Андрей ЛАЗАРЧУК
САД ОГНЕЙ
Модуль погасил орбитальную скорость на границе атмосферы и теперь
падал вертикально, притормаживая себя малой тягой вспомогательных
двигателей. Такая посадка называлась энергетической - в отличие от
баллистической и аэродинамической, - и требовала сумасшедшего расхода
горючего; зато корпус корабля не нагревался, телекамеры не слепили и весь
процесс можно было наблюдать от начала до конца.
На высоте сорока километров модуль выбросил два аэростатных зонда,
снабженных длиннофокусными телепередатчиками, и теперь на двенадцати
небольших экранах было видно все, что происходит в пространстве вокруг
модуля, а на большом обзорном экране сам модуль в дрожащем мареве
проваливался вниз, к зеленому полумесяцу атолла, окруженному
неправдоподобно-синим океаном.
Когда до поверхности оставалось двенадцать километров, появились
первые птицы. Черные, похожие на земных ворон, они налетели со всех сторон
сразу. Одни попадали в струи двигателей и мгновенно превращались в клубки
белого пламени, другие достигали цели, и вскоре некоторые камеры ослепли,
а на экранах остальных появились красные брызги и размытые, не в фокусе,
перья. Птиц становилось все больше, воздух кишел ими, и сверху видно было
уже только стаю: громадное шевелящееся пятно, черную кляксу, непрерывно
меняющую очертания...
Нижние телекамеры, защищенные двигателями, не пострадали, и автопилот
легко посадил модуль точно в назначенном месте. Птицы сразу исчезли.
Отстрелялись заслонки объективов, телакамеры прозрели. На экранах
кругового обзора возникла панорама атолла: рощи и отдельно стоящие
деревья, чем-то напоминающие земные кипарисы, мягкая перистая трава,
огромные красные, лиловые и черные цветы, неподвижный и блестящий, словно
политый маслом, океан... Температура воздуха - плюс двадцать восемь,
влажность - семьдесят три процента, скорость ветра - ноль... Атмосферное
давление, освещенность, радиоактивность, сейсмичность, ускорение
свободного падения, напряженность магнитного поля, состав атмосферы и еще
два с лишним десятка параметров... Все в норме, если понятие "норма"
подходит к поистине райским условиям.
- Красота, - сказал Лепешев. - Курорт, а?
- Куро-орт... - протянул Вебер. - Посмотришь сейчас, что тут делаться
будет. Пока, правда, можно и кофейку попить, пятнадцать минут у нас есть.
Хочешь кофе?
- Не хочется что-то, - сказал Лепешев. - Хорошего у вас все равно
нет, а барахла не хочется.
- Дело твое, - сказал Вебер. - А я пойду сварю.
Он вышел из рубки, а Лепешев устроился поудобнее и продолжал смотреть
на экраны. Зря отказался, подумал он. Подумаешь, знаток и ценитель. Сноб
ты, вот и все. Нет, все нормально, мозги пока и без допинга работают
добротно, пощады не просят - тренировка - но вот в глазах уже рябит от
экранов, да и перелет выдался нелегкий, часа два всего и удалось
поспать... Побалую себя, решил он, и ткнул пальцем в кнопку интеркома.
- Эрни, - сказал он, - я передумал. Свари и на мою долю.
- До чего же я тебя знаю, - вздохнул интерком голосом Вебера.
Через минуту Вебер принес большой кофейник и сахарницу, разлил кофе
по чашкам и посмотрел на часы.
- Скоро начнется, - сказал он.
- А что будет на этот раз? - спросил Лепешев.
Вебер отхлебнул кофе, поморщился и добавил сахару. - Увидишь, -
сказал он.
Кофе был действительно посредственный, из сортов, выдерживающих
длительное хранение, но лишенных надлежащего вкуса и аромата. А может
быть, он просто выдохся. А может быть, это был вовсе не кофе, а, скажем,
молотые семена растения ржанки с планеты Белая Королева. На вкус напитки
могли различить только опытные дегустаторы, да и те, бывало, ошибались.
На восемнадцатой минуте трава вокруг модуля заволновалась, по ней,
как по воде, пробежали концентрические волны, и в тот же момент на
мониторе замигала надпись "Ускорение свободного падения, м/сек2", и цифры
напротив нее переместились: вместо 8,2 появились 8,3. Потом они стали
меняться все быстрее и быстрее: 8,6 - 9,0 - 11,5 - 14,0... Поникла и легла
на землю трава, пропали цветы, на деревьях стали опускаться и обламываться
ветви, а тяжесть нарастала: 48,0 - 76,0 - 125,0... Стоящие неподалеку
деревья повалились в сторону модуля, а потом изображение сдвинулось и
перекосилось - подломились опоры. Один за другим погасли экраны, на
мониторе появилось число 1850,0, а потом все исчезло и замигало: "Нет
информации - нет информации, нет информации..." С аэростата было видно,
как модуль, похожий теперь на приколотого булавкой жука, вдавливается в
землю, и сама земля тоже вдавливается в себя саму, образуя гигантскую
воронку, кратер, туда рванулась вода океана, и в этот момент не выдержали
баки. Пятнадцать тонн жидкого ароматного водорода белым пламенем затопили
дно воронки, скрыв под собой остатки корабля. Потом по глазам ударила
ослепительная вспышка, и экран померк.
- Вот и все, - сказал Вебер, вставая, - теперь долго ничего видно не
будет. Сейчас я перемотаю... Это через два часа.
Ракурс изображения был совсем иной, телезонд отнесло уже довольно
далеко. На полнеба стояло темно-багровое зарево. Там, где был атолл, океан
бушевал, и прямо из воды, вздымая облака пара, тугими толчками била вверх
река огня, летели, как искры из разворошенного костра, вулканические
бомбы, и расползалась широко-широко, расслаиваясь пластами, тяжелая
грязно-серая туча...
- И так две недели, - сказал Вебер. - Сейчас там вулканический
остров, дымок иногда идет, но больших извержений больше нет.
- Н-да... - Лепешев заложил руку за голову и потянулся. - И что же ты
сам думаешь по этому поводу?
- Не знаю, - сказал Вебер. - Лезет в голову какая-то ерунда.
- А конкретнее?
- Думаю, что мы с ними каким-то образом не понимаем друг друга.
- Ну, брат, - разочарованно сказал Лепешев. - Об этом, Эрни,
догадываются все на свете ежи и даже некоторые ксенологи. А вот что ты
хотел сказать, когда говорил "каким-то образом"?
- Цепляешься к словам, Женечка... Допустим, они играют с нами.
Правила игры они нам изложили, только мы не поняли, что это игра, и
принимаем все слишком всерьез. Или скажем, разыгрывают нас. Юмор у них
такой. Хлебом их не корми, дай пошутить над инопланетниками.
- По-моему, немного громоздко для розыгрыша, - сказал Лепешев. - И
вообще какой-то плоский юмор.
- Так то по-твоему, - резонно возразил Вебер. - Может быть, мы
другого не понимаем. А что касается громоздкости, так это по нашим
масштабам громоздко, а по их - в самый раз.
- Ты всерьез так считаешь? - удивился Лепешев.
- Не знаю, - сказал Вебер. - Ни черта я теперь не знаю. Сейчас мне
думается так. Через десять минут я придумаю что-нибудь похлеще. Не думай,
что я один - мы все тут растерялись...
- На Земле та же картина, - сказал Лепешев. - Все пребывают в
растерянности. Весь Совет в растерянности. Ты видел когда-нибудь Совет в
растерянности? Страшное зрелище...
- Знаешь что, Женя, - сказал Вебер, - отдохни-ка ты сегодня.
Поваляйся, подумай. Альбомы полистай, у тебя в каюте лежат. Терминал туда
поставили - если понадобится... Дурацкое все-таки у нас положение:
информации море, а ясности нет никакой.
В каюте Лепешев погасил свет и подошел к иллюминатору. Тяжесть на
станции была ориентирована так, что планета, казалось, нависает сверху
прекрасным бело-голубым куполом, зонтом, прикрывающим станцию и людей от
мрака и холода глубокого космоса. Лепешев за свою жизнь видел вот так,
вблизи, не менее трех десятков самых разных планет, но никак не мог к
этому зрелищу привыкнуть, как нельзя привыкнуть, например, к Сикстинской
Мадонне... И еще он в который уже раз попытался представить себе, что
чувствовали, что испытывали те, кто впервые со стороны увидели сначала
свою, а потом и иные планеты: Гагарин, Борман, Сайков, - и в который раз
не смог...
Планета Эгле, подумал он. Название хорошее. Эгле - королева ужей.
Интересно, кто это придумал? Королева ужей. Красивая и грустная литовская
сказка. Надо найти и перечитать. Было бы забавно, если бы в названии
оказался ключ к этой загадке...
Он пытался внутренне расслабиться, пустить воображение "попастись",
но пока это не получалось - слишком уж сильным было напряжение последних
недель...
...Литва - родина Чюрлениса, доброго гения, понятого - да и понятого
ли? - только многие годы спустя после его смерти. Гения, который, подобно
богам древности, сотворил мир. И вот в сорока парсеках от Земли
натыкаешься на что-то такое, что заставляет вспомнить о Чюрленисе...
- Двадцать шестого мая двести сорок четвертого года автоматический
зонд "Коралл ЕР" сообщил, что единственная планета звезды спектрального
класса К4 обозначенной в Генеральном каталоге Нисса номером 28182667/34,
имеет аномально высокий фон излучения в диапазоне деци- и сантиметровых
волн, и прислал достаточно длинную запись этого фона. Всего несколько дней
понадобилось, чтобы разложить его на частоты и расшифровать сигналы,
оказавшиеся, как и предполагалось, телепередачами. Да, вздохнул про себя
Лепешев, на это понадобилось всего несколько дней...
Он был в числе первых, кто эти передачи смотрел. До сих пор он
сохранил в себе то ощущение изначального бессилия найти какой-нибудь смысл
в бешено-калейдоскопической смене картин, лиц, орнаментов, геометрических
фигур, пространственных построений, и еще массы чего-то, что не имело ни
названия, ни аналогов, причем все это непрерывно перетекало из одного в
другое, вырастая, неимоверно усложняясь, нагромождаясь до полного хаоса,
гипнотизируя, затягивая в себя, как воронка водоворота... Редко кому
удавалось выдержать это более трех-пяти минут. Он выдержал. Имело ли это
смысл - уже другой вопрос.
Конечно, это была речь. Речь зрительных образов. Ничего подобного не
знали ни на Земле, ни на других обитаемых планетах. Не символов, а именно
образов. "Слишком сложная конкретика, недоступная нашему убогому
абстрактному мышлению", - пытался поначалу шутить кто-то. Только поначалу,
еще до того, как несколько ожесточенных штурмов, предпринятых совместно
Лингвистами, экзолингвистами, ксенологами, логиками, структуралистами,
лингвотопологами и прочими, при поддержке компьютерного парка всей Земли,
к успеху не привели. Было создано несколько сот вариантов расшифровки
записей, от самых примитивных до шизофренически-причудливых, и все они не
выдерживали ни критики, ни проверки; причем чем дальше, тем нелепее они
становились. На какое-то время проблема эглеанской речи заняла место,
исконно принадлежавшее великой теореме Ферма... Наконец, многоуважаемый
престарелый Мак-Маган подвел черту под этим этапом исследований: общение
посредством передачи зрительных образов - то, которое используют эглеанцы
- могло развиться лишь у существ, обладающих телепатией; наличие
телепатии, в свою очередь, отмело необходимость в развитии - более того, в
возникновении, - второй сигнальной системы; следовательно, ни о каком
переводе не может быть и речи, поскольку переводить, собственно, не с
чего: перед нами не язык (в любом смысле этого слова), а поток сознания в
его первозданной форме. Понятие языка же эглеанцам абсолютно чуждо. А
поскольку мы не обладаем телепатией и вообще не знаем, что это такое (тут
мэтр допустил полемическое преувеличение, но незначительное), то положение
выглядит крайне безнадежным: наши цивилизации есть и будут немы по
