плавно, мягко, и снова в коридоре, внизу огонь, спереди свет, сзади дверь,
но уже закрытая. Я поворачиваюсь и начинаю долбить в эту дверь руками,
ногами, кричу, но из горла ничего, а свет с другого конца все ближе, я не
знаю, что это за свет, но он страшен, он так ярок, он уже здесь, не
оборачиваться, нет, свет обволакивает меня всего, я прижимаюсь спиной к
двери так быстро, как только могу, но проходят часы, свет везде, я
поднимаю глаза, передо мной Анька с монтировкой в руке и в солдатской
форме, она поднимает монтировку и подносит ее одним концом ко рту, и я
вижу, что это не монтировка, а водка, она пьет не отрываясь, видно только,
как двигается что-то под кожей ее горла и ходят штормы с пузырями в
бутылке, но содержимое не уменьшается, я пытаюсь закрыть глаза, потому что
чувствую, как начинает колоть в ногах, тысячи с миллионами маленьких пчел,
глаза закрываются и я вижу, что подходят остальные, за ними едет трейлер,
а на борту у трейлера написано "Николай Петрович", он едет мягко и ровно,
но пол под ним трясет, сильно трясет, бутылка у Аньки в руках рассыпается,
потом рассыпается и сама Анька, рассыпаются Саша, Петя, Леня и Федя,
трейлер едет прямо на меня, он едет прямо на меня, тихо и ровно, только
трясет пол, вернее не пол, а поле, по полю идут волны, как по реке Волге,
а трейлер плывет по этим волнам как корабль, он уже и есть корабль, и на
гордом его и белом носу золотыми буквами кричит "Николай Петрович", а меня
трясет и трясет, особенно почему-то в левое плечо, и голосом знакомым
говорит, что я последняя сука и что все мы уже приехали.
3
Я открыл глаза. Фургон стоит, за открытой дверью о чем-то кричат Саша
с Петей, а надо мной склонился как всегда флегматичный Федя и пытается
меня разбудить. Судя по тому, что я все это смог понять, мы ехали еще
минимум часа три после того, как начался мой сон и я уже успел чуть-чуть
протрезветь. Три часа по Московской области - видимо, эта дорога совсем не
подходила к нашему трейлеру. Я огляделся - Аньки рядом не было. Она уже
вышла, она уже в доме, спит, - сказал мне Федя. Встать было достаточно
легко, но вот после того, как встал, я почувствовал всю тяжесть
содеянного. С трудом добредя до двери, я просто выпал из фургона на
влажную землю. Эти сволочи дружно заржали, но помогли мне подняться. И тут
я увидел этот дом.
Огромный, абсолютно почерневший от времени деревянный монстр,
освещенный зловещим светом мощных фар трейлера. В этом свете он выглядел
наверное еще ужаснее, чем был на самом деле. В действительности, конечно,
ничего страшного в этом брошенном древнем доме не было, кроме, пожалуй,
его неестественной величины. Но каждая доска его изможденного тела шептала
о том, что здесь уже очень давно не было людей. Очень давно. Быть может,
никогда. Или от того, что я был пьян как сто загульных матросов, мне вдруг
показалось, что мы семеро остались в этом старинном полуразвалившемся мире
одни. То есть вокруг нет ничего, есть только кусок леса, в нем этот
гнетущий дом, два украденных автомобиля и семь человек, не имеющих
никакого понятия о том, что с ними будет на следующий день. А вокруг
ничего. Пустота. Тьма. И мы в этом ничуть не виноваты, мы этого не хотели,
а потому вдвойне обидно.
Тем временем Федя с Леней деловито вынимали из трейлера все, на чем
хотя бы предположительно можно было спать, Саша с Петей продолжали что-то
громко обсуждать, Рудольфа же не было видно вообще. Я поковылял в дом, мне
было не очень удобно стоять, меня почему-то разбирал смех, а в моем
положении это было просто физически тяжело. За огромной перекошенной
дверью я сразу увидел Аньку, спавшую на куче подозрительного вида тряпья,
повалился рядом и пропал.
4
Ощущение было не из спокойных. Предчувствие северных ветров. Когда
выходили из Коломенского, видели крест на холме, была пятница, а впереди
суббота, все размеренно и тихо, ожидание такой обыденной уже смерти. Мы
все давно знали, что не выживем на этот раз, мы все привыкли к этой мысли
и не думали вперед, но ожидание оставалось, оно мешало, иной раз хотелось,
чтобы быстрее все это закончилось, жалко, конечно, но зато сразу. Она шла
рядом, когда этот проклятый крест проплывал справа, притягивая и мозоля
глаза, она держалась за мою полуотсохшую руку и тихо мурлыкала, что-то как
нам славно, как мы любим и какие все вокруг мудаки. Дикий вой, раздавшийся
с Вознесенской башни, возвестил об их приближении. Она прижалась ко мне
еще крепче, мы замерли, замерли все, глядя туда, откуда они должны были
появиться. Горизонт вдруг стал почти незаметно выше и темнее, смутная
волна хлынула вниз, сначала медленно, как бы нехотя, а потом все быстрее и
быстрее потекла к нам. Услышав высокий гул надвигавшейся тьмы все наше
доморощенное войско слитно подалось назад. Наемный ирландец, один из
немногих здесь умевших воевать, поднял к лицу огромный полевой бинокль,
посмотрел и протянул тяжеленную штуку мне. Я взглянул, хотя мне этого не
очень-то хотелось. Они бежали монолитным стадом, не замечая оступившихся,
давя их тысячами ног и уткнув в землю злейшие желтые глаза. Прямо по
центру, впереди всех бежал старый, облезлый вожак с седой бородой и
огромными, неестественно вывернутыми рогами. Он смотрел не себе под ноги,
а прямо перед собой, сначала я подумал, что на меня. А мне, а мне
посмотреть, - шептала нетерпеливая моя любовь, и когда зверь стал вылезать
из поля зрения мощнейшего бинокля, я протянул его ей. И только теперь,
когда я взглянул на козла невооруженным глазом, стало ясно, куда он бежит.
Что бежит он прямо на нее. Бежит со скоростью распространения паники. Я
начал раскрывать рот, чтобы крикнуть ей, самый громкий крик в моей жизни,
но рот открывался так медленно, руки отнялись, а козел был уже здесь, рога
его - не рога, а торчащие далеко вперед блестящие заточенные монтировки,
которые через полсекунды вонзились в грудь доверчивой моей любви, оторвали
от земли, подняли гибкое и теплое тело высоко вверх, обдавая меня и
ирландца потоками красивой и такой живой крови, а она все продолжала
держать бинокль и рассматривать в упор грязно-белую козлиную лысину,
улыбаясь и шепча: еще, еще, глубже, вот так, еще...
И мне не было больше сил, я ушел. Я бежал с поля боя как последняя
баба, яростно дыша и повторяя криком степным: еще, еще, глубже, вот так,
еще... А козел был здесь, он не отставал, он несся за мной, я чувствовал
его чугунный взгляд, над которым болталось на металлических рогах все то,
что нужно мне было раньше. Я знал, что больше уже не смогу бежать, я
чувствовал, как тяжело дышать, как козел с каждым моим шагом все ближе и
ближе. Еще! - прокричал я и повернулся к нему, а его холодные рога уже
вошли в меня, уже подняли вверх, вот я уже прижимаюсь телом к ней, всем
телом к ней, а она поворачивается и начинает отталкивать меня, колотить
меня маленькими своими ручками, смеясь и шепча что хватит уже, довольно,
что придут сейчас все, что увидят, а ей этого не хочется, ей от этого
неуютно. Вот теперь-то наконец я и умер.
5
На следующий день поднялись где-то в полдень. Это было даже рано,
если вспомнить наши последние две недели. Естественно, во рту было гнусно,
пить хотелось страшно и жрать. Не было ничего - ни зубных щеток, ни еды,
ни даже воды. Воду, впрочем, быстро нашли - сначала в трейлере, потом в
крохотном озерке недалеко от дома. Все остальные, кроме нас с Анькой,
сидели часов до четырех утра, думая, что делать дальше. Саша собирался
ехать искать еду, Петя с Рудольфом хотели ехать с ним. Анька выглядела
достаточно помятой и никуда не собиралась, Федя сказал, что пойдет за
грибами, Леня решил туда же. А я хотел чего-нибудь придумать. Конечно,
поехать на поиски еды - это очень романтично, но их и так уже трое, дело
это небезопасное и Аньку одну оставлять не хотелось. Кроме того, я
чувствовал невероятную вольность, у меня не было больше проблем, их у меня
и раньше-то немного было, а теперь они исчезли все, так какого черта их
выдумывать? Короче, грузовик уехал, грибники ушли, а мы с Анькой остались.
Выпив для лечения водки, я отправился осматривать дом. Строение при
дневном свете выглядело не столь мрачным, как ночью, но не менее огромным.
Внутри не было никаких перегородок, никаких печей, просто ничего, очень
странного предназначения дом. Сколько я ни искал следов жилья, сколько ни
лазил по темным полам - не нашел. Было такое ощущение, что дом этот -
природное явление, что он сам вырос в этом лесу, вдали от всех, на самом
конце никому не нужной грунтовой дороги. Может даже и дорога эта выросла
вместе с ним, как часть дома, и мы - первые люди, проехавшие по ней. Потом
я поднял Аньку, которая решила было спать дальше. Я тронул ее за плечо,
она развернулась в мою сторону, но глаза не открыла и продолжала лежать,
как будто чего-то ждала.
Это меня, кстати, удивило.
Пошли, - сказал я, видя, что она не спит, - пошли, побродим вокруг.
Мы взяли с собой бутылку и отправились в лес. Сигарет уже не было, и мы
прикладывались к водке очень редко, непонятно для чего, заедая листьями -
еще встречались зеленые листья. Зеленые листья без всяких признаков пыли.
А что листья? Нам не привыкать - сколько раз по утрам мы вытряхивали на
газету большую банку с окурками и, выбрав самые длинные, с наслаждением их
докуривали. Анька шла чуть спереди и справа, я специально отставал, чтобы
видеть ее, мне так хотелось рисовать ее, но я не умел рисовать Я умел
очень много, а вот рисовать не умел никогда. В ней не было ничего
особенного, да в нас всех не было ничего особенного, ничего необычного.
Все мы были почти-что одинаковые, за исключением, быть может, отношения к
происходящему. А что, спросила Анька не оборачиваясь, мы всю жизнь здесь
просидим? Я сказал, что не знаю, я действительно не знал этого, я даже не
знал, сколько она еще продолжится, эта наша жизнь. Наверное, пока нас не
найдут. Или может быть так: кто-нибудь отправится в Москву и не вернется,
потом другой, третий, пока мы не останемся здесь вдвоем. А почему это ты
думаешь, что останемся именно мы? - спросила она. Я ответил, что иначе
никак быть не может - ведь не поедем же мы с ней в Москву, ведь не дураки
же мы. Не знаю, - произнесла Анька задумчиво, - жаль, что сейчас не лето.
Да, жаль - подумал я в ответ и глотнул еще. Таким вот бестолковым образом
мы с ней шатались по этому лесу часа четыре, допив водку и уже протрезвев,
не выкурив ни одной сигареты и вспоминая что-то совсем не важное. Я пинал
ногами полусгнившие трупы деревьев, Анька подбирала причудливой формы
сухие коряги, рассматривала их внимательно и выбрасывала. Было скучно. Не
было выстрелов за окном, никто не звонил и не рассказывал очередной
нелепый слух о взрыве в метро, не было телевизора с летящими балеринами,
многие из которых уже давно умерли от старости, не было, наконец, этого
замкнутого пространства маленькой Петиной квартирки. Только лес и запах
сырости. Назад мы шли молча.
Грузовик приехал часов в десять вечера, мы уже начали терять надежду.
Федя с Леней принесли целую кучу грибов, я даже не знаю сколько, каких-то
неизвестных мне совсем грибов. Когда мы с Анькой вернулись, грибы уже
вовсю чистились и жарились в сомнительного вида посудине, найденной по
всей видимости, как и все остальное, в трейлере. Вообще в этом трейлере
можно было найти все - Анька полезла туда искать сигареты и без труда
нашла. Потом мы курили, наевшись грибов под водку, и ждали грузовик.
