- Как это? - повторил Хавжива, не веря своим ушам. - Почему?
- Подумай сам. Кем я была, когда уезжала? Женщиной из рода Потайного Кабеля. Когда оказалась там, от подобного титула пришлось отказаться. Там я вовсе не женщина из рода Потайного Кабеля. Я просто женщина. Могу вступить в связь с кем угодно по собственному усмотрению. Могу избрать любую профессию. Родовые ограничения имеют значение здесь, но не там. Там их нет вовсе. Здесь они в чем-то даже полезны, играют весьма важную роль, но за пределами этого тесного мирка теряют всякий смысл. - Межа разгорячилась. - Существуют два вида знания - локальное, то есть местное, и всеобщее, универсальное знание. А также два вида времени - местное и историческое.
- А может, и боги там совсем иные?
- Нет, - решительно возразила она. - Там нет их вовсе. Все боги здесь.
Межа заметила, как вытянулось лицо юноши. И после паузы добавила:
- Зато там есть души. Множество человеческих душ, сознании, исполненных знания и страстей. Души живых и давно усопших. Души людей, обитавших на этой земле сотни, тысячи, даже сотни тысяч лет тому назад. Сознания и души людей из иных миров, удаленных от нас на сотни световых лет. И все с уникальным знанием, со своей собственной историей. Мир священен, Хавжива. Космос - это святыня. У меня, собственно, не было знания, от которого пришлось бы отречься. Все, что я знала, все, чему когда-либо училась, - все лишь подтверждение этому. В мире не существует ничего, что не было бы священно. - Она понизила голос и снова заговорила медленно, как местная уроженка. - Тебе самому предстоит сделать выбор между святостью здешней и великой единой. В конце концов, они, по существу, одно и то же. Но только не в жизни конкретного человека. Там знание предоставляет человеку выбор - измениться или остаться таким, каков ты есть, река или камень. Роды, обитающие на Стсе, - это камень. Историки - река.
Поразмыслив, Хавжива возразил:
- Но ведь русло реки - это тоже камень. Межа рассмеялась, ее взгляд снова остановился на нем - вдумчивый и приязненный.
- Мне, пожалуй, пора, - сказала она. - Устала немного, пойду прилягу.
- Так ты теперь не... ты больше не женщина своего рода?
- Это там. Здесь я по-прежнему принадлежу роду. Это навсегда.
- Но ты ведь изменила свое бытие. И скоро снова покинешь Стсе.
- Конечно, - без промедления ответила Межа. - Человек может принадлежать более чем одному виду бытия разом. И у меня там работа. Тряхнув головой, Хавжива сказал - медленнее, чем его собеседница, но столь же непреклонно:
- Что проку в работе, если ты лишаешься своих богов? Мне невдомек это, о Мать Всех Детей, моим слабым умом того не постичь. Межа загадочно улыбнулась.
- Полагаю, ты поймешь то, что захочешь понять, о Муж Моего Рода, - ответила она церемониальным оборотом, позволяющим собеседнику закончить разговор и откланяться в любой момент, когда только вздумается. Мгновение помешкав, Хавжива ушел. Направляясь в мастерские, он снова без остатка погрузился в мир затверженных назубок шаблонных ткацких узоров. В тот же вечер он приятно удивил Йан-Йан неистовым любовным пылом и довел ее буквально до изнеможения. В них как будто опять на время вселился бог - воспылал и вновь погас.
- Хочу ребенка, - объявил вдруг Хавжива, когда они, не размыкая влажных объятий, переводили дух в мускусной тьме.
- Он... - поморщилась Йан-Йан не в состоянии ни думать, ни решать, ни спорить. - Немного позже... Скоро...
- Сейчас, - настаивал он. - Сегодня.
- Нет, - сказала она мягко, но властно. - Помолчи!..
И Хавжива замолчал. А Йан-Йан вскоре уснула.
Больше года спустя, когда им стукнуло девятнадцать, Йан-Йан сказала как-то, прежде чем погасить свет на ночь:
- Хочу ребеночка.
- Еще не время.
- Почему? Ведь моему брату уже скоро тридцать. И жена его ничуть не возражает - ей даже хочется, чтобы рядом вертелся эдакий пухленький живчик. А когда выкормлю ребенка, перейдем ночевать в дом твоих родителей. Ты ведь всегда желал этого.
- Еще не время, - повторил Хавжива. - Я еще не хочу.
Повернувшись к нему лицом, Йан-Йан обиженно поинтересовалась:
- А чего же ты хочешь тогда?
- Пока не знаю.
- Ты собрался уйти. Ты намереваешься покинуть род. Ты хочешь податься в безумцы. А все эта женщина, эта проклятущая ведьма!
- Никаких ведьм не существует, - холодно ответил Хавжива. - Глупые бабушкины сказки. Детские суеверия.
Они уставились друг на друга - лучшие в мире друзья, пылкие любовники.
- Тогда что же не так, Хавжива? Если хочешь перебраться в родительский дом, так и скажи. Если приглянулась другая, ступай к ней. Но сперва дай мне ребенка! Прошу тебя. Неужели ты уже совсем утратил своего араху? Ее глаза наполнились слезами.
Хавжива спрятал лицо в ладони.
- Все не так, - пробормотал он. - Все неправильно. Все вроде бы делаю как принято, но меня не оставляет чувство - ты назовешь это безумием, - что можно и по-другому. Что есть другие способы(
- Есть только один способ жить правильно, - прервала Йан-Йан. - Тот, что я знаю. И там, где я живу. Есть только один способ делать детей. Если тебе известен другой, пойди и попробуй с кем-нибудь еще! - Она сорвалась на крик, напряжение последних месяцев разом выплеснулось в истерике, и Хавживе оказалось непросто успокоить ее, баюкая в нежных объятиях. Когда Йан-Йан снова оказалась в состоянии говорить, она отвернулась к стене и глухо, хрипловатым голосом спросила:
- Ты дашь знать, когда соберешься уходить, Хавжива?
Прослезившись от стыда и жалости, он шепнул ей:
- Да, любимая.
В эту ночь они уснули, точно малые дети, пытаясь утешиться друг у друга в объятиях.
- Я опозорен, опозорен навеки! - простонал Гранит.
- Разве ты так уж виноват в том, что это случилось? - сухо спросила сестра.
- А я знаю? Может, и виноват. Сперва Межа, а теперь вот еще и мой сын.
Может, я был слишком суров с ним?
- Думаю, нет.
- Тогда слишком мягок! Видно, плохо учил! Отчего он утратил разум?
- Хавжива вовсе не обезумел, брат мой. Изволь выслушать, как расцениваю случившееся я. Его, точно дитя малое, постоянно мучило, почему так да почему этак. Я отвечала: "Так уж все заведено, так делается испокон веку". И он вроде бы все понимал и соглашался. Но в душе его не было покоя. Со мной такое тоже случается, если вовремя себя не одернуть. Изучая премудрости Солнца, он постоянно спрашивал меня, почему, мол, именно так, а не как-то иначе. Я отвечала: "Во всем, что делается изо дня в день, и в том, как это делается, мы олицетворяем собой богов". Тогда, замечал он, боги - лишь то, что мы делаем. В каком-то смысле да, соглашалась я, в том, что мы делаем правильно, боги присутствуют, это верно, в том и заключается истина. Но он все же не был до конца удовлетворен этим. Хавжива не безумен, брат мой, он просто охромел. Он не может идти. Он не в силах идти с нами. А как должен поступать мужчина, если он не в силах идти дальше?
- Присесть и спеть, - медленно сказал Гранит.
- А если он не умеет спокойно сидеть? Но может летать?
- Летать?
- У них там найдутся крылья для него, брат мой.
- Позор, какой позор! - Гранит спрятал пылающее лицо в ладонях.
Посетив храм, Тово отправила сообщение в Катхад для Межи: "Твой ученик изъявил желание составить тебе компанию". В словах депеши читалась неприкрытая обида. Тово винила историка в том, что сын утратил присутствие духа, был выведен из равновесия и, как выражалась она, душевно охромел. А также ревновала к женщине, которой в считанные дни удалось зачеркнуть все, чему сама она посвятила долгие годы. Тово сознавала свою ревность и даже не пыталась ее унять или скрыть. Какое значение имеют теперь ее ревность и унижение брата? Им обоим осталось лишь оплакивать собственное поражение. Когда судно на Даху легло на курс, Хавжива обернулся, чтобы в последний раз окинуть взглядом Стсе. При виде одеяла из тысячи лоскутков зелени разных оттенков - буроватых топей, отливающих золотом колосящихся полей, пастбищ, обведенных ниточками плетней, цветущих садов - защемило сердце; город своими серыми гранитными и белыми оштукатуренными стенами карабкался ввысь по крутым склонам холмов, черные черепичные крыши наползали одна на другую. Издали город все больше и больше походил на птичий базар - весь в пятнышках пернатых его обитателей. Над утопающим в дымке Стсе, упираясь в невысокие кудреватые облака, вздыбились иссиня-серые вершины острова, припудренные настоящими птичьими стаями.
В порту Дахи, хотя Хавживе и не доводилось еще забираться так далеко от родных мест и люди здесь говорили с чудным акцентом, он все же почти все понимал и с интересом глазел на вывески, которых прежде не видывал. Хавжива сразу же признал их бесспорную полезность. По ним он легко нашел дорогу к залу ожидания флайеропорта, откуда предстояло лететь в Катхад. Народ в зале ожидания, завернувшись в одеяла, дремал на лавочках. Отыскав свободное местечко, Хавжива тоже улегся и накрылся одеялом, которое несколько лет назад соткал для него Гранит. После необычно краткого сна появились люди в униформах с фруктами и горячими напитками. Один из них вручил Хавживе билет. Ни у кого из пассажиров не было знакомых в этом зале, все здесь были странники, все сидели, потупившись. После объявления по трансляции все похватали чемоданы и направились к выходу. Вскоре Хавжива уже сидел внутри флайера.
Когда мир за бортом стал стремительно проваливаться вниз, Хавжива, шепча тихонько "напев самообладания", заставил себя глядеть в иллюминатор. Путешественник на сиденье напротив тоже зашевелил губами. Когда мир вдруг вздыбился и стал заваливаться набок, Хавжива невольно зажмурился и затаил дыхание.
Один за другим они покидали флайер, выходя в дождливую тьму. Повторяя имя гостя, из темноты вдруг вынырнула Межа.
- Добро пожаловать в Катхад, Хавжива, добро пожаловать, Муж Моего Рода! Рада видеть тебя. Пойдем же, пойдем скорее! В школе уже заждались, для тебя там приготовили отличное местечко.
КАТХАД И ВЕ
На третьем году пребывания в Катхаде Хавжива уже знал немало такого, что прежде его рассудок попросту бы отверг. Прежнее знание тоже было весьма неоднозначным, но не столь ошеломляющим. Построенное на притчах и сказаниях, оно обращалось скорее к чувствам и всегда вызывало живой отклик. Новое - сплошь факты да резоны - не оставляло места эмоциям. К примеру, Хавжива узнал, что изучают историки вовсе не историю. Человеческие разумение и память оказывались почти бессильными перед трехмиллионолетней историей Хайна. События первых двух миллионов, так называемая Эпоха Предтеч, спресованные, точно каменноугольные пласты, настолько деформировались под весом бесконечной череды последующих тысячелетий, что по уцелевшим крохам удавалось воссоздать лишь самые основные вехи. Если кому-то и удалось бы вдруг обнаружить чудом уцелевший письменный памятник, датированный той далекой эпохой, что могло измениться? Такой-то король правил тогда-то и тогда-то в Азбахане, Империя некогда обратилась в язычество, на Be однажды рухнул потерявший управление ракетоплан... Находка попросту затерялась бы в круговерти царей, империй, нашествий, среди триллионов душ, обитавших в миллионах давно исчезнувших государств: монархий, демократий, олигархий и анархии, - в веках хаоса и тысячелетиях относительного порядка. Боги громоздились здесь пантеон на пантеон, бесчисленные баталии на миг сменялись мирной жизнью, свершались великие научные открытия, бесследно канувшие затем в Лету, триумфы наследовали кошмарам - словно шла некая беспрерывная репетиция сиюминутного настоящего. Что проку пытаться описать капля за каплей течение полноводной реки? В конце концов, махнув рукой, ты сдашься и скажешь себе: "Вот великая река, она течет здесь испокон веку и имя ей - История". Осознание того, что собственная его жизнь, как и жизнь любого смертного, - лишь мгновенная мелкая рябь на поверхности этой реки, порой повергало Хавживу в отчаяние, а порой приносило ощущение подлинного покоя. На самом же деле историки занимались преимущественно кропотливым изучением мимолетных турбуленций в той самой реке. Хайн уже несколько тысячелетий кряду переживал период относительной стабильности, отмеченный мирным сосуществованием множества небольших полузамкнутых социумов (историки прозвали их пуэбло, или резервациями), технологически вполне развитых, но с невысокой плотностью населения, тяготеющего в основном к информационным центрам, гордо именуемым храмами. Многие из служителей этих храмов, в большинстве своем историки, проводили жизнь в нескончаемых путешествиях с целью сбора любых сведений об иных населенных мирах у пояса Ориона, сведений о планетах, колонизированных далекими предками еще в Эпоху Предтеч. И руководствовались они лишь бескорыстной тягой к познанию, своего рода детским любопытством. Они уже нащупали контакты с давно утраченными в безбрежном космосе собратьями. И стали именовать зарождающееся сообщество обитаемых миров заемным словом "Экумена", которое означало: "Населенная разумными существами территория".
