал ее бережно к себе и почувствовал впервые за
много лет, как стало легко на душе. Он заглянул в ее глазе со страхом и
надеждой:
- Ты совсем... оттуда?
- Да, - ответила она.
- Если бы не было Мери, любил бы только тебя. Теперь ее нет.
- Но можешь ли ты забыть, что было со мной? - тихо спросила она.
- Ты много страдала, Тети, и за это я еще больше люблю тебя. Я весь
принадлежу тебе.
Они вышли из садика. Она увидела мальчика. Он оживленно рассказывал
что-то Анупу.
- Вот все, что осталось от моей семьи. Сможешь ли ты быть ему доброй
матерью?
Она посмотрела на Руабена глазами, полными слез.
- Клянусь памятью Инара, я заменю ее.
Молодые люди подошли к Анупу. Тети обняла мальчика, и, гладя его
головку, спросила:
- Ты хочешь, малыш, чтобы я была твоей матерью?
Мальчик поднял на нее большие доверчивые глаза. Анупу, улыбаясь,
смотрел на них. Может быть, счастье снова постучалось в их маленький дом?
ФАРАОН УХОДИТ К ОСИРИСУ
Царь Верхнего и Нижнего Египта умирал. Неизвестная болезнь вот уже
много месяцев подтачивала его силы. Напрасно лучшие маги-жрецы
торжественными заклинаниями изгоняли злых духов болезни из немощного тела
грозного царя. Страшные заклинания, хранимые жрецами в строжайшей тайне,
были бессильны. Напрасно лучшие врачеватели поили больного фараона темными
настойками, горькими и мутными. Осирис звал к себе земного бога Черной
Земли.
Хуфу не хотелось уходить из Кемет. Ему нравилась жизнь в родной
стране. Многое привязывало его к этой жизни. Дворцы его были прекрасны. В
гареме было много юных красивых женщин. Да и чего ему не хватало?
Около больного сидят его рослые, умные сыновья. В душе царя все еще
идет борьба: кого оставить наследником: Хауфра или Джадефра. Хауфра умен,
властен; он больше всех подходит на фараона. И характером он пошел в отца.
Но Джедефра чем-то влечет его сердце больше других. Оба сына чувствуют
борьбу, происходящую в душе отца, и недолюбливают друг друга.
Другие сыновья не думают о троне. С детства они знают, что царем
