Дурак, ты никогда не будешь таким, как раньше, никто уже не будет, а если
ты ее отпустишь, то так и не узнаешь этого всего... Чего всего? Объяснить
невозможно, это можно только ощутить. Я еще думал какое-то время, держа
лягушку в ладони и осторожно поправляя ее положение, когда она уже почти
вылезала на свободу. Потом положил ее на древний падший ствол, на спину,
аккуратно придерживая двумя пальцами. Крохотное тельце выгнулось в
испуганной судороге, вытянулось струной, неужели она все понимает? На
горле у нее часто-часто дергалась желтоватая кожица, черные выпученные
глаза обреченно моргали, боже, как человек почти... Я свободными пальцами
державшей ее руки осторожно раздвинул перепончатые лапки. Раздвинул ей
пальцами ножки...
Ты же знаешь, я не то, чтобы очень примерный. Пью много, шатаюсь черт
знает где, занимаюсь непонятно чем. Мне тоже, как и Рудольфу, постоянно
хочется чего-то такого, особенного, непредсказуемого. Баррикад на Пресне,
обливаемых льдом, танков там всяческих, прямого эфира с чрезвычайными
сообщениями. Хочется купить роз букет большой за огромные деньги и
подарить кому-нибудь, я вот пять лет уже встречаю в автобусе одну и ту же
женщину, не очень красивую, но притягивающую взгляд, я еду и смотрю на
нее, пристально смотрю, а она смотрит на меня, я представляю, как живу с
ней, ноги ее раздвинутые представляю, как у тебя сейчас, хотя знакомиться
не хочу - зачем это, ломать тайну, так вот ей подарить, например, эти
цветы, сунуть в руки и выйти, а потом вспоминать об этом пьяному в ночном
каком-то транспорте зимой. Танков теперь есть, а цветы не купить. И
вообще, странная вещь - мне хочется, чтобы все это закончилось. Все равно,
как - убьют нас всех, или солдаты уйдут, или Америка десанты высадит -
лишь бы закончилось, мне уже надоел этот лес. И люди все эти надоели, они
мне даже до всего этого надоели, все, кроме нее. Вот ты сейчас боишься,
смерти ждешь, ноги твои раздвинуты безобразно - а ведь мне действительно
ничего не стоит убить тебя. Теперь вообще ничего не стоит убить. Даже
интересно. Так что извини.
Повертев головой я нашел длинную окаменелую сосновую иглу. Тебе будет
приятно, подумал я и приставил острие к нежно-зеленому дрожащему пузу.
Кожа беспомощно прогнулась, лягушка замерла, перестала дрожать. И я
застыл, закрыл глаза и сосредоточился. Мне хотелось что-нибудь сказать ей
на прощание, перед тем, как я надавлю на иглу. Перед тем, как убью ее.
8
И было поле, большое такое поле, заросшее ковылями. Я стоял на краю
этого поля и боялся его, не знаю, почему, боялся и все, Ковыль слепил меня
своими волнами, внутри гремела музыка, танго какое-то, не помню слов,
Николай Петрович что-то, та-там-та, здесь я, Николай Петрович, уходим
завтра в море. Она звучала совершенно во мне, пытаясь вырваться и уйти в
глубину поля, а я, не в силах упустить ее, шел туда, Николай Петрович,
там-та-та, замечательный сосед, кругами, шаг вперед, остановка, поворот
спиной, еще три шага вперед, поворот, я и не заметил, что танцую не один,
что в руках у меня Анька, только очень маленькая, совсем крошечная и
дрожит вся, не бойся, чудо мое, что страшного, когда поле и такая музыка,
держись за меня крепче, а она смотрит на меня в упор, глаза неподвижные и
немного навыкате, Анька, Анька, там-та-та, а кто такой Николай Петрович, и
тут невообразимо огромное и твердое, прямо в лицо, еле успеваю отвести в
сторону руки с Анькой - музыка кончилась.
9
Танцуя, я врезался в старую шершавую сосну, ссадил щеку и прикусил
язык. Руки мои были вытянуты вперед, и там, впереди, болталась в пальцах
полуживая от страха моя партнерша - крохотная холодная лягушка. Мне
показалось, что я схожу с ума, в тот момент показалось в первый раз.
Черти, я не могу убить ее, какое-то вшивое земноводное, жабу, никого
в этом лесу, мне надоело это все, я хочу, наконец, включить телевизор и
прослушать прогноз на завтра! Я размахнулся и метнул лягушку далеко вглубь
леса, даже не слышал, как она там упала, схватил ружье и начал палить
вокруг, куда попало, перезаряжать и стрелять, представляя, что убиваю их
всех, и в первую очередь Петю и ее, сволочь, им всем нет никакого дела до
меня. А когда в кармане у меня не оказалось очередного патрона, эта так
неожиданно наступившая тишина навалилась на меня, прижала к земле, вдавила
в эту грязную сырость, та же самая тишина, как и тогда, когда стреляли по
нам, тишина после стрельбы, так больно ушам, и я зарыдал.
Конечно, они сразу спросили, что это со мной, где это я был, почему
это весь в грязи, с ружьем, без патронов, с исцарапанным лицом. Танцевал,
ответил я. С кем? С лесной лягушкой. Они все заржали совершенно
по-идиотски, все, кроме Аньки, которая очень неодобрительно на меня
смотрела.
Ты не имел права так думать, говорили ее глаза. Почему же это не
имел, немного растерянно смотрел я в ответ, - я имею право делать все, что
хочу, хотя бы и стрелять из ружей. Нет, ты не имел права меня ревновать.
Это почему же? Потому что я тебе ничего не должна. Анька, кричали мои
глаза, я хочу тебя, я, быть может, даже люблю тебя. Нет, моргнула она, ты
лжешь. К тому же ты тоже со мной спал, так что уступи и другим. Мои глаза
недоумевали. Когда? Тогда, когда меня забодал козел, у Коломенского, или
ты даже не помнишь?
Глаза мои закрылись, Анька пропала, я слышал только, как она о чем-то
говорит с Рудольфом, по-английски и смеясь, а остальные болтают о чем
попало, Саша спорит, Петя рассказывает пионерские анекдоты, Леня слушает
эти анекдоты, а Федя соглашается с Сашей, посуда звенит, чиркают спички,
выдыхается сигаретный дым... Стоп, а откуда взялись сигареты? Саша ходил к
тем, двоим, ну из трейлера, нашел у них по пачке. Ходил? Но ведь мы ехали
тогда столько времени от этого места! Да, три часа, но идти оказалось
быстрее. Закопал? Не, они воняют уже вовсю. Саша зачем-то документы у
водителя забрал, на, смотри. Не хочу я смотреть, дайте лучше выпить
чего-нибудь, как раз будет повод покурить. Так где ж ты все-таки был? -
спрашивает Саша. В лесу. А стрелял в кого? В воду. Зачем? На круги
смотрел. Мудак, смеялся Саша, мы хотели еще куда-нибудь съездить или на
охоту пойти, а ты ружье забрал. Так не собирались же ехать, взволновался
я. Скучно здесь, сказал Федя, надоело сидеть целый день.
Поехали завтра, сказал я, только меня возьмите с собой. Саша
посмотрел на меня с интересом и промолчал.
Потом мы как-то сразу напились, выкурили все сигареты и орали песни,
ничуть не думая о том, что нас могут услышать. Нельзя столько пить, я все
время говорил себе об этом, нельзя. Но нам стало становиться все равно.
В ту ночь она спала с Рудольфом, а мне не снилось ничего. Может, я и
увидел бы какой-никакой сон под утро, я всегда вижу сны под утро, но еще
задолго до утра, часа в четыре меня разбудил эта сволочь Петя и прошептал,
что пора ехать. Я до сих пор не знаю, что заставило меня не посылать его,
а действительно встать и пойти на двор. Легко сказать - пойти, меня кидало
из стороны в сторону, как при урагане, но я благополучно добрался до озера
и, как был, в одежде, бухнулся в ледяную воду. Может, мне и не стоило
этого делать, но я это сделал, так уж вышло. И именно так я объяснил это
Саше с Петей, которые уже ждали меня в грузовике и были глубоко потрясены
таким моим видом. Меня посадили в фургон, они не хотели мокнуть рядом со
мной, да втроем мы бы и не вошли в эту красную кабину. Насколько я понял,
они никому не сказали об отъезде, но почему-то взяли меня. Когда грузовик
проехал около километра я понял, что Саше тоже не помешало-бы прыгнуть в
озеро - он с трудом удерживал машину на узкой лесной дороге, постоянно
задевая выступающими углами фургона стволы деревьев. Я решил, что самое
время доспать, если, конечно, удастся, пока они будут искать какую-нибудь
новую деревню. И хотя я сильно протрезвел от воды и, кроме того, был
насквозь мокр - с меня текло, а грузовик каждую минуту сотрясали жесткие
удары, несмотря на все это мне удалось заснуть почти сразу. Снилось мне -
неожиданно выпал снег.
10
Я смотрю в окно, мне тепло, на улице - никого, вокруг красноватой
луны столбового фонаря мелкими мухами кружится в непонятных направлениях
снежная крупа, обсыпая соляным покрывалом одинокие автомобили. То ли я в
аквариуме, то ли город в аквариуме, а скорее всего и я и город в
аквариуме. Внизу что-то дверным звуком грохает, что-то звонко падает - все
всякого сомнения разбито подъездное стекло. С похожими на завод стонами
устало суетится лифт. Я поэтизирую ночь. Позади меня на рояле что-то
безудержно светское бренчит обнаженная школьница, холодно же голым задом
на мертвой коже кривоногого стула... Две другие, одна другой
пятнадцатилетнее, резвятся на бильярдной кровати, озорно притрагиваясь
змеиными язычками к прорезиненным пенькам сосков, заполняя строгой формы
влагалища кофейными зернами. Им безусловно хорошо, они даже не замечают
моего адвокатского профиля на фоне полного собрания сочинений. Придворные
ноты упруго сыпятся из-под хищно расставленной створки номерного рояля,
сладко шумит в голове от легкого вина, вдали проплывают каравеллы,
бригантины и эспаньолы, так бесконечно пусто внизу живота, так полетно...
И не хватает-то сущей малости, пустяка ничтожного, а все из-за того, что
эта сука ирландец полный коробок шмали куда-то подевал. И только я понял
это, как исчезли с плавным вздохом чистые куклы, унеся с собой в никуда
полные влагалища моего кофе. Весь мой кофе. А та, что осталась, с такой
силой долбила заслуженное клавиши моего старенького пианино, с такой
самосвальной мощью вжимала в пол латунную педальку, демоны, она же сейчас
все сломает, забирайте, забирайте и ее, ни к чему мне ее поролоновые
ягодицы, стул, постойте, при чем же здесь стул... И пропала вместе с
любимым вертящимся стулом. Меня отпустило.
Ты спишь спиной ко мне, свернувшись калачиком, уткнув щеку в
подставленную ладошку, так чисто и по-детски, я встаю на колени перед
узким диваном, склоняю голову на покрывало и любуюсь. Сказка моя. Свет
мой. Как же я люблю тебя, люблю до боли, до слез неизвестно от чего, до
судорог люблю. Может, я и лягу здесь сейчас, подле тебя, тихо лягу, чтобы
не разбудить. Вот только мне перестанет мешать мне та слепая красавица, ну
та, что стоит за окном, что делает мне знаки шилом. Уйди, - говорю я ей, -
не мешай мне сидеть здесь и любить, сидеть и смотреть на теплый запах
волос ее. Но нет, не уйду, - отвечает мне из-за окна, - не верю я в твою
любовь, ты всегда лгал себе, ты вообще жалок и тих, и тишь твоя - всего
только страх, но никак не кротость.
11
Машину тряхнуло, я открыл глаза - чего это такое снилось? Нет, мы
скоро свихнемся все. Перережем друг друга к черту. Совсем не хотелось
больше это смотреть, поэтому я помотал тяжелой головой, больно ударился
обо что-то сбоку и опять провалился в сон.
12
Как же противно то во рту. Сколько дней я уже зубы не чистил? А ведь
все-таки кончилось, как и всегда заканчивалось. Ушли. Оставили
разгромленный город. И если закрыть окно, чтобы не несло с улицы трупами -
можно спокойно посмотреть в зеркало, выдавить какой-нибудь прыщик. Я стоял
в ванной и упоенно вслушивался в шум воды, неровной напряженной струей
бьющей их до предела вывинченного крана. Белое светло. Сейчас для меня не
