Семена слезы, так что стоящий неподалеку подземный милиционер рванулся
было к нему на помощь, но по дороге застеснялся и, отвернувшись, пряча
лицо, проскочил мимо, старательно топоча сапогами.
А тут как раз и товарищ подоспел...
Много надежд возлагал он на эту встречу - надо было вопрос решить,
как друг друга к себе по совместительству оформить, какой
конкурентноспособный подарок в Главсоюзкомплект отвезти, чтобы фонды на
американскую магнитную ленту "скотч" выбить...
Впервые случилась с ним такая позорная проруха - не узнал он того, к
кому торопился на встречу: мешковато сидел перед ним заплаканный человек и
смотрел куда-то вдаль пронзительными даже сквозь слезы глазами. В общем,
как позже обнаружил Семен в самопальных переводах с китайского - "того
старика больше не стало, пришел совершенно другой старик".
Товарищ ушел несолоно хлебавши, а Семен, будто камень на камне,
просидел до самого закрытия метро, покуда не потеснила его пылесосом
старуха-заочница. Тогда сдвинулись внутри Семена какие-то колесики,
медленно поднялся он с места и, не боясь ошибиться, двинулся все равно к
какому выходу - открылась ему жизнь, как она есть, и не стояла больше
перед ним проблема отбора и выбора.
Пока он шел домой по темным улицам, никто не попался ему навстречу,
только у закрытой пивной отделился от стены зеленый при газосветке
человек, подошел к нему и пахнул на него перегаром:
- Что, еврей, русского пива захотел? На-коси выкуси! - и показал ему
фигу. И засмеялся.
Но не ужаснулся Семен, не взметнулась его нога в отработанном приеме
"йоку-гэри", не рухнул наземь человек с переломанными ребрами...
Обнял Семен забулдыгу и тихо сказал:
- Пойдем ко мне, брат! У меня водка есть.
И пошел дальше, не оглядываясь, а человек отшатнулся и заторопился в
темноту от этого жуткого места - напугал его проклятый еврей до смерти!
А когда Семен пришел домой, он первым делом открыл холодильник и
выбросил в мусоропровод все консервы и колбасу, которые хранились там в
неблагоприятных для ботулизма условиях: чувствовал Семен, что он - все
свиньи и коровы мира, все рыбы, все существа с клешнями и щупальцами, и
стоял у него в ушах свой собственный визг на далеком мясокомбинате, где
ему, полуоглушенному током, он же сам - забойщик скота в звании ударника
коммунистического труда вскрывает яремную вену.
И успокоился тогда Семен.
И ни с чем не сравнимое, ничем не омраченное счастье, что впервые за
много бесчисленных лет, пока в кромешной тьме пробирался он, сам того не
зная, к этому самому свету, к бессмертию себя как частицы Жизни, пока
занимался разными, недостойными человека глупостями, впервые, но зато уж
навсегда, усталый блудный сын вернулся домой, и прежнее нелепое, полное
бессмысленных тревог и страстей существование ушло и никогда не вернется,
никогда ранее не бывалое счастье охватило Семена.
Он поднялся со стула и закружился по кухне, тихонько хлопая в ладоши,
чтобы не разбудить спящую в комнате женщину.
И она не проснулась, счастливо засмеялась во сне и повернулась на
другой бок, удостоверив этим исполненным доверия жестом, что новая жизнь -
не за горами, а Семен вдруг почувствовал, что умирает - все стало
тускнеть, уменьшаться, проваливаться куда-то, становиться знаком, вехой
прошлого, пока он с ужасом не понял, что его радость и счастье
превратились в воспоминание о счастье и радости.
Ошеломленный, застыл он возле раскрытого холодильника. Вот оно,
оказывается, как бывает! Вот оно что такое - Обретенный и Утраченный Рай!
Вяло, словно спутанный клубок червей, потекли в нем мысли прежнего
рода - надо бы к финишу мусоропровода спуститься, консервы подобрать...
хорошо, что эта женщина - утеха многих - его дождалась: очень умело она
делает то, что в длинном абстрактном анекдоте называется "дилижанс"...
На этот раз женщина проснулась.
- Где ты был так долго? Я тебя ждала-ждала...
Не зная, что ответить, он топтался на месте.
- Знаешь, я счастье во сне видела, даже не думала, что так бывает...
Просто удивительно, оказывается, я раньше счастья не знала, а казалось бы...
Он подсел на тахту рядом с ней и, сбиваясь, путаясь в междометиях и
утирая слезы, стал рассказывать, что с ним приключилось.
- Тебя Бог отметил! - нараспев перебила она его, когда он совсем
запутался и начал повторяться. - Я таких боюсь! Не провожай меня, тут
стоянка рядом!
Стук каблучков - последнее, что услышал Семен в своей черной тоске, а
потом разбудил его телефонный звонок: секретарша-биоробот, не поступившая
в институт дочка нужного человека, добралась-таки до него.
- Семен Израилевич, как хорошо, что Вы дома! Я Вас ищу, ищу - что
делать будем с формой один-мехсчет? Ее надо сегодня отправлять в ЦСУ!
И Семен понял, что ему уже навсегда безразлично - какая новая кукла
усядется на его прежнее место и что она будет делать с формой
один-мехсчет.
- Людочка, как бы Вам сказать... - лихорадочно затягивал он не
решение, но ответ, - я, понимаете, заболел СПИДом, и мне нельзя появляться
на работе. Я знаю, Слава мою подпись умеет подделывать - пусть он за меня
распишется в заявлении по собственному... Вы уж постарайтесь побыстрее
оформить... А на мое место Преображенского поставьте - он его днем и ночью
видит.
Заахала Людочка - славная девочка, пусть и с перламутровыми
коготками, но Семен ее уже не слышал.
Был он уже далеко, и синим огнем мосты за ним запылали... Решительным
человеком оказался Семен, проснулись в нем какие-то устои и впервые его
потянуло к старой, преданной фамилии.
На минуту забежал он в гараж, где стоял его новый "Жигуленок". Не
собирался Семен на нем ездить, пока антирадар не поставит, да теперь уже
было все равно - поехали, милый!
Прямо на работу помчался он к своему знакомому книжнику, схватил его
и - как будто за ними собаки гонятся - примчал к нему домой, где сунул
тому в зубы полторы тысячи задатка и нагрузил машину религиозной
литературой.
Книжник задаток брать не хотел: как не стыдно, мы же - интеллигентные
люди, потом рассчитаемся! Но Семен его заставил задаток взять - мало ли
что потом случится.
Накупил Семен сухарей, телефон из розетки выдернул, и звонок - тоже.
Если милиция беспокоиться станет - пусть дверь ломает, только не должна
она - милиция...
Выключил Семен верхний свет, поставил на стол малый светильник и
засел за книги - понимал он, что единственный смысл высшего образования:
привычка с книгой работать.
...За это время погода три раза тепло на холод меняла, ломая
биоритмы труженикам опасных профессий, и несколько раз светильник со стола
на пол падал - лампочка в нем всякий раз разбивалась, каждый раз Семена
сильно пугая...
И нашел, нашел-таки Семен жемчужное зерно в этой пыльной груде,
выискал воспаленными глазами - что про него, Семена, в этих книгах пишут.
Оказалось, что счастье это неизбывное, великое сострадание к миру
живому, который без него уже который год совсем доходит, это понимание,
что ты - это все, а все - это ты, в христианстве называется благодать, в
буддизме - сатори, в исламе - марифат. Вот только не нашел Семен, как
такое состояние у алеутов называется или в индейском жилище фигвам, но
больше того, что он нашел, его уже ничего не интересовало.
А достигают такого состояния бескорыстным служением людям, убийством
своего эгоизма, аскетизмом, голоданием.
И словно подменили Семена...
...Сквозь выплавленный на малое время, исчезающий иллюминатор смотрел
на круг своей жизни Семен, на свою восемнадцатилетнюю маяту в стране
милосердия и сострадания, и задыхался, и плакал, как тогда, в метро,
потому что за все эти годы не смог он, в общем-то, по-настоящему помочь ни
единой живой душе - ни в Молдавии, куда он бросился работать за харчи
сразу после дивного своего открытия, ни в других городах и весях...
казалось бы, огромная территория - шестая часть чего-то там - была
доступна ему, а вот поди ты, не было ему нигде места...
А стройка спала.
Ночь покрутилась-покрутилась вокруг гигантского котлована, похожего
на цыганский табор, и решила уходить - все равно у этих ребят ей ничего не
отломится!
Рассветало толчками.
Толчки были мягкие, но мощные, со все нарастающим размахом, пульс
природы пошел вразнос - взбесившийся часовой механизм - и Петру Ивановичу
Подболотову казалось во сне, что кто-то несобранный размашисто подключает
к нагрузке один энергетический агрегат за другим. Из серо-черного
кошачьего мрака, как будто со дна морского, всплывали, проявлялись то
здесь, то там белые округлые предметы. В Батавии это походило бы на
сексуальную игру космических сил, но в этом суровом краю не хватало
витаминов для простого продолжения рода, поэтому сексуальные игры были
отменены.
Свет ударил сквозняком, последнее стремительное ускорение духа
подхватило Петра Ивановича, он задергался, закричал что-то жалобное,
окончательно проснулся и к душевному облегчению признал в подозрительных
предметах монтажную всячину, занесенную снегом.
И тут раздался стук в дверь.
Позднее, когда придет пора разбираться во всей этой истории, чтобы
раздать по заслугам синяки и шишки, все заинтересованные стороны, словно
сговорившись, примутся танцевать именно от этого стука, как будто именно
он явился причиной последующих невероятных событий. Но это не так. Все
началось пол-года или пол-века тому назад, а вернее всего искать эту
первопричину как можно дальше и глубже - например, в затонувших городах
Атлантиды, где она, запорошенная временем, возможно, и сейчас валяется на
какой-нибудь полке в обнимку с Надеждой на Завтрашний День.
Итак, послышался стук в дверь, потом она приоткрылась, и сквозь
клубящийся мороз в верхний угол просунулся совсем уж противоестественный в
этих местах предмет - голый череп, такой круглый и полированный, как будто
злые подземные воды толкали, мытарили его с мамонтовых времен и наконец
выкатили - вот вам, Петр Иванович, информация к размышлению!
Однако, голубенькие глазки черепа светились младенческой мудростью -
не мог он быть таким древним, не мог, поэтому Подболотов спохватился:
ошибся со сна, черт попутал, и сказал:
- Заходите, товарищ, заходите. Что случилось?
Лысый сначала продвинул толстый портфель, потом вошел сам и с порога
прижал палец к губам:
- Тише, Петр Иванович, тише! Извините за раннее беспокойство, скорее
поставьте вашу собаку!
- Какую собаку?
- Музыку! Я вам потом все объясню.
- Да кто вы такой, черт возьми?! - не выдержал Подболотов и осекся:
вспомнил, что где-то видел лысого, раза два встречался с ним на совещаниях
о-го-го какого масштаба и, значит, играл тот в гармонии сфер определенную
роль, играл, хотя и сидел оба раза скраешку, на кончике стула, как бы
подчеркивая этим свою непричастность к текущему моменту.
- Да поставьте вы пластинку!
Нехотя, Подболотов вылез из-под одеяла и зашлепал к столу, по дороге
обернулся и еще раз поглядел на пришельца. Тот стоял как вкопанный, не
спешил шевелиться, и по этой основательности Петр Иванович окончательно
поверил, что пришелец в своем уме.
Щелкнул автопуск, и сквозь легкое газированное шипение понеслись по
вагончику сладкие звуки про дождь, похожий на дым, в котором растворяется,
исчезает прошлое, и остается только легкое личное воспоминание о
благословенной стране, но и оно оседает вроде воздушного пирога - пш-ш-ш...
