Станислав Лем.
Проказы короля Балериона
Фантастическая сказка
Перевела с польского Ариадна Громова.
Из жизни конструкторов Трурля и Клапауциуса.
Изд: "Искатель" No 1 (43) 1968 год.
OCR: Владимир Полежаев
Не жестокостью досаждал своим подданным король Балерион Кимберский, а
пристрастием к увеселениям. И опять же ни пиров он не устраивал, ни оргиям
ночным не предавался; невинные забавы были милы сердцу королевскому: в
горелки, в чижика либо в стуколку готов был бы играть утра до вечера; однако
всему предпочитал Балерион игру прятки. Ежели требовалось принять какое-либо
важное решение, подписать декрет государственного значения, побеседовать
послами чужезвездными либо дать аудиенцию какому-нибудь маршалу, король
немедля прятался и под страхом суровейших наказаний повелевал себя искать.
Бегали тогда придворные по всему дворцу, заглядывали в башни и рвы,
простукивали стены, так и этак переворачивали трон, и поиски эти нередко
затягивались, ибо король каждый раз придумывал новые тайники и укрытия.
Однажды не дошло до объявления сугубо важной войны лишь потому, что король,
обвешавшись стекляшками и финтифлюшками, три дня висел в главном дворцовом
зале, изображая люстру, и посмеивался исподтишка над отчаянной беготней
придворных.
Тот, кто его находил, немедленно награждался званием Великого
Открывателя Королевского; было таких Открывателей при дворе уже семьсот
тридцать шесть. Ежели кто хотел попасть в доверие к королю, непременно
должен был поразить монарха какой-то новой, неизвестной ему игрой. Нелегко
это было сделать, ибо король был весьма сведущ в этом вопросе: знал- и
древние игры -- например, чет и нечет -- и новейшие, с обратной связью, на
манер кибергая; время от времени говорил он также, что все есть игра либо
развлечение -- и его королевство и весь свет.
Возмущали эти речи, легкомысленные и неразумные, степенных королевских
советников, а более всех страдал старейшина дворцового совета,
достопочтенный Папагастер из древнего рода Матрициев, видя, что для короля
нет ничего святого и что даже собственное высочайшее достоинство решается он
подвергать осмеянию.
Наивысший, однако, ужас охватывал всех, когда король, поддавшись
внезапному капризу, начинал игру в загадки-отгадки. С давних пор увлекался
он этим и еще во время своей коронации поразил великого канцлера вопросом:
различаются ли между собой патер и матерь, и если да, то зачем?
Король вскорости уразумел, что придворные, которым задает он загадки,
не слишком тщатся их разгадывать. Отвечали они лишь бы ответит, впопад и
невпопад, что безмерно Балериона гневало. Дело лучше пошло, когда король
заявил, что назначение на придворные должности будет зависеть от результатов
отгадывания. К величайшему прискорбию, многие сановники решались обманывать
короля, и тот, хоть и был добрым по натуре, такого поведения стерпеть не
мог. Главный маршал королевский осужден был на изгнание за то, что на
аудиенциях пользовался шпаргалкой, укрытой под горловиной панциря; вряд ли
бы это обнаружилось, если б некий генерал, его недруг, не доложил об этом
потихоньку королю. Так же и старейшине дворцового совета Папагастеру
пришлось распрощаться со своей должностью, ибо не знал он, где находится
самое темное место в мире. По прошествии некоторого времени- дворцовый совет
состоял уже из самых ловких во всем государстве разгадывателей кроссвордов и
ребусов, а министры и шагу не ступали без энциклопедии. Под конец достигли
придворные такой сноровки, что давали правильные ответы еще прежде, чем
король заканчивал вопрос, и дивиться этому не приходилось, поскольку и
придворные и король были постоянными подписчиками "Правительственной
газеты", в которой вместо скучных приказов и указов публиковались
преимущественно шарады и массовые игры.
Однако, по мере того как проходили годы, королю все меньше хотелось
раздумывать, и вернулся он поэтому к своему первому и самому любимому
развлечению -- к игре в прятки. А однажды, разыгравшись, установил
совершенно необычную награду для того, кто придумает самое лучшее укрытие в
мире. Наградой этой назначил король драгоценность неоценимую: коронный
бриллиант рода Кимберитов, из которого происходил Балерион. Камня этого
дивного давно уже никто и в глаза не видел -- долгие века пребывал он за
семью замками в королевской сокровищнице.
Надо же было случиться, что Трурль и Клапауциус во время очередного
своего путешествия наткнулись на Кимберию. Весть о королевской причуде как
раз в это время обошла все государство: а поэтому быстро дошла и до слуха
конструкторов; услыхали они это от местных жителей на постоялом дворе, где
провели ночь.
И отправились они наутро к дворцу, чтобы сообщить что знают секрет
укрытия, равного которому нет. Жаждущих награды явилось, однако, так много,
что невозможно было сквозь эту толпу протиснуться. Это им пришлось не по
вкусу, и вернулись они на постоялый двор, решив на следующий день снова
попытать счастья. Однако счастью надо хоть чуточку помогать; мудрые
конструкторы об этом помнили, а посему Трурль каждому стражнику, который
хотел их задержать, а потом и придворным, чинящим препятствия, молча совал в
руку увесистую монету; а ежели тот не отступал, но, напротив, возмущался,
Трурль тут
же добавлял вторую, еще более увесистую; не прошло и пяти минут, а они
уже очутились в тронном зале перед лицом его величества.
Весьма обрадовался король, услыхав, что такие прославленные мудрецы
прибыли в его владения специально, чтобы одарить его сведениями об идеальном
укрытии. Не сразу удалось растолковать Балериону, что да как, но разум его,
с детства приученный к трудным загадкам, ухватил, наконец, в чем суть дела.
Король возгорелся энтузиазмом, сошел с трона и, заверяя двух приятелей в
неизменной своей благосклонности, сказал, что наградой он их не обойдет, при
условии, что тут же сможет испробовать тайный рецепт. Клапауциус, правду
говоря, не хотел сообщать рецепт, бормоча сквозь зубы, что следовало бы
ранее написать, как положено, договор на пергаменте, с печатью и шелковой
кистью, однако же король неотступно молил их и клялся всеми святыми, что
награда им обеспечена, -- и конструкторы сдались.
Необходимое устройство было у Трурля в маленьком ящичке, который он
принес с собой и теперь показал королю. С игрой в прятки это изобретение не
имело, собственно, ничего общего, однако можно было применить его и с такой
целью. Был это карманный, портативный двусторонний обменник индивидуальности
-разумеется, с обратной связью. При его посредстве двое могли по желанию
обменяться индивидуальностями, что происходило совершенно просто и весьма
быстро. На голову надевался аппарат, похожий на коровьи рога. Надо было
приставить рога эти к голове того, с кем хочешь совершить обмен, и слегка
нажать; тогда включалось устройство, генерирующее две противоточные серии
молниеносных импульсов. По одному рогу ваша собственная индивидуальность
уходила в глубь чужой, а по другому - чужая индивидуальность вливалась в
вашу. Происходила, таким образом, абсолютная разгрузка памяти и
одновременная загрузка чужой памяти в возникшую пустоту.
Трурль для наглядности надел аппарат на голову и приблизил рога к
монаршему челу, объясняя, как следует пользоваться обменником, но тут
порывистый король так крепко боднул его, что устройство включилось и
произошел моментальный обмен индивидуальностей. И совершилось это так быстро
и так незаметно, что Трурль, до тех пор экспериментов над собой не
производивший, даже не сообразил, что случилось. Клапауциус, стоявший
поодаль, тоже ничего не заметил и только удивился, что Трурль внезапно
прервал свое объяснение, а продолжил его сам король, применяя такие
выражения, как "потенциалы нелинейного субмнемонического перехода" или
"адиабатический проток индивидуальности по обратному каналу". Лекция
продолжалась, и, слушая пискливый голос монарха, почувствовал вскоре
Клапауциус, что случилось нечто недоброе.
Балерион, находившийся в организме Трурля, вовсе не слушал ученых
разглагольствований, а пошевеливал слегка руками и ногами, будто старался
поудобней устроиться в новом для него теле, с большим любопытством его
осматривая. И вдруг Трурль, облаченный в длинный плащ королевский, взмахнув
рукой при повествовании об антиэнтропических критических переходах,
почувствовал, будто ему мешает нечто. Он глянул на собственную руку и
остолбенел, увидев, что держит в ней скипетр. Не успел Трурль и слова
вымолвить, как король рассмеялся радостно и выбежал из тронного зала. Трурль
устремился за ним, но запутался в пурпурном монаршем одеянии и растянулся во
весь рост на полу, а на грохот этот сбежались придворные. Бросились они
сперва на Клапауциуса, думая, что он угрожает его величеству. Пока
коронованный Трурль поднялся, пока объяснял, что ничего ему плохого
Клапауциус не сделал, Балериона уж и след простыл. Тщетно пытался Трурль в
королевской мантии бежать за ним, придворные того не допустили. Отбивался он
от них и кричал, что никакой он не король и что произошла пересадка. Они же
решили, что чрезмерное увлечение головоломками, несомненно, повредило разум
властителя, посему почтительно, но непреклонно увели его в спальню, хоть
орал он и изо всех сил упирался, и послали за лекарями.
Клапауциуса же стражники вытолкнули на улицу, и он побрел к постоялому
двору, не без тревоги размышляя об осложнениях, которые могут из всего
происшедшего возникнуть.
"Разумеется, -- думал он, -- если б это я был на месте Трурля, то при
свойственном мне спокойствии духа мигом навел бы порядок. Не скандалил бы я
и не кричал о пересадке -- ведь это неминуемо вызовет мысль о душевной
болезни, -- а потребовал бы, используя свое новое, королевское тело, чтобы
поймали мнимого Трурля, сиречь Балериона, который бегает себе теперь где-то
по городу. А заодно повелел бы, чтобы другой конструктор остался при моей
королевской персоне в качестве тайного советника. Но этот абсолютный кретин,
-- так назвал он невольно про себя Трурля-короля, -- распустил нервы; ничего
не поделаешь, придется применить мой стратегический талант, иначе все это
добром не кончится..."
Затем постарался Клапауциус вспомнить все, что ему известно о свойствах
обменника индивидуальности, а знал он об этом немало. Наиболее важным, а
вместе с тем и наиболее опасным счел он то свойство, о котором
легкомысленный Балерион, злоупотребляющий где-то телом Трурля, и понятия не
имел. Если бы он упал и при этом рогами боднул какой-нибудь предмет
материальный, но неживой, его индивидуальность немедля вошла бы в этот
предмет, а поскольку неживые вещи индивидуальности не имеют и ничего взамен
со своей стороны дать не могут, тело Трурля стало бы трупом, а дух
королевский, замкнутый в камень либо в фонарный столб, навеки остался бы
там.
В тревоге ускорил Клапауциус шаги и невдалеке от постоялого двора узнал
от оживленно беседующих горожан, что его товарищ выскочил из королевского
дворца, будто за ним черти гнались, и, стремглав сбегая по длинной и крутой
лестнице, ведущей в порт, упал и сломал ногу, что привело его в ярость
прямо-таки необычайную; лежа, начал он орать, что, мол, перед ними король
Балерион собственной персоной и требует он придворных врачей, носилок с
пуховыми подушками и освежающих ароматов. И стоявшие вокруг смеялись над его
