поцелуи и танцы рассчитывать не приходилось. Их лишили и конкурса
загадок, и скачек, и боя свиней... отняли возможность повеселиться.
Они не могли достойно проводить год! Вместо положительных эмоций они
получили убийство под покровом ночи и побег преступников. И лишь
надежду на месть вместо уверенности в том, что виновные будут
наказаны. Толпа в "Приюте путников", все более напоминавшая черную
грозовую тучу, готовую разразиться молниями, жаждала, чтобы ей
сказали, что надо делать.
Ткнули пальцем в жертву, которую надо бросить в огонь, как во
времена Эльда.
И вот в этот самый момент, вскоре после того, как последний удар
колокола растаял в холодном воздухе, двери салуна распахнулись, и в
зал вошли две женщины. Многие знали старуху, что шла первой, и
некоторые из них перекрестили глаза большим пальцем, чтобы отвести от
себя ее черный взгляд. То была ведьма с Кооса, и хотя лицо ее
покрывали язвы, а глаза запали так глубоко, что едва виднелись в
глазницах, она буквально лучилась энергией, губы ее ярко алели, словно
она только что наелась зимней вишни.
Вторая женщина двигалась медленно, с трудом переставляя ноги,
прижимая руку к боку. Ее лицо цветом не отличалось от мела.
Риа прошествовала через зал, никого не удостоив взглядом,
остановилась у стойки, под двухголовым чучелом, повернулась лицом к
молчаливым ковбоям и горожанам.
- Большинство из вас меня знает! - проскрипела она. Кроме тех,
кому никогда не требовался любовный эликсир, порошок, который
возвращал силу падающему концу, или капельки, предназначенные для
надоевшей тещи. Я - Риа с Кооса, а эта женщина, что стоит рядом со
мной, тетя девушки, которая прошлой ночью освободила трех убийц... той
самой девушки, что сама убила городского шерифа и хорошего молодого
парня... жена которого ждет ребенка. Он стоял перед ней с поднятыми
руками, молил сохранить ему жизнь ради жены и еще не рожденного
ребенка, но она все равно застрелила его! Жестокая! Жестокая и
бессердечная!
Толпа ответила глухим ропотом. Риа вскинула высохшие, скрюченные
руки, и в зале воцарилась тишина. Медленно, не опуская рук, она обвела
всех взглядом.
- Чужаки приехали, и вы встретили их с распростертыми объятиями!
- выкрикнула она все тем же скрипучим голосом. - Встретили с
распростертыми объятиями, накормили и обогрели, а они ответили на это
черной неблагодарностью! Убили тех, кого вы любили и уважали, сорвали
праздник Жатвы, и только боги знают, какие беды обрушатся на нас в
следующем году!
Вновь ропот, уже громче. Она ударила по самому больному месту:
они действительно боялись, что зло этого года перекинется на
следующий, возможно, даже вновь приведет к мутациям скота, о чем на
Внешней Дуге уже начали забывать.
- Но они уехали и скорее всего не вернутся! - продолжала Риа. -
Может, оно и к лучшему - зачем пятнать нашу землю их чужеродной
кровью? Но осталась одна... выросшая среди нас... женщина, предавшая
город и убившая его сынов.
Голос упал до шепота, и слушатели подались к ведьме, чтобы не
пропустить ни одного слова. Лица еще более посуровели, глаза
превратились в щелочки. Тут Риа вытолкнула вперед бледную, худосочную
женщину в черном платье. Поставила ее перед собой, как куклу,
зашептала ей на ухо... но шепот этот каким-то образом услышали все.
- Давай, милая. Скажи им то, что говорила мне.
И Корделия заговорила, безжизненным, механическим голосом:
- Она сказала, что не будет наложницей мэра. Он для нее нехорош,
сказала она. И потом соблазнила Уилла Диаборна. Ценой ее тела стало
достойное положение в Гилеаде, куда она приехала бы вместе с ним... и
убийство Харта Торина. Диаборн заплатил назначенную цену. Заплатил с
радостью, ибо возжелал ее. Ему помогали друзья.
Возможно, они тоже попользовались ею. Вполне возможно. Канцлер
Раймер оказался у них на пути. А может, они решили заодно расправиться
и с ним.
- Мерзавцы! - воскликнула Красотуля. - Лживые гаденыши!
- А теперь скажи им, что надо сделать, чтобы очистить новый год
от скверны, прежде чем она успела расползтись, - проворковала Риа.
Корделия Дельгадо подняла голову и оглядела мужчин. Глубоко
вдохнула, втягивая запахи грэфа, пива, виски и табака в свои
стародевственные легкие.
- Схватите ее. Вы должны ее схватить. Говорю это с любовью и
печалью, должна сказать.
Молчание.
И скрещенные на Корделии взгляды.
- Выкрасьте ей руки.
Стеклянный взгляд Сорви-Головы, обозревающий битком набитый
салун.
- Гори огнем, - прошептала Корделия. Свое согласие они выразили
не криком, но вздохом. Словно осенний ветер зашелестел последними
листьями на голых ветках.
3
Шими бежал за плохим Охотником за гробами и сэй Сюзан, пока не
упал - легкие горели огнем, бок свело судорогой. Он повалился на
мягкую траву Спуска с перекошенным от боли лицом.
Какое-то время Шими лежал, вдыхая запах травы, отдавая себе
отчет, что с каждой минутой расстояние до них увеличивается, но
прекрасно понимая, что бежать, пока не утихнет боль в боку, он не
сможет. А попытка подняться прямо сейчас приведет к тому, что боль
снова уложит его на траву. Вот он лежал, изредка поднимая голову и
глядя вслед удаляющимся плохому Охотнику за гробами и сэй Сюзан, и уже
собрался встать, когда Капризный укусил его. Не ткнулся мордой в
задницу, отнюдь, прихватил как следует. В последние двадцать четыре
часа Капи тоже пришлось несладко, и ему не понравилось, что человек,
который и навлек на него все эти несчастья, лежит на земле, отдыхает.
- У-у-у-у! - взревел Шими, вскакивая. Укус Капи оказал магическое
действие: Шими начисто забыл про все остальное. - Зачем ты это сделал,
Капи? - Шими энергично потирал зад, большие слезы боли катились по
щекам. - Ужасно больно... сукин ты сын!
Капризный вытянул шею, обнажил зубы в сатанинской улыбке, какая
удается только мулам и верблюдам, и заржал. Для Шими ржание это
прозвучало, как смех.
Конец веревки, заменявшей мулу поводья, лежал на траве меж его
передних копыт. Когда Шими потянулся к ней, Капи попытался укусить его
вновь, но юноша оказался проворнее, крепко врезав по узкой голове
мула. Капи фыркнул и мигнул.
- Ты это заслужил, старина Капи. - Шими схватился за веревку. -
Из-за тебя мне придется неделю испражняться на корточках. И твоя
глупая шутка привела к тому, что мне еще долго не удастся сесть на
стул. - Он обмотал веревкой запястье и залез на мула. Капи не
попытался его сбросить, но Шими все равно болезненно поморщился, когда
его травмированные ягодицы коснулись хребта мула. И все равно мне
повезло, подумал Шими, двинув ногами в бока Капи. Да, задница болит,
зато не надо идти пешком... или бежать.
- Вперед, глупый! - Капи вновь получил по бокам. - Быстро! Как
можно быстрее, сукин ты сын!
За следующий час Шими неоднократно называл Капи сукиным сыном, по
поводу и без оного. Проку от этого не было никакого - крейсерскую
скорость Капи выбирал по собственному усмотрению.
4
Рейнолдс и Сюзан наискось пересекли Спуск, держа курс на дворец
мэра. Добравшись до Дома-на-Набережной, Шими спешился за аркой,
ведущей во двор, не зная, что делать дальше. В том, что они приехали
сюда, сомнений у него не было: он видел жеребца Сюзан, Пилона, и
лошадь плохого Охотника за гробами. Стреноженные, они стояли бок о бок
в тени и изредка ржали, вскидывая головы.
Что же делать? Всадники появлялись из-под арки и исчезали за ней,
главным образом седоволосые ковбои, слишком старые, чтобы отправиться
с Ленджиллом. Никто из них не обращал ни малейшего внимания на
недоумка из салуна и его мула. А вот Мигуэль обратил бы, и Шими это
знал. Старый музыкант никогда не любил его, держал за вора и, увидев
мальчика на побегушках Корал во дворе дворца, незамедлительно шуганул
бы его.
Нет, не выгонит, мрачно подумал Шими. Сегодня не выгонит, сегодня
я не позволю ему помыкать мной. Я не уйду, даже если он заорет.
Но если старик заорет и поднимет тревогу, что тогда? Плохой
Охотник за гробами может прийти и убить его. Шими без колебания
пожертвовал бы собой ради своих друзей, если б его смерть принесла
хоть какую-то пользу. А чем он им поможет, умерев на брусчатке двора
Дома-на-Набережной?
Вот он и стоял под холодным солнечным светом, переминаясь с ноги
на ногу, жалея о том, что ему не хватает ума составить хоть какой-то
план действий. Прошел час, два. Время текло медленно, Шими все больше
злился на себя. Он чувствовал, что шансы помочь Сюзан уменьшаются с
каждой уходящей минутой, но по-прежнему не знал, что ему делать. В
какой-то момент он услышал, как на западе громыхнуло, словно оттуда
донесся громовой раскат... хотя откуда взяться грому в ясный осенний
день?
Шими уже собрался рискнуть и войти во двор... может, там никого
нет, может, он сумеет пробраться в дом незамеченным... когда из
конюшен вышел человек, которого он боялся больше всего.
Обвешанный амулетами, очень пьяный, Мигуэль Торрес добрался до
середины двора, не по прямой, а выписывая сложную траекторию. Завязки
его сомбреро болтались под дряблым подбородком, на штанах темнело
мокрое пятно: похоже, он справил малую нужду, забыв о том, что сначала
следует доставать "крантик", а уж потом открывать его. В руке он
держал маленький керамический кувшин. В глазах стояло недоумение.
- Кто это сделал? - прокричал Мигуэль. Вскинул глаза к
предвечернему небу, появившейся на нем, еще бледной, Демонической
Луне. И хотя Шими не любил старика, от жалости у него защемило сердце.
Нельзя же вот так прямо смотреть на Демоническую Луну, это очень
дурной знак. - Кто это сделал? Я прошу, чтобы ты ответил мне, сеньор!
Сделай одолжение! - Пауза, яростный крик (Мигуэль споткнулся и едва
удержался на ногах). Потом старик вскинул руки, словно собрался
кулаками выбить ответ из ухмыляющейся физиономии Демона. Мгновением
позже руки бессильно упали, из кувшина выплеснулся самогон, прямо на и
так мокрые штаны. - Mancon [Педераст, гомик (исп.).], - пробормотал
Мигуэль и побрел к стене (чуть не упал, зацепившись за задние ноги
коня плохого Охотника за гробами), уселся на землю, привалился спиной
к стене. Жадно хлебнул из кувшина, надвинул сомбреро на глаза.
Поставил кувшин на землю, словно рука уже не могла держать его. Шими
подождал, пока пальцы Мигуэля на ручке кувшина не разжались, а рука не
легла на брусчатку. Он уже двинулся вперед, но вновь остановился.
Мигуэль старый, Мигуэль злой, но Шими догадывался, что Мигуэль и очень
хитрый. Злобным обычно хитрости не занимать.
И он ждал, пока не услышал храп Мигуэля, а уж потом повел мула во
двор, вздрагивая при каждом прикосновении копыт к брусчатке. Мигуэль,
однако, даже не пошевельнулся. Шими привязал мула у самого края
коновязи (опять вздрогнул, потому что Капи решил поприветствовать
громким ржанием уже привязанных там лошадей), затем быстро направился
к парадным дверям, через которые никогда в жизни не входил во дворец.
Сжал пальцами кованую железную ручку еще раз посмотрел на старика,
похрапывающего у стены, потом открыл дверь и на цыпочках переступил
порог.
Постоял в прямоугольнике света, падающего через дверь,
ссутулившись, ожидая, что чья-то рука схватит его за шкирку (злые люди
не раз так с ним поступали) и сердитый голос грозно спросит, а что,
