Он забыл, оказывается, перед сном снять часы. С возрастом, говорил он,
человек становится очень чувствительным, даже к мелким неудобствам, - так
сказал Джек. Сказал и нахмурился, словно вспомнил о чем-то, что было
невозможно выразить словами.
- Наручные часы тикают пять раз в секунду, - заметил доктор Льюисон,
- хотя мне, к примеру, уже трудно услышать это тиканье. Однако он имел
привычку считать и интересоваться малыми числами... В последнее время у
него, правда, появилась еще одна привычка - рассовывать по карманам монеты
различного достоинства, чтобы потом определить на ощупь количество
денег...
- Тест на остроту осязания, - саркастически уточнил мистер Саркандер.
- Старики часто тешат себя подобным образом, заполняя свободное время
разными пустяками, чтобы не оставаться наедине с неприятными мыслями о
том, что их ожидает.
- А еще он любил возводить в степень малые числа, - продолжал доктор
Льюисон. - То ли прочел где-то, то ли кто-то ему сказал, а он передал мне,
что все люди по-разному отрывают спички от пакетика. Тут же, закуривая
трубку, он стал показывать мне, кто как это делает. Иногда, говорил он,
каждая спичка имеет определенное значение в зависимости от ее
расположения, и их можно отрывать таким образом, что оба ряда, хоть и
утратят симметрию, все равно сохранят баланс...
- Наблюдая за ним, можно было подумать, будто в нем десять разных
людей, - перебил его Джек, обрадовавшийся возможности отвлечься от
тягостных мыслей.
- Он мне об этом тоже говорил, - поддержала Джоан высказывание
доктора Льюисона. - Иногда он думал о спичках так, словно был актером на
сцене, державшим те же "спички" в подсознании. Трюк тут заключается в
следующем: "их" нужно оторвать так, чтобы на сцене сохранился порядок.
Мистер Саркандер резко пожал плечами, выражая таким образом свое
отношение к подобного рода шарадам.
Доктор Льюисон подался вперед.
- Однако одержимость Ги счетом и малыми числами достигла предела,
когда он бросил шахматы ради игры в трик-трак. В этой игре нужно
безостановочно считать и манипулировать в голове малыми числами,
комбинируя их при обдумывании каждого хода. Самой большой цифрой, как вы
знаете, остается при этом шестерка, потому что большей на игральной фишке
нет.
Он мне объяснил, что единственной причиной, обусловившей его выбор,
было то, что трик-трак, как он убедился, больше всего похож на реальную
жизнь. Играя в шахматы, человек имеет дело с неким идеальным миром,
подчиняющимся четким законам, а поведение фигур можно контролировать. В
шахматах можно делать далеко идущие и тщательно продуманные планы, и
никто, кроме вашего противника, не сможет их нарушить. Не то в игре в
трик-трак: бросая фишки, все зависит от слепого случая. Ни в чем не может
быть уверенности, все зависит от возможности и вероятности. Планировать
что-либо, как в шахматах, нельзя. Единственное, что можно, так это
постараться максимально увеличить выгоду или уменьшить потери. - В его
голосе послышались оживленные нотки. - И это только подтверждает
пифагорейское правило: "То, что может случиться с миром, может случиться и
с тобой. Когда фортуна обрушивает на тебя бесконечные удары, постарайся
все же победить или хотя бы выстоять". - Он глубоко вздохнул и откинулся
назад.
- А мне Маннинг рассказывал о другом своем сновидении, - словно
дождавшись своей очереди, начал Джек Пенроуз. - Будто он находится на
плоской квадратной крыше. По ее краям парапет, который едва доходит до
пояса, а посередине примерно такой же высоты стена, делящая крышу на два
прямоугольника. Позже, во сне, ему стало казаться, что это крыши двух
зданий, примыкающих друг к другу, потому что центральная стена толще
других и с широкой трещиной посередине. И когда ему нужно было перелезать
через эту стену, - а это он проделывал во сне несколько раз, двигаясь
быстро-быстро, - он каждый раз испытывал страх, что на другой стороне либо
вообще ничего нет, либо с ним случится там нечто ужасное.
Была ночь, небо заволокли низкие тучи, и порывистый ветер швырял в
лицо колючий дождь, но света на улицах было достаточно, чтобы разглядеть
все вокруг. Ги увидел, что на нем какая-то темно-серая униформа, неудобная
и грубая на ощупь и безо всяких знаков отличия. И был он не один: на крыше
находилось еще довольно много людей, которые, как и он сам, жались к
стенам - по одиночке, парами или небольшими группками, но ему никак не
удавалось их хорошенько рассмотреть. На протяжении всего сна он так и не
мог взглянуть кому-нибудь из них в лицо или перекинуться с кем-либо
словечком, хотя позднее даже ощутил в этом определенное удобство или, по
крайней мере, чувство уверенности в том, что находится и двигается бок о
бок с кем-то одним из них. Все они, как и он, носили точно такую же серую
униформу; правда, на некоторых она была чуть светлее, но вблизи это
различие было незаметно.
В основном люди вели себя очень тихо и, как ему казалось, следили
друг за другом. Порой отдельные группы быстро двигались вдоль стены и
снова замирали. Если кому-то из них требовалось перелезть через
центральную стену, он делал чуть ли не бросок, но старался при этом не
привлечь к себе внимание. Ги поразило их сходство с солдатами,
упражняющимися в коротких перебежках по обстреливаемой пересеченной
местности.
Ему вдруг ужасно захотелось делать то же самое. Он тоже стал
перебегать и переползать, пытаясь проявить максимум сноровки и
осторожности. Когда это желание пропадало, он замирал на месте, где
случалось в тот миг оказаться, один или рядом с другими, но всегда
старался держаться ближе к стене. Он говорил, что это походило на
музыкальную игру, с той лишь разницей, что не было музыки, приглашавшей к
началу или окончанию.
Ориентиром служил лишь собственный импульс.
Ги заприметил, что солдаты, которые были в светло-сером, всегда
двигались в одном направлении - вдоль и вокруг стены, в то время как сам
он и другие, в темном, пробирались им навстречу. Когда противостоящие
группы сближались или проходили-пробегали мимо друг друга, чувство
опасности усиливалось. Как только светло-серые приходили в движение,
Маннинг, особенно если он оказывался один у стены, весь съеживался и
вбирал голову в плечи, томимый жутким предчувствием, что один из солдат
окажется у него на спине, или, что было почти то же самое, коснется его.
Но если это все-таки случалось, он не испытывал ни боли, ни
потрясения, как того можно было ожидать, а просто наступал перерыв в
сновидений, и все исчезало, после чего он снова оказывался в той точке,
откуда началось сновидение. И снова повторялись эти жуткие ползки и
броски. Во влажной ветреной темноте - перебежки плечом к плечу навстречу
друг другу безликих солдат в одинаковой серой униформе, и больше ничего.
И лишь когда он окончательно освоился и слился с этой темно-серой
массой и солдаты вдруг стали исчезать парами, он понял, что является
участником игры в трик-трак, которую ведут живые люди. И тут, когда он уже
ожидал своей неизвестно когда последующей очереди отчалить от этого
берега, его охватил страх. И еще он почувствовал на себе давление.
На последних своих словах Джек даже щелкнул пальцами.
- Давление! - воскликнул он. Вот слово, которое я никак не мог
вспомнить. Однажды, не припомню теперь в связи с чем, но точно знаю, что
не в связи с трик-траком, а скорее с научной фантастикой, о которой мы с
ним толковали, Маннинг спросил меня, испытывал ли я когда-нибудь чувство,
будто нахожусь под прессом, который вот-вот выдавит меня из мира,
выстрелит мной, словно семечком от яблока...
- ...Или растворит во времени-пространстве, - пробормотала Джоан.
- Нет, серьезно, Джоан, - спросил Джек, - как может возникнуть нечто,
подобное сознанию "раствориться" в материальном мире?
Сознанием обладает все, даже атомы, иначе реальность
разбалансируется. Так сказал однажды Маннинг. И еще он сказал - я это
хорошо запомнил, - что человеку всегда нужно держать наготове чемодан со
всем необходимым на тот случай, если он получит сигнал к отбытию. Вот
только не помню, сказал ли он, что последует при этом собственному голосу.
Тут заговорил мистер Брин. До сих пор он только слушал, и с лица его
не сходило напряженное выражение озабоченности.
- Мне кажется, какой-то чемоданчик всегда стоял в изножье его
кровати, а сейчас его нет, - так он закончил, нисколько, однако, не
успокоившись.
- После того как вы нашли его ключи, - сказал Джек, обращаясь к нему,
- я поднялся наверх и обыскал каждый дюйм крыши. И обнаружил три предмета,
которые скорее всего принадлежали Маннингу, - игральную фишку, крышечку от
бинокля и пакетик с пятью спичками - по две вместе с каждой стороны и одна
посередине.
- Нас здесь как раз пятеро, - крякнул Брин. Он тронул висок и
моргнул. - Я же знал, что вспомню, - виновато признался он. - Ключи лежали
на каком-то клочке бумаги. Вслед за ключами я хотел было поднять и
бумажку, но тогда как-то не подумал, что она может пригодиться, а тут
дунул ветер, и ее понесло по краю крыши. Я заметил, что один край бумажки
неровный - она, верно, была вырвана из блокнота со спиралью. Мне
показалось, на ней было что-то написано печатными буквами.
Все переглянулись и, словно сговорившись, направились на крышу. Как
раз всходила луна-одиночка, еще ее зовут Нахлесткой, потому что она один
год объединяет с другим.
Фриц ЛЕЙБЕР
ГРЯДЕТ ПОРА РАЗВЛЕЧЕНИЙ
Кабриолет с приваренными к бамперу рыболовными крючками влетел на
тротуар, словно нос какого-то кошмарного существа. Оказавшаяся на его пути
девушка стояла как парализованная, лицо ее, закрытое маской, вероятно,
исказил страх.
Хоть раз рефлексы меня не подвели. Я быстро сделал шаг к ней, схватил
за локоть и рванул назад, так что затрепетало ее черное платье.
Кабриолет промчался рядом, гремя двигателем, и что-то треснуло. За
стеклом я заметил три лица. Когда машина вновь выехала на мостовую, я
почувствовал горячее дуновение из выхлопной трубы. Густая туча дыма,
подобно черному цветку, распустилась за поблескивающим задом автомобиля.
На крюках висел кусок черной ткани.
- Вас не задело? - спросил я девушку.
Она повернулась, чтобы взглянуть на разорванное платье. Под ним были
нейлоновые панталоны.
- Крючки меня не коснулись, - ответила она звучным голосом. -
Кажется, мне повезло.
Вокруг зазвучали голоса:
- Эти молокососы! Что они еще придумают?
- Они угрожают безопасности, их нужно арестовать!
Взревели сирены, и вслед за кабриолетом на полной мощности
вспомогательных ракетных двигателей промчались два полицейских мотоцикла.
Однако черный цветок превратился в чернильный туман, заполнивший всю
улицу. Полицейские выключили двигатели и повернули, затормозив возле
облака дыма.
- Вы англичанин? - спросила девушка. - У вас английский акцент.
Ее дрожащий голос доносился из-под черной атласной маски, и я
подумал, что, наверное, она стучит зубами. Голубые глаза смотрели на мое
лицо из-за черного муслина, прикрывающего вырезанные в маске отверстия. Я
ответил, что она угадала.
- Вы придете ко мне сегодня вечером? - спросила вдруг женщина. - Я не
могу отблагодарить вас сейчас, а кроме том, вы сможете помочь мне кое в
