безумием, а он ползал по мостовой, ругался на чем свет стоит и раздирал свои
одежды. Некий прохожий, добросердечный, видно, человек, склонился над ним и
хотел помочь ему подняться. Тогда лежащий сорвал с головы шапку, из-под
которой, как уверяли лично видевшие эту сцену, показались дьявольские рога.
Рогами этими он боднул доброго самаритянина в лоб, вслед за чем пал на
землю, издавая слабые стоны, а тот, кого он боднул, сразу изменился, "будто
сам дьявол в него вступил", и, прыгая, приплясывая, расталкивая всех по
пути, во весь дух помчался вниз по лестнице, к порту.
Клапауциусу прямо-таки дурно сделалось, когда он все это услыхал, ибо
понял он, что Балерион, попортив тело Трурля, которое так недолго ему
служило, пересел в тело какого-то неизвестного прохожего. "Ну, вот теперь-то
начнется! -- подумал он с ужасом. -- И как я теперь найду Балериона,
спрятанного в новом и незнакомом теле? Где его искать?" Пробовал он выведать
у горожан, кто был прохожий, так добросердечно отнесшийся к поверженному
лже-Трурлю, а также куда девались рога; но никто не знал этого человека,
видели только, что одежда на нем была моряцкая и чужеземная, словно приплыл
он на корабле из дальних стран. О рогах же никто и вовсе не ведал. Но тут
отозвался один нищий и сказал Клапауциусу, что добросердечный моряк сорвал
рога с головы у лежащего весьма поспешно -- никто другой этого и заметить не
успел.
Похоже было на то, что обменник по-прежнему у Балериона и цепь
головоломных пересадок из тела в тело может продолжаться. Особенно
перепугало Клапауциуса известие о том, что Балерион находился сейчас в
каком-то моряке-чужеземце. "Вот те на! -- подумал он. -- Моряк, а это
значит, что ему вскоре отплывать. Если он вовремя не явится на корабль (а он
наверняка не явится, ведь Балерион понятия не имеет, с какого корабля этот
моряк!), капитан обратится к портовой полиции, а та схватит моряка как
беглеца, и король Балерион мигом окажется в подземельях тюрьмы! А если он с
отчаянья хоть раз боднет стену темницы рогами, то есть аппаратом... ужас,
ужас и еще раз ужас!"
И хоть поистине ничтожными были шансы найти моряка, в которого
перебрался Балерион, Клапауциус немедля отправился н порт. Счастье, однако,
ему сопутствовало, ибо еще издалека увидел он большую толпу. Сразу почуяв,
чем тут пахнет, Клапауциус вмешался в эту толпу и из разговоров понял, что
случилось нечто весьма похожее на то, чего он опасался. Не далее как
несколько минут тому назад некий достопочтенный арматор, владелец целой
торговой флотилии, приметил здесь своего матроса, человека на редкость
добропорядочного. Однако же теперь матрос осыпал прохожих бранными словами;
тем, которые предостерегали его и советовали, чтобы шел он восвояси да
полиции остерегался, заносчиво в ответ выкрикивал, что он сам-де кем
захочет, тем и будет, хотя бы и всей полицией зараз. Возмущенный этим
зрелищем арматор обратился к матросу с увещанием, но тот немедля схватил
валявшуюся тут же немалой величины палку и обломал ее о туловище почтенного
арматора. Тут появился полицейский отряд, в порту патрулировавший, -- ибо
драки тут всегда нередки, -- и получилось так, что во главе его шел сам
комендант участка. И поскольку матрос упорствовал в строптивом непослушании,
комендант велел его немедля схватить. Когда же приступили к нему
полицейские, бросился матрос как бешеный на самого коменданта и боднул его
головой, из которой нечто наподобие рогов торчало. В тот же миг матрос будто
чудом переменился -- начал он кричать во весь голос, что он-де полицейский,
да не простой, а начальник портового участка; комендант же, -выслушав этакие
бредни, не разгневался, но неведомо почему засмеялся, словно весьма
развеселившись, и приказал своим подчиненным, чтобы они кулаков да палок не
жалели и побыстрее препроводили скандалиста в каземат.
Итак, Балерион менее чем за час трижды уже сменил телесное свое
местопребывание и находился в теле коменданта, тот же ни за что ни про что в
подземной темнице сидел. Вздохнул Клапауциус и направился прямиком в
участок, каковой находился в каменном здании на набережной. По счастью,
никто его не задержал, и вошел Клапауциус внутрь, заглядывая поочередно в
пустые комнаты, пока не увидел перед собой до зубов вооруженного исполина,
восседавшего в тесноватом для него мундире; сурово посмотрел он на
конструктора и так угрожающе пошевелился, будто за двери его собирался
вышвырнуть. Но в следующий момент рослый сей индивидуум, которого Клапауциус
впервые в жизни видел, подмигнул ему внезапно и расхохотался, причем
физиономия его, к смеху не приученная, поразительно изменилась. Голос у него
был басистый, явно полицейского тембра, однако улыбка его и подмигивание
незамедлительно напомнили Клапауциусу короля Балериона, ибо король это был
перед ним, король встал из-за стола, в чужом, правда, теле!
-- Я тебя сразу узнал, -- сказал Балерион-комендант. -- Это ведь ты был
во дворце со своим коллегой, который мне аппарат дал, верно? Ну, не отличное
ли теперь у меня укрытие? Ха! Да весь дворцовый совет хоть из кожи вон лезть
будет, нипочем не додумается, куда я спрятался! Превосходная это штука --
быть вот таким важным здоровенным полицейским! Глянь-ка!
И, сказав это, он трахнул могучей, истинно полицейской лапищей по столу
-- доска даже треснула, да и в кулаке что-то хрустнуло. Поморщился слегка
Балерион, но, растирая руку, добавил:
-- Ох, что-то у меня там лопнуло, да это неважно -- в случае надобности
пересяду я, может, в тебя. А?
Клапауциус невольно к двери попятился, комендант, однако, загородил ему
путь исполинской своей тушей и продолжал:
-- Я, собственно, тебе, милуша, зла не желаю, но ты можешь наделать мне
хлопот, поскольку знаешь мой секрет. А потому думаю я, что лучше всего для
меня будет, если засажу я тебя в кутузку. Да, так будет лучше всего! -- Тут
он отвратительно захохотал. -- Таким образом, когда я во всех смыслах уйду
из полиции, никто уже, в том числе и ты, не будет знать, в ком я спрятался.
Ха-ха!
-- Однако же, ваше величество, -- проговорил Клапауциус с нажимом, хоть
и понизив голос, -- вы подвергаете свою жизнь опасности, ибо не знаете
многочисленных секретов этого устройства. Вы можете погибнуть, можете
оказаться в теле смертельно больного человека или же преступника...
-- Э! -- ответил король. -- Это меня не пугает. Я, мой милый, сказал
себе, что должен помнить лишь об одном: при каждой пересадке надо рога
забрать!
Говоря это, он потянулся рукой к столу и показал аппарат, лежащий в
ящике.
-- Каждый раз, -- продолжал он, -- должен я это схватить, сорвать с
головы того, кем я был, и взять с собой, тогда мне нечего бояться!
Пытался Клапауциус убедить его, чтоб оставил он мысль о дальнейших
телесных переменах, но тщетно: король лишь посмеивался в ответ. Под конец
сказал Балерион, явно развеселившись:
-- О том, чтобы я во дворец вернулся, и говорить нечего! Уж если хочешь
знать, то вижу я перед собой длинное странствие по телам моих подданных,
что, кстати сказать, согласуется с моей демократически настроенной натурой.
А в завершение, вроде как на десерт, оставлю я себе вхождение в тело
какой-нибудь пленительной девы -- это ведь наверняка будет ощущение безмерно
поучительное, ха-ха!
Говоря это, открыл он дверь одним рывком могучей лапищи и гаркнул,
вызывая своих подчиненных. Видя, что если не совершить нечто отчаянное, то
попадешь в каземат, схватил Клапауциус чернильницу со стола, плеснул чернила
в лицо королю, а сам, пользуясь временной слепотой своего преследователя,
выпрыгнул в окно. К счастью, было это невысоко, а к тому же никаких прохожих
поблизости не оказалось, так что удалось ему, мчась во весь дух, добраться
до многолюдной площади и затеряться в толпе, прежде чем полицейские, которых
король последними словами обзывал, начали выбегать из участка на улицу,
одергивая мундиры и грозно бряцая оружием.
Клапауциус, отдаляясь от порта, предался размышлениям поистине
невеселым. "Лучше всего было бы, -- думал он, -- предоставить этого мерзкого
Балериона его судьбе да отправиться в больницу, где пребывает тело Трурля с
душой этого честного матроса; если это тело попадет во дворец, приятель мой
снова может стать самим собой -- и духовно и телесно. Правда, появится тогда
новый король с матросским естеством -- но провались он пропадом, этот
весельчак Балерион!"
План этот был неплох, однако для его осуществления не хватало одной
вещи, хоть и небольшой, но весьма важной, -- обменника с рогами, который
находился ведь в ящике комендантского стола. Поразмыслил было Клапауциус, не
удастся ли ему построить второй такой аппарат, но для этого не хватало как
материала и инструментов, так и времени.
"Ну, тогда, может, так надо сделать... -- рассуждал Клапауциус. --
Пойти к Трурлю-королю; он, надо полагать, уже пришел в себя и. сообразил,
что надо делать; скажу ему, чтобы повелел он солдатам окружить портовый
полицейский участок, таким образом попадет в наши руки аппарат, и Трурль
сможет вернуться в собственное тело!"
Однако его даже и не впустили во дворец, когда он туда направился.
Король, сказали ему в караульне дворцовой, спит крепко благодаря тому, что
лекари применили средства электронного успокоения и подкрепления; сон этот
продлится не менее сорока восьми часов.
"Этого только не хватало!" -- в отчаянии подумал Клапауциус и пошел в
больницу, где пребывало Трурлево тело, ибо опасался, чтобы, выписавшись
досрочно, не исчезло оно в лабиринтах большого города. Представился он там
как родич потерпевшего - имя матроса ему удалось вычитать в истории болезни.
Узнал Клапауциус, что ничего серьезного с матросом не случилось, нога у него
была не сломана, а лишь вывихнута, однако же несколько дней не сможет он
покинуть больничной постели. Видеться с матросом Клапауциус, разумеется, не
стремился, поскольку имело бы это лишь одно последствие: обнаружилось бы,
что они с потерпевшим вовсе не знакомы.
Удостоверившись в том, что тело Трурля не сбежит внезапно, вышел
Клапауциус из больницы и начал блуждать по улицам, погрузившись в
напряженные размышления. И не заметил он, как в этих блужданиях приблизился
к порту, а тут увидал, что кругом так и толкутся полицейские и испытующе
заглядывают в лицо каждому прохожему, сверяя черты его облика с тем, что
записано у них в служебных блокнотах. Сразу понял Клапауциус, что это штучки
Балериона, который настойчиво разыскивает его. В тот же миг обратился к нему
ближайший караульный; дорога к отступлению была отрезана, ибо из-за угла
вышли еще два стражника. Тогда с совершенным спокойствием сам отдался
Клапауциус в руки полицейских и сказал, что одного лишь добивается -- чтобы
привели его к своему начальнику, поскольку должен он немедля дать
чрезвычайно важные показания о некоем ужасном злодеянии. Тут же его окружили
и кандалы надели, но, на счастье, не сковали обеих рук, а лишь его десницу к
шуйце стражника приторочили.
В участке полицейском Балерион-комендант встретил скованного
Клапауциуса, удовлетворенно ворча и злорадно подмигивая маленькими глазками,
конструктор же еще с порога возопил, всячески стараясь изменить свою речь на
чужеземный манер:
-- Господина начальника! Ваша благородия полицейская! Моя хватать, что
я Клапауциус, но нет, моя не знать никакая Клапауциус! Но, может быть, это
такая нехорошая, она боднуть-пихнуть моя рогами на улице, и моя-твоя чудо
