Андрей Лазарчук
ИЗ ТЕМНОТЫ
рассказ
- А не вздремнуть ли нам, сэры? - спросил Серега. - Еще ж долго светло
будет.
- Да, правда, - подхватила Наташа. - Кто хочет, я могу постелить. А, Юрий
Максимович? Как вы?
- Спасибо, Наташенька, не надо, - сказал Юрий Максимович. - Я, если захочу,
так прямо тут, в кресле, ты же знаешь...
- Я поставлю раскладушку, - сказал я. - Кто захочет, ляжет. А то, правда,
еще долго ждать.
Элла встала из-за столика, отложила журнал.
- Я лягу, - сказала она. - Голова просто раскалывается.
- Форточка открыта, - сказал Серега.
- У меня не поэтому, - сказала Элла.
Я поставил раскладушку за занавеской, разделявшей пополам единственную
комнату Наташиной квартиры. На кровати, укрывшись с головой, спал Руслан -
последнюю неделю ему приходилось работать по полторы смены, и он не
высыпался катастрофически.
Мы, остальные, обходились кто как. Элла брала работу на дом, Серега был
дворником, Наташа числилась где-то переводчицей и действительно временами
что-то переводила, но, главным образом, проживала потихоньку полученную при
разводе долю за "Жигули" и мебель. Мне было проще всего: мастерская
располагалась в подвале кинотеатра и имела отдельный вход. Никто не
контролировал, когда я прихожу на работу и когда ухожу - были бы афиши в
срок. Иногда мы там и собирались, в мастерской - еще когда нас было
четверо, а у Наташи возник короткий, но бурный роман с ее тогдашним
сослуживцем и ей позарез нужна была квартира. Потом роман иссяк, а к нам
прибилась Элла, не выдерживающая подвала - там душновато, - и Юрий
Максимович со свежими еще воспоминаниями о перенесенном инфаркте, поэтому
мы собирались теперь только у Наташи - шведской семьей, как острит Серега.
Он острит часто и не всегда умело, но это его особенность, а не недостаток.
Он холостяк, как и я, Элле двадцать два, и по некоторым причинам замуж ее
совсем не тянет, Юрий Максимович пенсионер и одинок, и труднее всех, как
это ни странно, приходится Руслану, у которого жена и две дочки, и всех их
он любит, и все они любят его, но выдерживать эти наши штучки нормальному
человеку ой как нелегко, тем более, что жена Руслана все еще верит во
всемогущество медицины и, так сказать, народной медицины; время от времени
Руслан отправляет их к теще в Нальчик и перебирается к нам "со скотом,
двором и имуществом". Как-то так получилось, что сегодня первое новолуние,
которое мы встречаем вшестером, а новолуние, надо сказать - это пик наших
мучений. Если не считать, конечно, предгрозового затишья.
Темноты я боюсь с детства - все, говорят, боятся, только у других проходит,
а у меня вот не прошло, - но только четыре года назад эти страхи стали
какие-то особенные, а три года назад я увидел объявление в "Недельке":
"Женщина двадцати шести лет, боится темноты, познакомится с мужчиной,
имеющим этот же недостаток", - и телефон. Я позвонил, потом пришел и таким
вот образом познакомился с Наташей, Серегой и Толиком, - был у нас еще и
Толик, весь какой-то тоненький и белесый, тем же летом он утонул, купаясь;
а может, и не выдержал - как раз на новолуние дело было... Мы порассказали
друг другу о себе еще тогда подивились, как это синхронно у нас началось,
но значения этому не придали, больше интересуясь подробностями видений. У
меня, собственно, подробностей было мало - просто искажение форм и
положений предметов -"дисморфия" - только это вызывало такой нечеловеческий
ужас, который словами не передать. Толику мерещились членистоногие, в духе
искушений святого Антония, Сереге - атрибутика детских страхов: Черная
Рука, Красный Череп, Белые Перчатки, ведьмы, мертвецы и прочее, причем если
он переживал это в одиночку, то к утру у него на горле остались синяки -
так сильно было самовнушение; Наташу оплетали невидимые, но очень хорошо
осязаемые щупальца, чудовище пряталось в углах, в щелях, под мебелью, где
угодно; вернее, это были не щупальца, а пищеварительные ворсинки, потому
что тело ее начинало растворяться: становилась прозрачной и исчезала кожа,
обнажались мышцы и сухожилия - и так далее. Наташа очень не любила говорить
об этом, в отличие от Сереги, который часто рассказывал о своих
приключениях - как мне кажется, через силу; это была бравада, но не перед
нами, а перед самим собой. Руслана же преследовали спруты, медузы и прочая
придонная сволочь. Элла о своих видениях рассказала одной Наташе, но по
ночам она кричала, и можно было понять, что ее мучает. Юрия Максимовича
достала минувшая война - а может быть, и не только война; сам он молчал, но
однажды Серега принес магнитофон и крутил Высоцкого, и когда дошло до
"Баньки" - помните, это: "Истопи ты мне баньку по-белому, я от белого света
отвык..." -Юрий Максимович заплакал и сказал: "Нет, ребята, вы мне
объясните, откуда этот пацан все знает, откуда?.." Потом я долго ждал
продолжения разговора, но продолжения не последовало. Вот такими мы были.
Бог знает, как Наташа догадалась, что в компании переносить страхи будет
легче. Она и сама затруднялась сказать, что ее на эту мысль натолкнуло.
Может быть, ничто и не наталкивало, просто захотелось нормального
человеческого сочувствия, утешения, а кто его мог дать, кроме своего? Для
прочих людей мы психи, больные, с ними о наших делах лучше не заговаривать.
Есть, конечно, исключения, но так мало... Сколько я об это обжигался, и
Наташа - взять ее отношения и с мужем, и с теми мужчинами, что были после.
А уж о Руслане и говорить не приходится: жена его любит безумно, а понять
не может. А кажется, что проще: вместе нам легче, и не просто легче, а
почти совсем легко. И видения становятся не такими глубокими, и понимание
остается, что это все-таки галлюцинация, а главное - страх почти пропадает.
Потому-то мы так и вцепились друг в друга. Но, с другой стороны, почему,
скажем, мне не пришло в голову искать компанию? Или, если женщины более
чутки, то - Элле? А ведь ту бесконечную фразу на неизвестном языке тоже
первой стала слышать именно Наташа, мы еще ничего не слышали, а она уже
различала отдельные слова и пыталась записывать...
Элла осторожно легла, потерла виски, чуть-чуть покачала головой,
сморщилась:
- Ужасно...
- Дать тебе чего-нибудь? - спросил я.
- Стрихнину, - сказала Элла.
- Слишком мучительно, - сказал я. - Лучше вина.
- Потом только хуже будет, - сказала Элла. Это правда - опьянение вначале
несколько сдерживало страх, но потом плотину прорывало...
- Немного, - сказал я. - К ночи все выветрится.
Я сходил на кухню, налил полстакана "Эрети" и дал Элле. Она выпила, как
микстуру, и откинулась на подушку.
- Попробую уснуть, - сказала она.
- Валяй, - сказал я. - Мы не будем шуметь.
- Мне все равно, - сказала Элла. - Раз в нашей комнате устроили танцы, а я
все проспала и ничего не слышала. Знаешь, Вадь, предчувствие у меня сегодня
какое-то премерзкое...
Время, как всегда вечерами, текло медленно. Наташа с Серегой сели играть в
шахматы, Серега проигрывал и злился; Юрий Максимович читал, временами он
откладывал книгу и устремлялся взором куда-то далеко.
- Что читаете? - спросил я его. Он показал обложку: это был "Властелин
спичек" Леона Эндрью.
- Страшненькая вещь, - сказал я.
- Страшненькая, - согласился он. - Но не до конца. Обратите внимание -
Ланкастер манипулирует своими подданными умело и даже изящно, но
однообразно: опираясь только на их низменные инстинкты...
- Но ведь иначе, наверное, и нельзя.
- Можно. Можно, можно... Дружба, любовь, патриотизм, верность, честь...
материнство... Все может стать той веревочкой, за которую будут дергать.
- Да, - сказал я. - Это страшнее. Даже думать не хочется.
- Мне тоже не хочется, - сказал Юрий Максимович. - Но думается... Знаете,
Вадим, - сказал он после паузы, - я ведь начал читать по-настоящему лет
пять назад - после больницы. Раньше и времени не было, и отношение было
соответствующее: мол, литература - она литература и есть, в жизни все
по-другому, по книге жить не научишься, в книгах все как в книгах, а в
жизни - как в жизни. И вообще, работать надо, а читать - это как получится.
А что, нас так и воспитывали. Даже в школе, хотя там, может быть, ставили
совсем иные цели. Это только сейчас я понял, что между упрощением с
дидактической целью и вульгаризацией никакого различия нет. Учебники всегда
- дрянь, учиться надо по первоисточнику. - Это точно, - согласился я.
Мы еще поговорили о литературе.
- Это же кошмар, как преподают, - горячился Юрий Максимович. - Я, например,
считаю себя просто ограбленным. Кто-то решает не только, какие книги можно
читать, а какие нельзя, но и как понимать прочитанное - а это, если хотите,
преступление. Я уже говорил, что только последние пять лет читаю всерьез -
и чувствую, что проживаю еще одну жизнь. Выходит, если бы не инфаркт - у
меня было бы одной жизнью меньше. Вы-то хоть освободились от давления
школьной программы?
- У меня была тройка, - сказал я. - Я вечно спорил с учителями.
- Молодец, - сказал Юрий Максимович.
- Оппортунисты, - сказал Серега, поднимаясь. - И оппозиционеры. Все бы вам
спорить. Берите пример с простого народа. Вот я проиграл сейчас полведра
чищеной картошки и иду платить проигрыш. Кто-нибудь составит мне компанию?
- Я и составлю, - сказала Наташа, - кто еще?
- Ну уж нет, - сказал я. - Не будем превращать фей в кухарок. Идем, Серега.
А вы бы задали ей перцу, Юрий Максимович? Восстановите попранную мужскую
честь!
- С удовольствием, - сказал Юрий Максимович. - Защищайтесь, мадам!
На кухне мы сели друг напротив друга, поставили ведро посередине и стали
чистить картошку.
- Что-то невмоготу мне сегодня, - тихо сказал Серега. - Давит, как перед
грозой. Как там по прогнозу?
- По прогнозу - не будет. Может, окно открыть?
- Не надо, комары налетят. Вывелась, говорят, какая-то новая раса комаров,
которые в полете не жужжат и не помирают от дихлофоса. Живут в подвалах.
- Это что, - сказал я. - Вывелась новая раса людей, которые просты в
обращении, как дураки, и почти так же полезны, как умные. Живут где
попало...
- Н-да... - сказал Серега и задумался. Даже картошку перестал чистить - так
и застыл с недочищенной в руке.
Потом мы поставили кастрюлю с картошкой на плиту и пошли в комнату. Юрий
Максимович спал в кресле, Наташа вязала.
- Ну, как? - ревниво спросил Серега.
- Три-ноль, - сказала Наташа. - Мужская честь спасена.
- Куда мы без стариков? - пробормотал Серега. Я посмотрел на Наташу. Чем-то
ее вид мне не понравился. Днем она всегда чуть-чуть - ну, самую малость -
переподтянута, всегда на самоконтроле, и только когда садится вязать,
позволяет себе расслабиться. У нее удивительно уютный вид, когда она вяжет.
А сейчас она сидела прямо, и руки были напряжены, и концы спиц - желтые
шарики - подрагивали.
- Тебе что, нехорошо? - спросил я.
- Нет, ерунда, - сказала Наташа. -Так...
Я подсел к ней, обнял за плени.
- Вечер такой тяжелый, - пожаловалась она. - Хоть бы скорей, что ли...
- Новолуние, - сказал я.
- Не в первый же раз, - сказала она. - Но не припомню, чтобы так муторно
было. Поплакать бы...
- Поплачь, - сказал я.
- Не получается. Я уже пробовала. Вадь, погладь меня по голове...
На кухне зашипело, Серега сорвался с места и побежал туда. Что-то он там
делал, полилась вода, потом все стихло; Серега не показывался.
- Деликатный, - прошептала Наташа.
- Ага, - сказал я и поцеловал ее в глаза, сначала в один, потом в другой. -
Какие они у тебя пушистые...
Она опустила голову, прижалась ко мне щекой и судорожно всхлипнула. Я обнял
ее еще крепче.
- Заведи себе жилетку, - глухо сказала она. - Мне будет куда плакать.
Я гладил ее волосы, щеку, шею и чувствовал, как она понемногу оттаивает.
Наташа плакала редко и совсем не по-дамски; так, как она, плачут
парни-подростки, стыдясь и прячась. А сейчас она просто сидела, замерши, не
дыша, только слезы лились и лились, и со слезами изливалось внутреннее ее
