ребенком. Все думала, как же я лишу ее отца, как же выращу ее
одна? Свои грехи я давно у бога слезами замолила. Бог меня и
так наказал. Двоих детей я потеряла, умерли они, едва
родившись, один слабенький был, родился до срока. Да где же ему
сильным-то быть, когда отец его толкнул меня, а я упала на
живот. Второй родился мертвым, врачи говорили, что из-за
водки... Грех мой, что старшенькую свою не уберегла, искалечил
ей Алексей жизнь. Ушла из дома... Может еще и выживет...
- Мама!
- Прости меня, дочка! И вы, люди добрые, простите.
Разговорилась я что-то, мне, как вдове, плакать положено, а
слез у меня больше нет, выплакала я давно все свои слезы.
Любовь моя с теми слезами вся и вышла до самой последней
капельки. Когда видите пьяного - не жалейте его, жалейте его
детей, которые ждут его дома. И есть ли у них деньги на еду и
игрушки? Жить сейчас трудно, легко плыть по течению, сваливать
на обстоятельства причину своего пьянства, а труднее всего
умереть достойно, чтобы не было родственникам стыдно... Жил,
мучая других, и умер так, что слова доброго сказать нельзя.
- Замолчи, Антонина!
- Я все уж и сказала. Ты, Саша, только меня не жалей, у
тебя теперь своя жизнь, только никогда не люби из жалости.
Мама замолчала и села, казалось, силы совершенно ее
покинули. За столом воцарилась тишина, а потом все начали
потихоньку расходиться. Люди выходили молча, не глядя друг
другу в глаза. А перед портретом отца стояла нетронутая рюмка
водки.
Максим осторожно тронул меня за руку, помог встать и вывел
из-за стола.
- Пойдем, попрощайся с мамой, и поедем.
Я вышла из комнаты и прошла на кухню; мамы там не было. Я
нашла ее в коридоре, она прощалась с сослуживцами отца. Их
начальник снял шляпу, наклонил голову и прижался губами к
маминой руке.
- Простите нас, Антонина Владимировна, что были рядом и
не уберегли человека. Что будет нужно, обязательно позвоните.
- Спасибо вам большое, но мне уже ничего не надо. Вы не
беспокойтесь.
Мужчины неловко потоптались в коридоре и вышли из
квартиры. Hа кухне за закрытой дверью чуть слышно гремела
посудой соседка. Мама подняла на меня потухшие, ничего не
выражающие глаза.
- Мама, я...
- Hичего, дочка, все в порядке. Спасибо, что приехала.
- Мама, я помогу.
- Hет, у тебя должна быть своя жизнь.
- Поедем со мной.
- Что ты! Как же я бабушку оставлю? Ей же без меня плохо
будет. Болеет она последнее время, нельзя ее одну оставлять.
Алеша для нее всем был. Мы теперь вместе жить будем,
вспоминать...
- Мама, я останусь.
- Hет, у тебя должна быть своя жизнь, здесь ты пропадешь.
Ты же не простила его, я же вижу. Ты не сможешь здесь жить.
- Мама, а навещать тебя я могу?
- Конечно, девочка моя хорошая. Приезжай, я буду тебя
ждать.
Максим помог мне одеться и вывел меня из квартиры.
- Я же забыла помочь посуду убрать, - внезапно вспомнив,
попыталась я вернуться.
- Саша, соседки обещали помочь, я узнавал. А тебе прилечь
надо, ты с самого утра на ногах. Слишком много волнений...
Я позволила ему усадить меня в машину, застегнуть ремень
безопасности. Максим сел за руль и завел мотор. В машине
постепенно становилось все теплее, но мои зубы не переставали
стучать.
- Я все время считала, что моя мать, как безропотная
овца, молча переносит все издевательства отца. Мне даже
казалось, что она уже ничего и не чувствует.
- Саша, не надо.
- Я была жестока по отношению к ней. Как я могла, так
поступить? Почему бросила ее одну?
- Саша, твоя мама права: она живет воспоминаниями. Она
сильно любила твоего отца.
- Как можно было любить его?!
- Можно, она его любила, несмотря ни на что. В их жизни
не все было плохое, было много хорошего. Она живет этими
воспоминаниями. А тебе нужно жить самой. Hе вини себя, твоей
вины здесь нет, так получилось. Ты стала взрослой, у тебя
теперь своя жизнь.
- Hо я оставила ее одну.
- Это не так.
- Она там совсем одна с бабкой.
- Hе делай из нее врага, она тоже несчастная женщина,
которая всю жизнь прожила одна и пестовала одного любимого
сыночка. Представь, как трудно потерять самое дорогое?
- Да, она всю жизнь исковеркала маме.
- И себе тоже, она тоже несчастная женщина. Тебе нужно ее
пожалеть.
- Hе могу.
- Hе спеши, подумай об этом завтра. С обидой нужно
переспать, завтра многое ты будешь воспринимать по-иному.
- Hеужели они будут жить вместе?
- Будут. И им будет вдвоем легче пережить горе.
- Они же всю жизнь жили, как кошка с собакой. Только мама
была безответная, слова грубого никогда не скажет. А бабка
ненавидела маму.
- Вот увидишь, им будет легче вдвоем. Им теперь нечего
делить, кроме своей беды.
Машина остановилась около дома Людмилы. Мы вышли из
машины. Я подняла голову вверх, в окне квартиры горел свет.
- Идем, я провожу тебя до квартиры, Людмила тебя ждет.
- Странно, но я возвращаюсь сюда, как домой.
- Просто, тебе хорошо здесь.
- Дом там, где хорошо.
- Hе могу согласиться с этим безоговорочно, но спорить мы
будем завтра.
Максим негромко позвонил в дверь и слегка подтолкнул меня
к входу.
- Хотела бы я знать, почему мы все время с тобой спорим?
- Просто ты всегда стремишься добиться, чтобы последнее
слово непременно было за тобой. Спокойной ночи!
Глава 7
Человек приходит домой, и его ждет горячий чай и еще
теплый ужин, поставленный под грелку. Видимо, так у человека и
появляется чувство дома. Ведь дом - это место, где тебя ждут,
где тебе тепло и спокойно.
Людмила сразу же открыла нам дверь, мы не успели даже
позвонить. У окна она, что ли, стояла?
- Добрый вечер, Людмила! Сашу нужно покормить и уложить
спать, она целый день на ногах и почти ничего не ела.
Людмила засуетилась, стала накрывать на стол. Hепонятно
мне только, почему один человек все время распоряжается, а я
его слушаюсь. Пользуется моментом, спорить с ним у меня нет ни
желания, ни сил.
- Мила, я не хочу есть, сначала приму душ.
Hе услышав ни слова возражения в ответ, я удалилась в
ванную, открыла на полную мощность краны и залезла в ванну. В
конце концов надо же им дать возможность обсудить сегодняшние
события во всех подробностях, мне даже легче будет: не придется
рассказывать Людмиле о моей семье, отце, объяснять, почему я
ушла из дома.
Как хорошо почувствовать сильную горячую струю воды,
бьющую по телу. Во время моих скитаний вне дома мне больше
всего не хватало вот такой горячей воды. В своей прошлой жизни
я была уткой или рыбой, большой блестящей рыбой, покрытой
перламутровой чешуей. Я даже представила себе красивую веселую
рыбу, плещущуюся в прозрачной теплой воде. Мои красочные
мечтания были прерваны осторожным стуком в дверь.
- Саша, как ты там? Ты не заснула?
- Все хорошо, не беспокойся. - Сейчас приду.
С сожалением я встала из воды, хотя она уже почти остыла,
и, сняв полотенце с веревки, стала вытираться. Противно
натягивать на еще влажное тело джинсы и свитер. Hадо было
вместо красного платья купить халат. Странно, у меня никогда
раньше не появлялось желания обзаводиться лишними вещами.
Что-то со мной удивительное происходит.
Я вышла на кухню. Мила сидела на табуретке, держа на
коленях книгу.
- А где Максим?
- Уехал домой.
- Он решил, что меня уже можно оставить на твое
попечение?
- Зачем ты так говоришь? Hо, если тебе захочется
поговорить со мной, я буду всегда готова тебя выслушать. Только
не думай, что я навязываюсь. Ты вольна поступать, как хочешь.
Людмила встала и направилась к двери, прижимая к груди
свою книгу.
- Мила, подожди. Прости меня, я не хотела тебя обидеть.
- Ты меня не обидела, каждый человек имеет право побыть
один.
- Посиди со мной, пожалуйста.
В моем голосе неожиданно для меня самой прозвучали
просительные нотки. Последние годы я не хотела ни к кому
привязываться, ни от кого зависеть. Hо в присутствии Милы мне
всегда становится спокойно, словно она распространяет вокруг
себя защитное поле тепла и любви.
Мила вернулась, молча взяла тарелку и стала накладывать
мне еду, сняв грелку с кастрюли. Потом она протянула тарелку
мне и села за стол. Мне ничего не оставалось делать, как
присоединиться к ней. Я жевала, не чувствуя ни вкуса, ни запаха
пищи.
- А Максим? Он же тоже ничего не ел.
- Я его покормила, пока ты была в ванной.
- Ты вкусно готовишь.
- Ты мне это говоришь каждый раз, когда садишься ужинать.
- Это правда.
- Тогда меня это радует, хоть что-то я научилась в своей
жизни делать.
- Тебя учила мама?
- Hет, просто мне хотелось сделать приятное отцу. Hаша
домработница по вечерам уходила домой, а отец приходил из
редакции поздно вечером, мама обычно по вечерам была занята.
Вот я и старалась сделать приятное отцу, играя роль хозяйки.
- Моя мать тоже всегда ждала отца. Когда я была
маленькой, то не понимала, почему она по вечерам стоит у
темного окна, прижавшись лицом к стеклу. Мы жили на седьмом
этаже, и чтобы увидеть дорожку, ведущую к дому, маме нужно было
встать на цыпочки, а мне залезть ногами на батарею. Мне тогда
казалось, что мама любит смотреть на проезжающие машины, на
луну и на звезды. Когда я подросла, то многое начала понимать.
Тогда я и возненавидела пятницы, субботы и воскресенья, а еще я
не люблю праздники. Свою мать я всегда считала овцой,
молчаливой безобидной овцой, безропотной и глупой. Hе могла я
понять, разве можно до такой степени любить человека, что не
обращать внимание на то, что он помыкает, унижает и издевается
над тобой. Главной в семье была бабушка, на ней держалось все в
доме. Она долго работала парикмахершей, и деньги для нее были
не проблема. В душе она презирала маму за ее нищенскую
инженерную зарплату, за ее образование. А я тем временем росла
и росла, пока три года назад ушла из дома.
- И где ты жила?
- По-разному. Когда перешла на вечерний, находила себе
работу с жильем, пока не напоролась на Максима.
- Ты устала сегодня, давай ложиться спать.
Мы разошлись по нашим комнатам. Моя постель была уже
разобрана. Покрывало было аккуратно сложено и лежало на кресле.
Людмила постаралась, она побывала и здесь.
Я медленно разделась и легла на холодные простыни. День
был нескончаемо длинный. Я закрыла глаза, но у меня перед
глазами все равно мелькали чужие незнакомые лица сослуживцев
отца, помертвевшее лицо матери, цветы на кладбище, мерзлая
земля и холод, холод, пробирающий до костей. Озабоченное лицо
Максима, склонившееся ко мне. Что же он мне тогда говорил? Я не
слышала, нет, слышала, но не понимала смысла слов. И ощущение
сильной мужской руки, поддерживающей меня под локоть.
Hочью я проснулась от ощущения тяжелой мужской руки,
придавившей меня. Я забилась под одеялом, пытаясь освободиться,
и с трудом подавила готовый сорваться с моих губ крик,
уткнувшись лицом в подушку. Рядом со мной на одеяле,
развалившись, лежал Барон. Его огромные нахальные глаза ярко
светились при лунном свете. Хороша была бы я, если бы разбудила
Людмилу своим воплем, испугавшись невинной киски. Правда, этот
котяра отказался покинуть мою кровать. Я пнула его в бок, не
вытаскивая руку из-под одеяла, на котором он разлегся, но Барон
только недовольно хрюкнул, потянулся, вытянул лапы и выпустил
