- Нас привезли в этот мир как рабов. Но он наш, и только наш, и нам самим решать, как жить. И с нами пришел Камье, Пастух, Невольник, Камье-Воин. Это наш мир. Наша планета. И никто не подарил нам ее. Но нам не нужно знаний чужаков и их богов. Здесь мы живем, на этой земле. И здесь умрем, чтобы присоединиться к воинству Камье всемогущего. Йосс ответила не сразу.
- У меня были дочь, внук и внучка, - наконец заговорила она с грустью. - Они оставили этот мир четыре года назад. Улетели на Хайн на одном из тех кораблей. Все годы, что мне осталось прожить, пролетят для них как пара минут. Они прибудут туда через восемьдесят... нет, теперь уже через семьдесят шесть лет. Они станут жить и умрут на другой земле, на другой планете. Не здесь.
- Как же вы позволили им улететь?
- Выбор зависел от них.
- А не от вас?
- Я не могла решать за них: им жить.
- Но вам больно.
Оба замолчали, и наступила гнетущая тишина.
- Все не так! - вдруг взорвался он. - У нас была своя судьба, собственная! Свой путь к Владыке! А они отняли его у нас, и теперь мы снова рабы! Эти умники чужаки со всеми их мудреными знаниями и открытиями, наши бывшие владельцы. Они говорили: "Сделай так!" - и мы делали. Теперь они говорят: "Делай эдак!" - и мы опять послушно выполняем приказ. "Садись вместе с семьей на наш чудесный корабль и лети к новым прекрасным мирам!" И дети улетели и уже не вернутся домой. И никогда не узнают, какой он, их дом, и кто они сами. Как не узнают и то, кто распорядился их судьбой. Это была одна из тех речей, которые, как знала Йосс, Абберкам сотни раз произносил на митингах. В глазах его стояли слезы. Йосс почувствовала, что и сама вот-вот расплачется. Стоп! Она не должна позволять ему оттачивать на себе свое ораторское мастерство, играть ею, как он играл толпами.
- Даже если я с вами согласна, все же... Все же, - отважилась она, - почему тогда вы мошенничали, Абберкам? Вы же лгали своему собственному народу! Вы воровали у него!
- Никогда, - отрезал он. - Все, что я делал, - каждый мой вздох - было отдано во благо Всемирной партии. Да, я тратил деньги не считая, все, какие только мог достать, - но только на дело. Да, я угрожал эмиссару чужаков, поскольку хотел, чтобы все они убрались отсюда, да поскорее. Да, я лгал напропалую, потому что они хотели сохранить над нами контроль, а потом постепенно снова прибрать нас к рукам. Да я на все был готов, только бы спасти мой народ от рабства! На все! - Он заколотил огромными кулаками по коленям и, задыхаясь, выкрикнул: - Но я так ничего и не добился, о Камье!
- и закрыл лицо ладонями.
Йосс молчала, чувствуя, как внезапно заныло сердце. Вождь плакал как маленький ребенок, тихонько всхлипывая. Она ему не мешала. Наконец, успокоившись, он откинул спутанные пряди назад и вытер глаза и нос. Потом взял со стола поднос, поставил его на колени, наколол на вилку гренок, откусил кусочек, прожевал, проглотил. "Ну, если он может, то могу и я", - подумала Йосс и тоже стала есть. Когда с едой было покончено, она подошла к нему, чтобы забрать поднос, и тихо сказала:
- Простите меня.
- Все кончилось уже тогда, - очень спокойно и серьезно произнес он, глядя ей прямо в глаза. Он редко смотрел на нее. И еще реже видел. Она замерла в ожидании неизвестно чего.
- Все кончилось уже тогда. Задолго до того, как началось. То, во что я верил тогда в Надами. Я верил, что стоит только их прогнать и мы сразу станем свободными. Но в круговороте войн мы заблудились, утратили свой путь, свое предназначение. Да, я лгал и знал, что лгу. Так какая разница, если я лгал чуть больше, чем нужно?
Из этой странной речи Йосс поняла лишь, что Абберкам полностью потерял душевное равновесие и его сумасшествие опять возвращается, и пожалела, что подзуживала его. Они оба были стариками, оба потерпели в жизни крах и оба потеряли детей. Зачем же ей было его мучить? Прежде чем забрать поднос, она на секунду накрыла ладонь Абберкама своей.
Потом ушла на кухню мыть посуду и вдруг услышала:
- Идите сюда, пожалуйста!
До сих пор Вождь никогда ее не звал, и Йосс поспешила в комнату.
- Кем вы были? - спросил он в упор.
Она ошарашено застыла в дверях, не понимая, о чем идет речь.
- Ну, прежде чем приехали сюда, - нетерпеливо произнес Абберкам.
- Я родилась на плантации. Потом училась в школе, жила в городе.
Преподавала физику. Затем воспитывала дочь.
- И как вас зовут?
- Йосс. Я из племени седеви из Банни.
Абберкам кивнул. Йосс подождала еще немного и вернулась домывать посуду. "Он даже не знал, как меня зовут", - подумала она. Теперь, когда он уже мог вставать, Йосс заставляла его ежедневно хоть немного гулять и сидеть в кресле; он повиновался, но быстро уставал. На следующий день она отважилась устроить ему более длительную прогулку, и Вождь так выбился из сил, что, едва оказавшись в постели, тут же заснул. Йосс на цыпочках поднялась по скрипучим ступенькам на свою любимую веранду и просидела там несколько часов, наслаждаясь тишиной и покоем. Вечером Абберкам почувствовал себя лучше и сам захотел посидеть в кресле у очага, пока Йосс готовила обед. Она попыталась с ним заговорить, но вид у Вождя был угрюмый, и, хотя он ни словом не обмолвился о том, что произошло вчера, мысленно укорила себя за несдержанность. Разве они оба приехали сюда не за тем, чтобы забыть, оставить позади все свои прошлые ошибки и разочарования, как, впрочем, и победы, и ушедшую любовь. Пытаясь рассеять его мрачное настроение, Йосс стала рассказывать (нарочно углубляясь в подробности и пространные рассуждения, чтобы говорить подольше) историю Эйд и Вады - двух бедных влюбленных, которые в эту минуту снова резвились в ее кровати.
- Раньше мне некуда было уйти, чтобы их оставить наедине, разве что в деревню за покупками. А сейчас такая мерзкая погода, что носа из дома высовывать не хочется. Так что хорошо, что я могу прийти сюда. Мне нравится этот дом.
Абберкам хмыкнул, но Йосс была уверена, что он слушал достаточно внимательно и даже попытался понять, словно человек, разговаривающий с иностранцем, чьего языка он почти не знает.
- А вы не очень-то следили здесь за порядком. Вам что, все равно? - спросила она как можно дружелюбнее, разливая суп по тарелкам. - Ну что ж, по крайней мере это честно по отношению к самому себе. Вот взять меня, например: я до сих пор стараюсь притворяться святошей, которая заботится о своей душе, и пытаюсь пренебрегать тем, что действительно люблю: вещами, общением, комфортом. - Она устроилась у огня, поставив миску с супом на колени. - Наверху у вас есть чудесная комната. Та, что в углу, окнами на восход. Она хранит память о чем-то очень хорошем. Может, там был когда-то приют счастливых любовников. Даже болота из ее окон кажутся красивыми.
Когда Йосс собралась домой, Абберкам остановил ее вопросом:
- Вы думаете, они уже ушли?
- Кто? Оленята? Да, конечно. И давно. Вернулись в свои враждующие ненавистью семьи. Боюсь, что если бы они смогли зажить вместе, то вскоре тоже возненавидели бы друг друга. Они слишком невежественны. И помочь я тут уже ничем не могу. Это деревня бедняков, и соображают они довольно тяжело, с натугой. Но эти двое цепляются друг за друга, за свою любовь, словно чувствуют, словно понимают(
- Держись истины и благородства, - произнес Вождь.
Эту цитату она тоже знала.
- А хотите, я вам почитаю как-нибудь вечером? У меня есть "Аркамье", могу в следующий раз принести.
Он замотал головой, неожиданно светло улыбнувшись:
- Не трудитесь. Я знаю его наизусть.
- Весь?
Он кивнул.
- Я тоже собиралась его выучить... Ну, по крайней мере, хотя бы часть, самые любимые отрывки, когда приехала сюда, - призналась Йосс. - Но так и не собралась. Мне все казалось, что еще не время. А вы выучили его уже здесь?
- Да нет. Давным-давно. Когда сидел в тюрьме Геббы. Там было море свободного времени... Зато во время болезни я днями напролет сам себе его рассказывал. Это хоть как-то скрашивало часы вашего отсутствия. Йосс растерялась и не нашла, что ответить.
- Мне хорошо, когда вы рядом, - добавил он.
Она поспешно закуталась в шаль и убежала, едва не забыв попрощаться. Когда она возвращалась домой, широко шагая по мосткам, все в ней кипело от противоречивых, смешанных чувств. Ну что он за чудовище! Он заигрывает с ней - в этом нет никакого сомнения! Валяется в постели, словно матерый боров, покрытый седой щетиной. Хрипит, кашляет, как старая шарманка! Но какой звучный, красивый голос и какая улыбка!.. Да, этот лицедей хорошо знает силу своей улыбки и понимает: для того чтобы производить должное впечатление, часто пользоваться ею нельзя. Ему известно, как окрутить женщину, он окручивал их сотнями (если верить историям, которые о нем рассказывали), знает, как завоевать ее доверие, как потом войти в нее, а затем выйти - вот, мол, тебе мое семя, дар Вождя, и будь счастлива, детка, прощай. О Камье!
И как ей только в голову взбрело рассказывать ему, что вытворяют в ее постели Эйд с Вадой! Идиотка! А ледяной ветер бьет в лицо. Старая идиотка! Старая дура!
Губу снова вышел встречать хозяйку и стал тереться о ее ноги, игриво хватая ее мягкими лапками и победно махая обрубком хвоста. Уходя, она обычно не закрывала дверь на щеколду, чтобы кот мог войти в дом, когда вздумается. Дверь была приоткрыта. Комнату усеивали птичий пух и перья, там и сям краснели капли крови, а на коврике у очага валялась недоеденная тушка.
- Чудовище! Пошел вон, убийца! - устало сказала Йосс.
Губу станцевал боевой танец и издал воинственный клич: "Ауау! Ауау!" Всю ночь он проспал рядом с Йосс, согревая ей спину и безропотно отодвигаясь, когда она меняла позу.
А ей не спалось. Она ворочалась с боку на бок, представляя себе в полусне жар огромного, грузного мужского тела, тяжесть сильных рук на своих грудях, а на сосках нежные, властные поцелуи губ, пьющих из нее жизнь. Йосс решила поменьше ходить к Абберкаму. Он уже вставал и мог сам себя обслуживать и даже готовить завтрак; ей же оставалось следить, чтобы ящик для торфа у очага всегда был полон, а в буфете не убавлялось припасов. Обед она ему принесла, но есть с ним не стала. Абберкам снова пребывал в мрачном расположении духа, да и Йосс не очень хотелось разговаривать. Оба были напряжены как струны. Что ж, она лишилась удовольствия проводить время на верхней террасе, но ведь это был лишь еще один мираж, сон, самообольщение, мечта о покое.
Однажды днем к Йосс зашла Эйд.
- Боюсь, я не смогу больше сюда приходить, - угрюмо сказала она, пряча глаза.
- Что-то случилось?
Девушка неопределенно пожала плечами.
- За тобой следят?
- Нет. Не знаю. Я подумала, может, вы знаете. Я, похоже, залетела.
Это старое словечко, означавшее беременность, осталось из лексикона рабов.
- А ты пользовалась контрацептивами? - Йосс закупала их специально для парочки в Вео и постоянно пополняла запас.
Эйд судорожно кивнула и, сжав губы, чтобы не расплакаться, прошептала:
- Не надо было этого делать.
- Чего? Заниматься любовью или предохраняться?
- Не надо было этого делать! - почти выкрикнула девушка, и глаза ее злобно сверкнули.
- Ладно, - только и оставалось сказать Йосс. Эйд повернулась и, даже не попрощавшись, почти бегом направилась к тропинке.
- До свидания, Эйд! - крикнула ей в спину Йосс и с горечью повторила про себя: "Держись истины и благородства".
Она побрела к могиле Тикули, но не смогла пробыть там и нескольких минут: холодный зимний ветер пробирал до костей. Она вернулась в дом и заперла двери. Ее жилище вдруг показалось ей таким маленьким, таким темным и неуютным. Горящий в очаге торф давал мало огня, зато нещадно дымил. Пахло гарью, как на пепелище. Стояла полная тишина: ветер внезапно улегся, и даже тростник не шелестел.
"Я хочу настоящих поленьев, о Владыка, как я хочу настоящего, жаркого, яркого огня, что с треском лижет сухой хворост, танцует на поленьях, рассказывает дивные истории. Огня, возле которого я так любила сидеть в бабушкином доме у нас на плантации".
На следующий день она сходила в полуразвалившийся пустой дом, стоявший на расстоянии примерно мили от ее хижины, и отодрала там несколько досок от крыльца. В тот вечер у нее снова был настоящий огонь в очаге. Она стала наведываться в тот дом почти ежедневно, и вскоре рядом с очагом выросла небольшая поленница. К Абберкаму она больше не ходила: старик полностью оправился, и, чтобы пойти туда снова, ей пришлось бы придумывать предлог. Ни топора, ни пилы у нее не было, и потому крупные куски досок она просто совала одним концом в огонь, постепенно, по мере сгорания, пропихивая их глубже, к тому же при таком способе одной доски хватало на целый вечер. Теперь Йосс большую часть времени проводила в кресле у яркого огня, пытаясь заставить себя выучить первую главу из "Аркамье". Рядом на коврике укладывался Губу, который то дремал, то, щурясь на огонь, выводил свое тихое "мур-мур-мур". Он совершенно перестал выходить из дому, считая, что делать в обледеневших тростниках совершенно нечего. Йосс пришлось даже поставить для него в уголке ящик с песком. Он это оценил и при надобности делал все свои дела только туда.
