для своей жены. И совсем не думал о том, что наши отношения или их
отсутствие перешли на новую ступень - она не ночевала дома прошлой ночью и
только утром забежала, чтобы взять что-то или переодеться. Это было рано
утром - я еще спал и больше слышал ее приход, чем видел.
В ее отсутствии сейчас было что-то райское, что-то гуманное по
отношению ко мне. И этот вечерний дождь не был бы таким сентиментальным,
будь она рядом или в комнате. Есть же люди, чье отсутствие вызывает
радость или даже провоцирует ощущение счастья. Плохо, когда таким
человеком оказывается жена.
Раздавшийся телефонный звонок не спугнул уютную атмосферу вечера.
Звонил Костя.
Узнав, что все готово, попросил следующим утром положить конверт с
фотографией и "наводками" в абонентский ящик номер триста тридцать один в
двадцать пятом отделении связи, которое находилось в самом начале
Владимирской, почти у Андреевской церкви.
После телефонного разговора я почувствовал сильную усталость,
свалившуюся на меня внезапно и неожиданно. Захотелось спать. Вечерний
дождь зазвучал убаюкивающе. Но перед тем, как идти спать я все-таки
заставил себя взять календарик и листок бумаги. По календарику я выбрал
день своего будущего убийства - следующий четверг. К этому дню недели я
имел особые чувства. Когда-то в четверг я познакомился с одной девушкой и
тут же пригласил ее в кафе. Дело было на Подоле и после этого на
протяжении счастливого года или чуть дольше мы с ней называли это кафе
"четверговским". Оно распологалось в трех минутах ходьбы от Контрактовой
площади. Как раз по трамвайной линии, ведущей к речному порту. Кафе, не
имевшее и до сих пор не имеющее названия, сумрачное, с плохим освещением и
двумя небольшими залами. Конечно, можно было бы выбрать "место
преступления" и посимпатичней, да и поприличнее. Но я остановил свой выбор
на этом кафе.
На листке бумаги я написал "четверг 12 октября 18:00 кофейня по
ул.Братской возле остановки тридцать первого трамвая в сторону Почтовой
площади". Положив фото и записку в конверт, я с чувством исполненного
долга лег спать.
7. ВТОРНИК
Утром я нашел на нужной почте комнату с абоннентскими ящиками и
бросил конверт в триста тридцать первый из них.
Жить мне оставалось два с половиной дня и надо было решить, как их
прожить, ведь оставшееся время моей жизни было уже настолько ограничено,
что при небольшом усилии исчислялось в точном колличестве секунд, не
говоря уже о минутах и часах.
После почты возвращаться домой не хотелось. Погода стояла хорошая -
наступила, видимо ненадолго, "золотая осенняя пора", желтые и красные
листья, устойчивая бодрящая прохлада и отсутствие ветра при совершенно
голубом небе. Если бы в раю наступала осень, она была бы именно такой.
По Андреевскому спуску я медленно пошел на Подол. Галереи и
магазинчики только открывались. Самые громкие звуки на спуске порождали в
этот момент мои туфли, ударяясь о булыжник мостовой своими дешевыми
пластиковыми подошвами.
Не думая особенно о конкретном своем пути, я оказался в конце концов
на Братской в том самом "четверговском" кафе. Благо оно уже работало и
какой-то парень студенческого вида, забившись в угол, пил свой первый,
должно быть, на сегодня кофе. Я тоже взял половинку и уселся за столик в
другом углу. И вот тут уже задумался об оставшихся у меня для жизни
минутах и часах. Захотелось взять лист бумаги и ручку и составить точный
график или план дел и встреч. И чтобы не так, как обычно, чтобы хотя бы
половину из этого плана вычеркнуть в знак исполнения. Но бумаги у меня с
собой не было. Правда, в кармане пиджака лежала ручка.
Я посмотрел на парня, увидел у его дипломат.
- Извините, - обратился я. - У вас не будет листка бумаги?
Молча он достал из дипломата общую тетрадь и выдрал мне двойной лист.
Я уже положил листок перед собой, собираясь с мыслями, а он все еще
копался в своем дипломате среди книг и тетрадей.
"Вторник 10 октября." - написал я.
Потом глянул на часы. Половина одиннадцатого.
Что я могу сделать сегодня? Сейчас? Утро казалось бесполезным
временем. Да и подумав о знакомых и друзьях, которых хотелось бы увидеть,
я вдруг понял, что желание мое рождено сентиментальностью момента. Не было
ничего важного в этих возможных встречах. Попрощаться? Но какой смысл -
ведь я не должен знать о своей гибели! А встретиться как обычно, чтобы
поболтать ни о чем - такие встречи даже мне уже надоели. Может,
встретиться с Ниной, с женщиной, которую я полуоставил перед своей
свадьбой. Мы, правда, уже тогда были больше друзья, чем влюбленные, хотя
это нам не мешало вести себя иногда, как ведут любовники. Это была
какая-то затихшая и затухшая страсть, которую ни она, ни я не хотели
забыть. И вероятно потому, что мы помнили о ней - она и просыпалась
иногда, бросая нас в объятия к друг другу. После этого мы спокойно
обсуждали за чаем ненормальность наших отношений и обещали попробовать в
дальнейшем только дружить. Но все повторялось снова и снова. И в конце
концов мы уже не виделись, а только перезванивались, но все реже и реже.
Потом я видел ее случайно в обнимку с красивым и самоуверенным мужиком.
Они выходили из венгерского кафе "Бон-Бон". Я тогда понял, что эта часть
моей жизни окончилась. И сразу возникло какое-то успокоение. Я успокоился
за нее. И перестал звонить ей, думая, что ей сейчас это не надо. Она тоже
больше не звонила.
"Позвонить Нине." - написал я на листке и отпил еще кофе.
Листок раздражал меня своей белизной, своей незаполненностью. Все мои
желания, вся моя внезапно возникшая бережливость к оставшемуся в жизни
времени потеряла всякий смысл. Какие встречи? Какие звонки? Я никому не
был нужен и мне никто не был нужен тоже. Это стало вдруг настолько
очевидным, что мурашки пробежались по спине. Эта очевидность моей
никчемности и ненужности в этом мире привела меня и к более положительным
мыслям - мыслям о том, что принятое мною решение о собственном убийстве
было единственно верным. Я взял еще кофе и уже хладнокровнее смотрел на
ситуацию. И вычеркнул с листка этот ненужный Нине звонок. Теперь я был
полностью свободен и мог посвятить оставшееся время только себе и никому
больше.
Парень, сидевший в противоположном углу, поднялся и вышел и я остался
в кафе один. Барменша ушла в подсобку. Из-за темного интерьера в кафе было
сумрачно. А на улице светило бесполезное в это время года солнце. Хотя,
конечно, миллионы граждан радовались ему. Граждане привыкли радоваться
бесполезным вещам. Я тоже.
Вечером в четверг я сяду поближе к выходу. Так будет удобнее.
8. СРЕДА
В среду утром за окном комнаты плескался туман. Я, поднявшись на
ноги, сразу же подошел к окну. Потом оглянулся, понял, что жена снова не
ночевала дома. Это объяснило мое бодрое самочувствие. Предстояло как-то
заполнить этот последний полный день моей жизни. Бродить по туману не
хотелось, хотя туман, должно быть, был делом сугубо утренним.
На кухне я поставил чайник на плиту и уселся за стол.
- Вот и жизнь кончается, - подумал я и почувствовал в своей
внутренней интонации какую-то подделанную старость. Словно с каждым днем,
приближавшим меня к избранному четвергу, я делался все более неизлечимо
больным.
Пить чай с туманом за окном - в этом было что-то от дорогой
скандинавской лечебницы для неизлечимо больных, или это как-то Бергман
прорезался в ассоциациях.
Снег в этом году выпадет без меня.
А вдруг именно грядущая зима будет бесснежной, а я этого не увижу?
Не велика потеря, впрочем. Это только сэкономит городу бюджет, обычно
затрачиваемый на уборку снега.
Мысли мелочились в моей голове. Ничего высокого, ничего истинно
философского. Словно и сам я всегда был мелким, неглубоким человеком. И
теперь уж вправду единственное, что могло меня возвысить если уж не в моих
собственных глазах, то в чужих, это насильственная смерть. Звучит
глуповато. Видимо хороший сон и мирное пробуждение с последующим
созерцанием первобытно чистого тумана пробуждают глупость или же про
крайней мере вызывают банальнейшие мысли.
Неплохо бы в последний день написать несколько писем давно забытым
знакомым. Что-нибудь о планах на будущее. Это и отвлечет от мыслей о
четверге, и привнесет трагизма в день пятничный.
Не допив чай, я сходил в комнату за ручкой и бумагой.
"Дорогая Таня, - писал я в Москву молодой разведенной женщине,
отдыхавшей когда-то в нашей компании в Крыму, после чего мы пару раз
обменялись теплыми письмами. - Извини, что долго не писал. Жизнь в
последние два года потихоньку разваливалась и вот наконец развалилась
окончательно. Теперь у меня нет ни работы, ни семьи. Я вышел на стартовый
"ноль" и передо мной опять все пути открыты. Молодым везде у нас дорога. О
будущем начну думать через пару дней, а пока грущу о прошлом. Но грущу
неискренне, а скорее из-за глубоко засевших в генах православных традиций.
Даже не грущу, а скорблю. Это слово больше подходит. Думаю, что когда
отскорблю, отгрущу и отплачу, то есть после девяти и сорока дней (или
часов) начну собираться в Москву. Был бы очень рад увидеться, вспомнить о
былом, о друзьях-товарищах. Будет время и желание - пиши. Адрес на
конверте. Целую."
Письмо написалось удивительно легко, на одном дыхании. Думал было еще
с десяток накропать, пока туман и так легко пишется, но вовремя
остановился.
Телефон зазвонил. Пришлось вернуться в комнату.
Звонила жена. Сухим голосом предупредила, что заедет на машине со
своим коллегой, чтобы забрать свои вещи.
- А машина у коллеги красного цвета? - спросил ее я.
Она повесила трубку.
Не желая в свой последний день встречаться с женой и ее "коллегой" я
быстро оделся и вышел на улицу.
Туман все еще заменял воздух. Медленно проезжали мимо по дороге
осторожные машины, нащупывая путь желтыми фарами. Люди проходили мимо тоже
как-то странно, возникая словно из ничего и тут же растворяясь в туманном
молоке. Среда начиналась мистически, словно из этого тумана вот-вот должен
был возникнуть другой, новый мир, в котором всем будет хорошо, и куда
смогут уйти все те, кто не прижился и не устроился в старом мире.
Я брел в сторону центра. Хотелось пройти как можно более долгий путь
в тумане. Дойти до Подола, до Братской. Может и не было никакого смысла в
этом, но, помня Челюскинцев и время героев, и живя в этом, совершенно
противоположном времени, хотелось иногда совершать невидимые другими
имитации нормальной героической жизни. И вот в последнюю среду своей жизни
я шел в тумане из одного конца города в другой. Шел, чтобы дойти и взять в
награду за переход чашечку кофе. Тоже одну из своих последних.
Переход длился два часа с лишним. И, честно говоря, уже зайдя в кафе
и подойдя к стойке, я не почувствовал никакого торжества момента. Движение
в тумане лишает человека ощущения пространства, а значит лишает его и
возможности оценить пройденный путь. Так оно и было.
Тусклый свет горел в кафе, а на улице было серо. Я уселся в угол за
свой любимый столик. Похоже, что я был сегодня первым посетителем.
"Кофейница" невидимо сидела за высокой венгерской кофеваркой и читала
книгу. Отвлеклась она только на мгновение, чтобы сделать мне кофе. И снова
уселась.
В кафе вошла девушка в кожанной кепочке и коротковатой темносерой
куртке, похожей на летную куртку старого образца. В руке у нее была
