смог различить многие детали, которых раньше не заметил, и окружавшие меня
люди молча слушали мои объяснения относительно того, что я увидел.
Тогда, в 1932 году, в Бостоне человек увидел нечто принадлежащее
неизвестному и полностью чуждому миру, исчезнувшему тысячелетия назад и
забытому.
Я увидел один из углов огромного зала с гигантскими стенами, которые
были покрыты барельефами, столь мерзкими, что даже в этом, до крайности
мелком изображении их святотатственные скотства вызывали отвращение и
тошноту. Я не мог поверить, что те, кто вырезал эти символы, были людьми,
или хотя бы видели людей, когда воспроизводили свои страшные
издевательства. В центре зала был колоссальный каменный люк, открытый для
появления из-под земли существа или предмета, который был ясно виден,
когда те двое смотрели в открытые глаза мумии, но через свои линзы я мог
разглядеть только большое неопределенное пятно.
Случилось так, что, когда я добавил линзу, лупа была направлена
только на правый глаз мумии. Вскоре я горько пожалел, что не ограничился
этим глазом, а в своем исследовательском рвении направил свою мощную лупу
и на левый глаз мумии в надежде увидеть менее расплывчатое изображение.
Мои руки дрожали от возбуждения, а пальцы почему-то плохо гнулись, и я не
сразу навел лупу на нужную точку. В этом глазу изображение было более
резким.
Я увидел нечто невообразимое и непереносимое, вышедшее через
громадный люк из глубины циклопического склепа, затерянного мира... И упал
без сознания, испустив страшный крик, которого не стыжусь и поныне.
Когда меня привели в чувство, в глазах чудовищной мумии уже не было
отчетливого изображения, по словам инспектора Киффа, который взял мою
лупу, чтобы посмотреть, что же такое я там увидел. Я не решался еще раз
взглянуть на то отвратительное существо. Мне пришлось собрать все свое
мужество, чтобы описать то, что я видел в тот ужасный миг. Да и то я
заговорил лишь тогда, когда очутился в своем кабинете, вдали от того
дьявольского зрелища, этого существа, которое не могло существовать. Дело
в том, что я начал взращивать самую страшную и фантастическую теорию
насчет мумии и ее стеклянных глаз. Я уверял себя, что она, видимо,
обладает каким-то адским сознанием и все это неисчислимое время тщетно
пытается передать какое-то устрашающее сообщение из далекой эры. Это была
безумная мысль, но я, может быть, сохраню ясность ума, если изложу все,
что тогда мельком увидел.
В сущности, немногое. Я увидел, как из зияющего люка возникло
титаническое чудовище, и я не сомневался в его возможности убить человека
одним своим видом. У меня и сегодня не хватает слов, чтобы описать его. Я
мог бы назвать его гигантом, имеющим щупальца и хобот, полуаморфным,
получешуйчатым, полубугорчатым, с глазами спрута. Ох, все эти слова не
дадут представления об этом отвратительном, адском, нечеловеческом,
внегалактическом, полном ненависти и невыразимо злобном существе,
возникшем из небытия и хаоса вечной ночи. Даже сейчас, когда я пишу эти
строки, воспоминания о том зрелище вызывают у меня тошноту и
головокружение, а в тот момент, когда я сообщал своим компаньонам о том,
что я видел, я изо всех сил старался сохранить ясность ума и не потерять
сознание еще раз.
Мои слушатели были не менее взволнованы. Никто не решался повысить
голос, и мы шептались добрых четверть часа, со страхом вспоминая жуткие
легенды из "Черной Книги", появившиеся в последнее время статьи в газетах
относительно мумии, возобновление активности тайных культов и думая о
зловещих событиях в музее. Гатаноа... Даже бесконечно уменьшенное
изображение его имело силу превращать в камень... Т'юог... Фальшивый
талисман... Подлинный свиток, который мог победить окаменение... Уцелел ли
он?
Первый луч зари вернул нам ясность ума, трезвый взгляд сделал
предметом табу все то, что я видел, предметом, объяснить который нечего
было и пытаться и о котором мы не должны даже думать.
Прессе мы сообщили очень урезанные сведения, а позднее договорились с
газетами, чтобы известия о мумии изымались. Например, когда вскрытие
показало, что мозг и внутренние органы фиджийца были нормальными и в
хорошем состоянии, хотя и были запечатаны окаменевшей внешней плотью, и
эта аномалия, о которой еще спорили ошеломленные и растерянные медики,
потрясла всех, - мы остерегались говорить об этом, боясь вызвать панику.
Мы хорошо понимали, что пресса сделает с этой тревожащей деталью.
Однако газеты заметили, что человек, державший в руке свиток с
иероглифами и, очевидно, протягивавший его мумии через отверстие в
витрине, не окаменел, как его товарищ. Нам настойчиво рекомендовали
произвести некоторые эксперименты - приложить рулон пленки к телу
окаменевшего фиджийца и к самой мумии, но мы с негодованием отказывались
от подобных опытов. Мумия, естественно, была удалена из демонстрационного
зала и перенесена в лабораторию музея для того, чтобы ждать настоящего
научного исследования, которое будет производиться в присутствии светил
медицины. Недавние события сделали нас осторожнее, и мы окружили мумию
двойной охраной. Однако это не помешало тому, что пятого декабря в два
пятнадцать ночи была совершена попытка взлома музея. Сигнализация тотчас
же сработала и испугала взломщиков, которые, к нашему сожалению, успели
убежать.
Я очень рад, что ничто из этого не дошло до широкой общественности, и
от всего сердца желаю, чтобы так оно и оставалось. Конечно, слухи будут
просачиваться, и, если со мной что-нибудь случится, я не знаю, как
исполнители моего завещания распорядятся этой рукописью. Но в любом
случае, дело уже не произведет такого болезненного впечатления на людей,
как это было бы сейчас. К тому же, когда эти сведения будут обнародованы,
никто в них не поверит. Это одно из самых любопытных свойств человеческого
ума: когда, в погоне за сенсациями, пресса делает туманные намеки, люди
готовы верить чему угодно, но когда появляется полное разоблачение,
необыкновенное по своей фантастичности, они пожимают плечами и смеются.
Наверное, так и должно быть для сохранения психического здоровья граждан.
Я уже сказал, что мы предполагали произвести научное исследование
страшной мумии. Оно произошло через неделю после тех ужасных событий, и
вел его знаменитый доктор Вильям Мино. Ассистировал ему Бинтворт Мор,
таксидермист музея. Доктор Мино присутствовал при вскрытии тела фиджийца
восемь дней тому назад. Здесь находились также два члена административного
совета музея Лоуренс Дабст и Додли Селтон, доктора Мэйсон, Узле и Вернер,
принадлежащие к персоналу музея, двое представителей прессы и я.
Состояние мумии почти не изменилось, если не считать того, что
ослабление мышечных волокон вызывало время от времени изменение положения
открытых глаз. Весь персонал боялся смотреть на мумию, потому что
впечатление сознательного наблюдения становилось все более и более
нестерпимым. Я делал большие усилия, чтобы присутствовать при
исследовании.
Доктор Мино прибыл около часу дня и через несколько минут начал
осмотр мумии. От его прикосновения произошел значительный распад, и из-за
этого, а также из-за того, что мы рассказали ему о постепенном размягчении
мумии начиная с октября, он решил сделать полное вскрытие, пока ткани не
размягчились окончательно. Поскольку в лаборатории имелись все необходимые
для этого инструменты, он тут же приступил к делу, громко удивляясь
странной волокнистой природе мумифицированной плоти.
Он вскрикнул еще громче, когда сделал первый глубокий разрез, потому
что оттуда медленно полилась темно-красная волна, природа которой,
несмотря на бесконечное время, прошедшее между жизнью и смертью страшной
мумии и этим днем, не оставляла никаких сомнений. Несколько ловких
движений хирургического ножа - и обнажились внутренние органы
поразительной сохранности, исключая те места, где внешнее окаменение плоти
вызвало деформационные изменения. Сходство их состояния с органами
умершего от страха фиджийца было таким полным, что знаменитый хирург не
смог удержаться от вскрика крайнего изумления. В совершенстве ужасных
выпуклых глаз мумии было что-то нечеловеческое, и их состояние по
отношению к окаменению всего остального тела было трудно установить.
В пятнадцать часов тридцать минут черепная коробка была вскрыта, и
еще через десять минут наша ошеломленная группа дала клятву хранить тайну.
Тайну, которую может когда-нибудь открыть только один документ, такой же
осторожный, как эта рукопись. Даже оба репортера с радостью согласились
молчать. Потому что мы увидели человеческий мозг, трепещущий, еще живой.
