быть, наша-ваша и моя терять телесность, и теперь душевность от моя, а
телесность быть от не моя, моя не знать как, но та рогач убежать
быстро-быстро! Ваша великая полицейскость! Спасите!
И с этими словами пал хитрый Клапауциус на колени, гремя кандалами и
болтая быстро и неустанно на том же ломаном языке. Балерион же, в мундире с
эполетами за столом стоя, слушал и моргал, слегка ошеломленный; вглядывался
он в коленопреклоненного, и видно было, что уж почти поверил ему, ибо
Клапауциус по дороге к участку вдавливал пальцы свободной левой руки в лоб,
чтобы получились там две вмятины, подобные тем, какие оставляют рога
аппарата. Приказал Балерион расковать Клапауциуса, выгнал всех своих
подчиненных, а когда остались они с глазу на глаз, велел Клапауциусу
подробно рассказать, как было дело.
Клапауциус сочинил длинную историю о том, как он, богатый чужеземец,
лишь сегодня утром причалил к пристани, везя на своем корабле двести
сундуков с самыми удивительными в мире головоломками, а также тридцать
прелестных заводных девиц, и хотел он и то и другое преподнести великому
королю Балериону, ибо был это дар от императора Труболюда, который тем самым
желал выразить династии Кимберской дистанционное свое почтение; и как по
прибытии сошел он с корабля, дабы хоть ноги размять после длительного
странствия, и прохаживался преспокойно по набережной, когда некий субъект, с
виду вот именно такой, -- тут показал Клапауциус на свое туловище, -- уже
тем возбудивший его подозрение, что так алчно глазел на великолепное одеяние
чужеземное, внезапно ринулся на него с разгона, будто обезумел и хотел его,
страхом объятого, навылет пробежать, однако же лишь сорвал с головы шапку,
боднул его сильно рогами, и свершилось тогда непонятное чудо обмена душ.
Заметить тут надлежит, что Клапауциус немало страсти вложил в сие
повествование, стремясь придать ему как можно более правдоподобия. Подробно
рассказывал он о своем утраченном теле, а притом весьма презрительно и едко
отзывался о том, в коем сейчас пребывал; он даже оплеухи себе самому
закатывал и плевал то на живот, то на ноги; не менее подробно описывал он
сокровища, им привезенные, а в особенности -- девиц заводных; говорил о
своей семье, оставленной в краю родном, о любимом сыне-машине, о мопсе своем
электронном, об одной из трехсот своих жен, которая умеет такие соусы
готовить на сочных ионах, что и сам император Труболюд подобных не едал;
доверил он также коменданту полиции самый большой свой секрет, а именно, что
условился он с капитаном корабля, чтобы тот отдал сокровища любому, кто на
палубе появится и тайное слово произнесет.
Алчно выслушивал Балерион-комендант бессвязное его повествование, ибо и
вправду все это казалось ему логичным: Клапауциус хотел, видимо, укрыться от
полиции и совершил это, перенесясь в тело чужеземца, которого избрал потому,
что муж сей облачен был в великолепные одежды, а значит, наверняка богат;
благодаря такой пересадке возможно было обзавестись немалыми средствами.
Видно было, что различные мысли Балериона одолевают. Всячески старался он
выпытать тайное слово от лжечужеземца, который, впрочем, не очень тому
противился и, наконец, шепнул ему на ухо это слово, а звучало оно так:
"Ныртек". Теперь уже видел конструктор, что привел Балериона туда, куда
нужно, ибо Балерион, на головоломках помешанный, не желал, чтобы преподнесли
их королю, поскольку сам он сейчас королем не был.
Сидели они теперь молча, и видно было, что какой-то план созревает в
голове Балерионовой. Начал он кротко и тихо выспрашивать у мнимого
чужеземца, где стоит его корабль, как на него попасть и так далее.
Клапауциус отвечал, на алчность Балериона рассчитывая, и не ошибся, ибо тот
внезапно поднялся, заявил, что должен проверить его слова, и вышел из
кабинета, тщательно замкнув двери. Услыхал также мнимый чужеземец, что,
наученный недавним опытом, Балерион поставил на пост под окном комнаты
вооруженного стражника.
Знал, разумеется, Клапауциус, что корыстолюбец вернется ни с чем, ибо
ни корабля такого, ни сундуков с головоломками, ни заводных девиц и в помине
не было. Однако на этом его план основывался. Едва закрылись двери за
королем, подбежал Клапауциус к столу, достал из ящика аппарат и поскорее
нацепил его на голову, а потом преспокойно стал дожидаться Балериона. В
скором времени услыхал он грохот шагов и извергаемые сквозь зубы проклятия,
потом заскрежетал ключ в заимке, и ввалился в комнату комендант, с порога
еще выкрикивая:
-- Мерзавец, где корабль, где сокровище, где головоломки?!
Однако больше он ничего не успел вымолвить, потому что Клапауциус,
притаившийся за дверью, прыгнул на него, как взбесившийся козел, боднул его
в лоб, и, прежде чем успел Балерион как следует расположиться в новом теле,
Клапауциус-комендант во весь голос заорал, вызывая полицейских, и велел
заковать короля, тут же в каземат отправить да стеречь хорошенько. Ополоумев
от неожиданности, Балерион в новом теле понял, наконец как позорно его
провели; уразумев, что все время имел дел с ловким Клапауциусом, а никакого
чужеземца и не существовало, разразился он в темнице ужасающими
ругательствами и угрозами, но тщетно -- не было уже у него аппарата,
Клапауциус же хоть временно и утратил свое хорошо знакомое тело, но
зато получил обменник индивидуальности, чего и добивался. Так что облачился
он побыстрее в парадный мундир и отправился прямиком в королевский дворец.
Король по-прежнему спал, однако же Клапауциус в качеств коменданта
полиции заявил, что необходимо ему хоть на десять секунд повидать короля,
поскольку речь идет о деле величайшего значения, об интересах государства, и
всякого такого наговорил, что придворные перепугались и допустили его к
спящему. Хорошо зная привычки и причуды Трурля, Клапауциус пощекотал ему
пятку, Трурль подпрыгнул и немедленно пробудился, потому что щекотки боялся
сверх меры. Он быстро пришел в себя и удивленно глядел на незнакомого
исполина в полицейском мундире, но тот, склонившись, сунул голову под
балдахин кровати и шепнул:
-- Трурль, это я, Клапауциус, мне пришлось пересесть в полицейского,
иначе я не добрался бы до тебя, а к тому же у меня и аппарат при себе...
Рассказал ему тут Клапауциус о своей хитрой проделке, и Трурль,
чрезвычайно обрадованный, немедля встал и заявил, что чувствует себя
отменно. А когда обрядили его в пурпур, воссел он со скипетром и державой на
троне, дабы отдать многочисленные приказания. Велел он попервоначалу, чтобы
привезли ему из больницы его собственное тело с ногой, которую свихнул
Балерион на портовой лестнице; когда же сделали это, наказал он лекарям
придворным, дабы пострадавшего немедля величайшей заботой и опекой окружили.
Посоветовавшись затем с комендантом полиции, сиречь Клапауциусом, решил
действовать во имя восстановления всеобщего равновесия и подлинного порядка.
Нелегко это было совершить, ибо история безмерно запуталась. Однако же
конструкторы не имели намерения вернуть все души в прежние их телесные
оболочки. Ранее всего, со всевозможной быстротой следовало так поступить,
дабы Трурль и телесно стал Трурлем, равно как Клапауциус -- Клапауциусом.
Повелел поэтому Трурль привести пред лицо свое скованного Балериона в теле
коллеги, прямо из полицейского каземата. Совершили тут же первую пересадку,
Клапауциус снова стал собой, а королю в теле экс-коменданта полиции пришлось
выслушать немало весьма для него неприятного, после чего отправился он опять
в каземат, на этот раз -- королевский; официально же объявили, что впал он в
немилость вследствие неспособности к решению ребусов.
Назавтра тело Трурля до такой степени уже выздоровело, что можно было
отважиться на пересадку. Одна лишь проблема оставалась нерешенной. А именно
-- неловко все же было покинуть эту страну, должным образом не уладив
вопроса о престолонаследии. Ибо о том, чтобы извлечь Балериона из оболочки
полицейской и снова на престол его усадить, конструкторы и думать не желали.
Решили они поэтому рассказать обо всем тому честному матросу, который в теле
Трурлевом обретался, взяв с него великую клятву, что сохранит он молчание.
Увидев же, как много содержится разума в этой простой душе, сочли они его
достойным властвовать, и после пересадки Трурль стал самим собой, матрос же
-- королем.
Еще ранее повелел Трурль доставить во дворец большие часы с кукушкой,
каковые заприметил Клапауциус в антикварном магазине, когда бродил по
городу. И пересадили разум короля Балериона в тело кукушечье, а кукушкин
разум -- в тело полицейского; тем самым восторжествовала справедливость, ибо
королю с той поры пришлось добросовестно трудиться и аккуратным кукованьем,
к которому принуждали его в соответствующее время уколы часовых шестеренок,
должен он был весь остаток жизни, вися на стене тронного зала, искупать
безрассудные свои забавы и покушение на здоровье конструкторов. Комендант же
вернулся на свою прежнюю работу и отлично с ней справлялся, ибо кукушечьего
разума оказалось для этого вполне достаточно.
Когда же это произошло, друзья, попрощавшись поскорее с венценосным
матросом, взяли пожитки свои на постоялом дворе и, отряхнув с башмаков прах
этого не слишком гостеприимного королевства, двинулись в обратный путь.
Присовокупить следует, что последним деянием Трурля в теле королевском
было посещение дворцовой сокровищницы, откуда забрал он коронную
драгоценность рода Кимберского, поскольку награда эта по справедливости ему
полагалась как изобретателю неоценимого укрытия.
