тебя все в порядке?
Она задала этот вопрос как раз в тот момент, когда все началось.
Таллия поняла это, потому что в голосе Командора появилось волнение. Но он
еще не до конца осознал, в чем дело, и храбрился, обещая навести порядок,
а затем прийти к ней. Ну что ж, не стоило отнимать у него надежду.
- Я буду ждать тебя. Славной ночи тебе...
На этом их разговор оборвался. Улыбнувшись своим мыслям, Таллия
вернула завитушку на прежнее место, поднялась и начала одеваться. Она
знала, что Командор уже не придет.
Мало кто мог заснуть в эту последнюю ночь. Каждый понимал, что должен
выспаться, чтобы вернуть силы, и каждый сопротивлялся сну, потому что
завтра им всем предстояло заснуть навечно. Эллины разожгли костры и
расселись вокруг них. Огонь негромко потрескивал, поедая сухую древесную
плоть. Воины молчали, устремив глаза на оранжевые язычки пламени. Самые
деятельные готовились к последнему бою - точили мечи и копья, чинили
поврежденные вражеским оружием доспехи. Но таких было немного. Большинство
просто сидело и смотрело на огонь. Он завораживал своей медленной игрой и,
чтобы не заснуть, воины вели неспешный разговор. Они говорили о чем-то
своем и в общем, но никто ни словом не обмолвился о том, что ожидало
завтра. Никто не хотел разрушать очарования последних мгновений.
Леонид расположился около самого большого костра, разожженного
посреди лагеря. С ним сидели воины его эномотии, несколько убеленных
сединами голеев и Гилипп. Здесь же был и отважный беглец с мидийского
корабля, назвавшийся киммерийцем Дагутом. Спартиаты негромко беседовали,
царь слушал их разговор, рассеянно ковыряя прутиком багровеющие угли: Речь
шла о доблести. О чем еще можно говорить в такую ночь! Вспомнили о Менелае
и Диоскурах, об отважных врагах Спарты Аристодеме и Аристомене. Гилипп
воодушевленно декламировал зовущие на подвиг строки Тиртея.
Воины те, что дерзают: сомкнувшиеся плотно рядами,
В бой рукопашный вступить между передних бойцов,
В меньшем числе погибают, а сзади стоящих спасают,
Трусов же жалких вся честь гибнет мгновенно навек.
Называли имена героев из других земель - эфиопа Мемнона и мидянина
Кира, Мегистий поведал историю благородного Зопира [Зопир - персидский
вельможа; выдав себя за перебежчика, пострадавшего от царя Кира, помог
персидской армии овладеть Вавилоном]. Плохо знавший койне киммериец долго
прислушивался к разговору и, дождавшись паузы, внезапно вставил:
- Конан.
При упоминании этого имени царь резко поднял голову и взглянул на
Дагута. На его плечах точно по сигналу вздулись могучие бугры мышц, через
миг они расслабились, возвращая тело к блаженной истоме.
- Кто такой этот Конан? - поинтересовался Гилипп. - Я впервые слышу
это имя.
- Конан - воин из рода киммерийцев, самый величайший герой,
когда-либо живший на свете! - с достоинством ответил Дагут.
- Если он и в самом деле величайший герой, то почему мы ничего не
слышали о его подвигах?
Киммериец пожал плечами.
- Наши сказители утверждают, что он жил так давно, что лишь самые
седые скалы помнят легкую поступь его ног. Конан победил великое множество
врагов и создал могучее царство.
Эфор снисходительно усмехнулся.
- И куда же оно подевалось?
- Его сокрушили дикие народы Севера, пришедшие спустя много лет после
того, как исчез Конан.
Гилипп покачал головой.
- Герои не исчезают.
- Но он исчез. Ушел и о нем никто больше не слышал.
- Чудна твоя сказка, чужеземец, - сказал эфор, ревниво относящийся ко
всякой попытке оспорить первенство эллинов в бранной славе. - И не было
никакого Конана, иначе Гомер или Тиртей донесли б до нас его имя, как
донесли имена Ахилла и Диомеда, Аякса и Одиссея.
Спартиаты дружно кивнули, соглашаясь со словами своего товарища.
Киммериец помрачнел.
- Он был, - внезапно сказал Леонид. Царь поднял голову и обвел
взглядом сидящих у костра людей. - Он был, я слышал о нем.
- Почему в таком случае ты никогда не упоминал его имени, если он и
вправду был великим воином? - спросил Гилипп, заподозривший, что Леонид
просто желает ободрить хвастуна-киммерийца.
- Я полагал, что о нем позабыли. Ведь минуло множество лет с тех пор,
как исчезли рыцарские королевства и колдовские державы востока. Люди уже
не помнят ванов и котхийцев, аквилонцев и пиктов.
- Да-да! - восторженно подхватил киммериец. - Король Конан правил как
раз Аквилонией!
- И не только ей, - сказал Леонид. Его устремленные на костер глаза
неподвижно застыли, в голубых зрачках плясал бешеный огонь пожаров.
- Так расскажи нам, царь, об этом воине. Поведай о его жизни и
деяниях. Пусть его великие дела подвигнут бойцов на подвиги! - немного
напыщенно воскликнул Гилипп.
- Чтоб выслушать историю его жизни, потребовалось бы бессчетное
множество ночей. Я расскажу лишь о том, что неизвестно даже киммерийским
сказителям, хоть им и ведомы предания самой седой старины. Я расскажу о
последнем походе Конана, варвара из Киммерии.
Царь устроился поудобнее.
- Начать свой рассказ о Конане мне хотелось бы следующей фразой:
"Король Конан был стар, очень стар". Мне хотелось бы расписать его хвори,
болезни, показать трясущиеся от пьянства руки и похотливый взгляд, который
он бросает на аккуратные попки молоденьких девушек. Мне хотелось бы
показать его дряблые мышцы и сытый животик. Ведь именно таков финал жизни
людей, сменивших полную опасностей судьбу на клетку, именуемую королевским
дворцом. Это мечта любого рассказчика - показать героя, вдруг ставшего
толстопузым развратником и трусом, или негодяя, отчего-то решившего
пожертвовать собственной жизнью ради спасения чужой. Это парадокс: белое -
в черном, черное - в белом. Именно это наиболее интересно в человеке,
создании, облаченном в костюм домино.
Ведь человек не может быть выкрашен одним цветом. Он - в многоцветную
полоску. И как бы хотелось представить Конана именно таким. И я бы
поступил так, не раздумывая ни мгновения, не будь мой герой варваром из
Киммерии. Как сладко звучит - варвар! А варвар более, чем человек. Он
может потерять все, кроме своей дикой сути. Он рожден ломать шеи
зажравшимся и погрязшим в неге народам. Поэтому моя история будет
правдивой, именно такой, какой ее слышал я.
Итак, я расскажу вам быль о последнем походе Конана, варвара из
Киммерии.
Последний поход Конана, варвара из Киммерии
Король Конан был стар, очень стар. Три десятилетия минуло с того дня,
когда удачливый авантюрист-киммериец овладел троном Аквилонии, задушив
перед этим полубезумного короля Нумедидеса. Три десятилетия непрерывных
войн и приключений, в ходе которых противниками аквилонского короля
выступали не только правители соседних государств, но и маги, колдуны,
волшебники, пускавшие в ход чары древнего Ахерона, Лемурии и Туле. Одна и
волшебство, и многотысячные армии Немедии, Офира, Котха, Аргоса и
Бритунии, и полудикие воинственные орды киммерийцев и пиктов оказались
бессильны перед мощью Аквилонии, возглавляемой самым бесстрашным и умелым
воином того времени - Конаном-киммерийцем.
Постепенно все государства были вынуждены признать законность его
власти над королевством, большинство из них заключили союз с грозной
Аквилонией, многие попали в прямую зависимость от нее. Армия Конана
захватила Аргос, который вскоре был официально включен в состав Аквилонии,
провозглашенной к тому времени империей. Аквилонские купцы получили
свободный выход в Западный океан, что не замедлило благотворно сказаться
на состоянии экономики. Затем силой оружия был установлен протекторат над
Зиггарой, правитель которой фактически превратился в наместника Конана.
Притихли, устрашенные мощью аквилонской конницы, Немедия, Офир и Котх.
Многочисленные крепости, воздвигнутые в Боссонском приграничье,
обезопасили империю от набегов пиктов. В них стали селиться киммерийцы,
охотно принимаемые королем-варваром на службу.
Покровительствуемые правительством, снизившим налоги, процветали
ремесла, бурно развивалась торговля. Крестьяне, не опасавшиеся больше
набегов диких племен и вторжения вражеских армий, увеличивали посевы
ячменя и пшеницы; из Шема и Стигии были завезены новые растения, отлично
прижившиеся на плодородных землях Аквилонии. Привлеченные богатством
империи, роскошью королевского двора, щедростью Конана в Тарантию
устремились лучшие певцы и актеры, художники и поэты. За треть века
Аквилония превратилась в мощнейшую державу мира, сравнимую по величию и
могуществу с существовавшими некогда Атлантидой и Лемурией.
Долгая, бурно проведенная жизнь могла утомить любого человека, даже
такого могучего воина как Конан. Но утомить не битвами и сражениями, а
бесконечными дворцовыми церемониями и бумажной волокитой. Владыке столь
могущественной империи было не к лицу возглавить пятитысячный отряд,
отправляющийся отразить набег пиктов, или выступить с карательным войском
на Офир, задерживающий выплату дани. Для этого существовали полководцы,
среди которых Конан особенно жаловал сильно постаревшего, но все еще
бодрого Просперо, а также три сына, рожденные немедийкой Зенобией. Они и
командовали аквилонскими отрядами, поддерживавшими авторитет и влияние
империи, а Конан был вынужден проводить время в королевском дворце в
Тарантии.
Тем, кто знал Конана в прежние годы, казалось, что время не властно
над королем. Тело его было как и прежде подобно могучему дубу. Мощные,
обвитые узлами иссеченных в боях мышц руки могли разорвать толстую медную
цепь. Ноги, правда, потеряли былую выносливость, но не нашлось бы в
королевстве человека, способного расколоть ударом стопы толстый кирпич, а
Конан без труда проделывал этот трюк. Столь же стремительной осталась
реакция, а чуть ухудшившееся в последние годы зрение не мешало киммерийцу
нанизывать стрелою восемь из девяти колец.
Ни один рыцарь в гиборийском мире не мог сравниться с аквилонским
королем в рукопашном бою. Не утратив и толики своей гигантской силы, Конан
приобрел мудрость, а слава непревзойденного во всех веках воина давила на
сознание его противников, заставляя их допускать роковые ошибки. Правда, в
последнее время расплатой за эти ошибки была лишь вмятина на шлеме или
латах, да еще огромный кубок вина, который проигравший должен был выпить
за здоровье аквилонского короля. Затем, повесив затупленный меч на стену,
король удалялся в свой кабинет, где его ждал канцлер Публий, опиравшийся
рукой на гору неподписанных бумаг.
Не претерпели особых изменений внешность и привычки короля. Черты его
лица оставались резки, словно высеченные из грубого камня, лишь к
многочисленным шрамам добавились кое-где суровые морщины. Голубые глаза
как и в молодости горели воинственным огнем. Падающую на плечи гриву
черных волос не тронула ни единая седая прядь. Король по-прежнему
оставался неутомимым любовником, но теперь он реже предавался этому
занятию, словно опасаясь огорчить память скончавшейся в расцвете сил и лет
королевы Зенобии. Конан не изменял своему пристрастию к доброму вину и на
вопрос иноземных гостей, как ему удается сохранить такое великолепное
здоровье, он неизменно отвечал:
- Побольше женщин, жареного мяса, а главное - доброго вина!
А про себя добавляя:
- И приключений.
Увы, с чем-чем, а с приключениями стало не густо. Конан все чаще
вздыхал, провожая с балкона дворца аквилонских рыцарей, отправляющихся к
