отношению друг к другу. Что можно предпринять в этой ситуации, он не знает
- более того, он полагает, что предпринять ничего нельзя, настолько далеко
зашло расхождение в развитии самих принципов общения.
Авторитет Мак-Магана был настолько велик, что ряды штурмующих
неприступные эглеанские бастионы поредели по крайней мере на порядок.
Появился даже термин: "запрет Мак-Магана", которым прикрывались
отступающие. В конце концов на культуре планеты Эгле свет клином не
сошелся.
В этой обстановке очень символичным оказалось издание "Трудов по
проблеме Эгле". Великолепный шестидесятитомник вышел тиражом в три
экземпляра - именно столько заявок на него поступило. Взлет расцвет и
падение массового интереса к "проблеме Эгле" были почти мгновенными: на
все ушло менее трех лет.
Сохранившие верность знаменам со временем разбились на две группы,
чтобы рыть туннель с двух концов. Постулат, выдвинутый Мак-Маганом, они
принимали, но делали из него совсем иные выводы.
Одна из групп, собравшаяся в Принстонском университете вокруг очень
сильного киберолога Роберта Андроникаса, пыталась сконструировать и
запрограммировать ("воспитать в лучших эглеанских традициях", - говорил
Роберт) компьютер-посредник. Работа началась бодро, но затем, как обычно
бывает, стала вязнуть в частностях, важных и трудоемких мелочах; в делах
такого масштаба всегда появляется масса ответвлений, которые приходится
или хочется разрабатывать, и Роберту требовалось немало усилий, чтобы
как-то удерживать правильный курс. Впрочем, как человек трезвомыслящий, он
понимал, что все это - дело по крайней мере десятилетия. "Ах, Джин, -
сказал он однажды Лепешеву, забрав бороду в кулак и глядя поверх его
головы своими греческими глазами. - В какую бездонную пасть мы засунули
свои головы!"
Вторая Ереванская группа, где верховодили Рафаэлянц и Вебер,
занималась непосредственным контактом. Идея эта, естественно, лежала на
поверхности, но почти два года ушло на то, чтобы убедить всех, кого
следовало, в желательности, целесообразности, допустимости,
перспективности и безопасности такого контакта; всех убедить не удалось -
слишком свежи еще были впечатления от "кукольного театра" Земли ван
Фландерна, когда попытка землян форсировать контакт едва не привела к
гибели этой странной цивилизации, - поэтому вопрос был вынесен на
рассмотрение Большого Совета Академии и прошел большинством всего в два
голоса. Не сразу, но довольно скоро в систему Эгле был заброшен старый
лайнер "Антарес", который стал орбитальной станцией. И вот три с лишним
года идет диалог "на пальцах", за это время многое успели узнать и многое
сообщили о себе, а вот понять - понять вряд ли удалось, и неизвестно,
какое мнение о нас создалось у эглеанцев...
Станция прошла над линией терминатора и скоро должна была войти в
тень. Ночная сторона планеты была усеяна огоньками; это было красиво и
празднично - будто ничего не случилось... Лепешев отвернулся от
иллюминатора и сел в кресло. Трудно все-таки сохранять объективность,
когда погибают близкие люди.
Кстати, о людях...
Эглеанцы оказались не просто гуманоидами - это не редкость, - а
именно людьми, причем людьми красивыми. Миниатюрнее землян, они отличались
утонченным изяществом, каким-то колдовским, иного слова не подберешь,
слиянием хрупкости и силы. Индивидуальные различия у них были не так
велики, как у землян, возможно, потому, что процесс тотального смещения
рас и племен, только начавшийся на Земле, здесь уже давно завершился.
Типичным эглеанцем было стройное стремительное существо со смуглой, иногда
палевого или оливкового оттенка, кожей, с европейского типа лицом,
большими темными глазами и прямыми или волнистыми волосами любого
вообразимого цвета.
Сразу же, как только радиоконтакт стал двусторонним, Рафаэлянц
показал эглеанцам картинки, полученные с телезондов. В ответ они
продублировали эти картинки, а потом продолжили их другими, снятыми в том
же ракурсе. Все поняли это как разрешение продолжать наблюдение. Кроме
того, эглеанцы сами стали показывать длинные сцены из своей жизни, а в
одно прекрасное утро разложили под открытым небом целую картинную галерею.
С этой галереи начался новый виток контакта. К работе подключились
художники, искусствоведы, историки. Кто-то из них, развивая тезис
Мак-Магана, предположил, что в культуре Эгле картины должны занимать
примерно то же место, которое в нашей занимают пословицы или афоризмы, и
не удастся ли нам самим создать что-нибудь такое, какой-нибудь цикл,
который окажется посланием, письмом...
Лепешев работал в то время один, используя старый, как мир, метод
"погружения". Он на целые недели изолировался от всего и всех и смотрел
записи эглеанских передач: и старых, для внутреннего пользования, и новых,
адаптированных для землян. Он старался забыть себя, стереть свою
индивидуальность и принять, впитать то новое, непонятное, чужое, но не
чуждое, чем-то неуловимо близкое, что текло на него с экрана; у него
выработалось и закрепилось ощущение прозрачности перегородки, отделяющей
его от смысла увиденного, и перегородка эта то таяла и истончалась, то
становилась холодной и мутной; а несколько раз ему казалось, что он уже на
грани понимания, что еще немного, и перегородка рухнет, исчезнет, и он
увидит все новыми глазами и все постигнет, но каждый раз сознание не
выдерживало и отключалось, а потом приходилось все Начинать сначала...
И все-таки, наверное, он ближе всех подошел к заветной черте, потому
что, увидев картины и услышав от прилетевшего ненадолго на Землю Вебера об
идее художников, сказал: "Покажите им Чюрлениса". Потому что почувствовал
идущую где-то в глубине ниточку, связывающую творения безымянных мастеров
далекой планеты и застенчивого литовца. Потому что именно после
демонстрации работ Чюрлениса эглеанцы проявили, наконец, настоящий интерес
к землянам, а до этого была, скорее, заботливая и вежливая
снисходительность...
Теперь эглеанцы хотели все больше знать о Земле, о людях, их истории,
жизни, искусстве... Рафаэлянц, на которого работали все музеи, архивы,
библиотеки и галереи, не успевал монтировать материал. Стихийно
формировались общие понятия, и Лепешев хорошо запомнил то изумление и даже
растерянность эглеанцев, когда с помощью простейших символов им разъяснили
понятие языка и его роль в мышлении землян. Но еще большее впечатление на
них произвела музыка...
А на нас?
Пожалуй, две вещи. Во-первых, изобразительное искусство в самом
широком понимании этого слова. Сюда же, пожалуй, можно приплюсовать
эглеанскую эстетику, хотя это вопрос темный. Но восприняли мы много, и
даже чересчур, и все как-то по вершкам: модельеры, конечно, вопят от
восторга, три года уже, как вопят; архитекторы и дизайнеры, те
поспокойнее, те просто впали в энтузиазм и работают днем и ночью - и
неплохо, говорят, получается; ну, художников и скульпторов стало раз в
десять больше, и все творят в эглеанском стиле, и все норовят представить
свои эпохалки на суд самих эглеанцев хорошо хоть, что Раф проявил себя
таким беспощадным цензором... Это, во-первых.
А, во-вторых, и, конечно, в главных - это отношение эглеанцев с
собственной планетой. Мы на Земле до сих пор не сумели достичь желанного
равновесия между первой и второй природой и с точки зрения наших соседей
по планете остались видом, неожиданно и катастрофически размножившимся и
расширившим рамки своей экологической ниши - за счет всех прочих. Эглеанцы
таких проблем не знали, а если и знали когда-то, то вполне успели забыть -
благо, срок существования их цивилизации приближается к ста тысячам земных
лет. В космос эглеанцы не выходили и не стремились, и в связи с этим
многие ксенологи считали их путь тупиковым, и Лепешев, всегда испытывавший
гордость за космические успехи человечества, готов был с ними согласиться,
если бы все, что он видел, не было бы так непохоже на тупик. До чего
стойкая штука - антропоцентрические стереотипы... Пожалуй, все-таки
придется вернуть к жизни старую, подробно разработанную, но отринутую за
неподтвержденностью концепцию интравиртного развития цивилизаций - такого
развития, при котором вектор прогресса направлен только внутрь, на
самоусовершенствование. Но если это так - если это действительно так, - то
просто невозможно представить себе, что может дать полноценный контакт с
такой цивилизацией...
Взять, к примеру, уже упомянутое равновесие.
И правда, все, что видели люди, имело характер идиллии с отчетливым
привкусом мистики. Промышленности - в известном землянам смысле - на
планете не было никакой, а все необходимое в обиходе извлекалось из
бесчисленных круглых крохотных озер, наполненных будто бы молоком.
Небольшие забавные домики, в которых жило большинство эглеанцев, в полном
смысле слова вырастали из земли. На большие расстояния эглеанцы
перемещались в прозрачных и явно безмоторных капсулах, бешено носившихся
над самой землей, а на небольшие просто летели без всяких технических
приспособлений, и Вебер вполне серьезно утверждал, что их переносит ветер.
И так далее.
С другой стороны, до сих пор не удалось уяснить, чем же, собственно,
занимаются массы эглеанцев. Готовые понятия "работают", "отдыхают",
"развлекаются", "отправляют обряды" здесь не годились. То есть, возможно,
все это и было, но отличить одно от другого...
Жанровая сцена: Четверо эглеанцев, двое мужчин и две женщины, садятся
вокруг низкого круглого стола, кладут на него руки и замирают. Через
минуту стол становится зеркальным, потом в центре его появляется вздутие,
вырастает до размера человеческой головы, отрывается от стола и повисает в
воздухе, наподобие мыльного пузыря, и при этом, оставаясь зеркальным,
меняет цвет: от вишневого до ярко-синего и обратно. Когда таких пузырей
становится много, люди встают и уходят, каждый в отдельную дверь. Что это:
производственный процесс, игра, род искусства или сексуальный акт, как
всерьез доказывал Лепешеву один его знакомый. Так или иначе, но сюжет этот
эглеанцы повторяли в своих передачах довольно часто. Конечно, это
частность, но ведь на таком примерно уровне и остальные наши знания о них.
Это уже не говоря о лесах, вырастающих за одну ночь, о циклонах,
движущихся с точностью часового механизма, о световых феериях,
охватывающих иногда полпланеты, о странных циклопических сооружениях,
мгновенно возникающих и так же мгновенно исчезающих... И об инциденте.
Так что за три года наблюдений и двустороннего радиоконтакта ясности
не прибавилось и даже убавилось - если это вообще возможно. Ясно только
одно: культура и цивилизация Эгле развивались из других семян, по иным
законам и принципам и шла другими путями и к другим целям по сравнению с
культурой и цивилизацией Земли и прочих известных населенных планет. Никто
не мог с уверенностью сказать, какой у эглеанцев социальный строй и есть
ли он вообще, какие перспективы развития и возможно ли в принципе
конструктивное сотрудничество с ними - а если возможно, то что мы можем им
дать.
К началу четвертого года радиоконтакта, когда, с одной стороны,
казалось, что основные, принципиальные трудности взаимопонимания вот-вот
будут преодолены, а с другой - заметно ослаб поток свежей информации и
потребовался поиск новых общих тем. Академия приняла решение о
