мере одна важная проблема будет решена. И тогда остается особый вопрос: в
каких размерах и какими средствами правомерно и разумно призывать нынешнее
поколение к ограничению своего потребления ради того, чтобы обеспечить с
течением времени достаточные инвестиции для будущих поколений?
III
В некоторых других отношениях вышеизложенная теория является по своим
выводам умеренно консервативной. Хотя она и указывает на жизненную
необходимость создания централизованного контроля в вопросах, которые ныне в
основном предоставлены частной инициативе, многие обширные сферы
деятельности остаются незатронутыми. Государство должно будет оказывать свое
руководящее влияние на склонность к потреблению частично путем
соответствующей системы налогов, частично фиксированием нормы процента и,
возможно, другими способами. Более того, представляется маловероятным, чтобы
влияние банковской политики на норму процента было само по себе достаточно
для обеспечения оптимального размера инвестиций. Я представляю себе поэтому,
что достаточно широкая социализация инвестиций окажется единственным
средством, чтобы обеспечить приближение к полной занятости, хотя это не
должно исключать всякого рода компромиссы и способы сотрудничества
государства с частной инициативой. Но, помимо этого, нет очевидных оснований
для системы государственного социализма*, которая охватила бы большую часть
экономической жизни общества. Не собственность на орудия производства
существенна для государства. Если бы государство могло определять общий
объем ресурсов, предназначенных для увеличения орудий производства и
основных ставок вознаграждения владельцев этих ресурсов, этим было бы
достигнуто все, что необходимо. Кроме того, необходимые меры социализации
можно вводить постепенно, не ломая установившихся традиций общества.
Наша критика общепринятой классической экономической теории заключалась
не столько в отыскании логических изъянов ее анализа, сколько в установлении
того факта, что ее молчаливые предпосылки редко или даже никогда не бывают
убедительны и что она не может разрешить экономических проблем реальной
жизни. Но если наша система централизованного контроля приведет к
установлению общего объема производства, настолько близкого к полной
занятости, насколько это вообще возможно, то с этого момента классическая
теория вновь обретет силу. Если принять объем продукции за величину данную,
т. е. определяемую факторами, лежащими вне классической схемы мышления,
тогда не будет возражений против классического анализа того способа,
посредством которого частные эгоистические интересы определяют, что именно
должно быть произведено, в каких пропорциях нужно для этого соединить
факторы производства и как распределить между ними стоимость конечного
продукта. И еще: если уж мы разрешили по-иному проблему бережливости, то не
будет- возражений против современной классической теории в отношении степени
совместимости между собой частных и общественных интересов в условиях
совершенной и несовершенной конкуренции. Таким образом, помимо необходимости
централизованного контроля для достижения согласованности между склонностью
к потреблению и побуждением инвестировать, имеется не больше оснований для
социализации экономической жизни, чем прежде.
Конкретно говоря, я не вижу оснований полагать, что существующая система
плохо использует те факторы производства, которые она вообще использует.
Конечно, случаются просчеты в предвидении, но их не избежать и при
централизованном принятии решений. Когда из 10 млн. желающих и способных
работать людей занято 9 млн., то у нас нет данных утверждать, что труд этих
9 млн. используется неправильно. Претензии к нынешней системе состоят не в
том, что труд этих 9 млн. людей должен использоваться для выполнения других
задач, а в том, что нужно найти работу еще одному миллиону человек. Именно в
определении объема занятости, а не в распределении труда тех, кто уже
работает, существующая система оказалась непригодной.
Итак, я согласен с Гезеллом в том, что результатом заполнения пробелов
классической теории должно быть не устранение "манчестерской системы", а
выяснение условий, которых требует свободная игра экономических сил для
того, чтобы она могла привести к реализации всех потенциальных возможностей
производства. Учреждение централизованного контроля, необходимого для
обеспечения полной занятости, потребует, конечно, значительного расширения
традиционных функций правительства. Кроме того, в современной классической
теории обращается внимание на различные условия, в которых свободная игра
экономических сил нуждается в обуздании или руководстве. Но все же остаются
широкие возможности для проявления частной инициативы и ответственности. В
пределах этих возможностей традиционные преимущества индивидуализма
сохранятся и далее.
Вспомним на минуту, в чем заключаются эти преимущества. Отчасти это
преимущества эффективности, обусловленные децентрализацией и влиянием личной
заинтересованности. Преимущества эффективности, вытекающие из
децентрализации принятия решений и индивидуальной ответственности, возможно,
даже более значительны, чем полагали в XIX в., и реакция против призыва к
личной заинтересованности, пожалуй, зашла слишком далеко. Но всего ценнее
индивидуализм, если он может быть очищен от дефектов и злоупотреблений; это
лучшая гарантия личной свободы в том смысле, что по сравнению со всеми
другими условиями он чрезвычайно расширяет возможности для осуществления
личного выбора. Он служит также лучшей гарантией разнообразия жизни, прямо
вытекающего из широких возможностей личного выбора, потеря которых является
величайшей из всех потерь- в гомогенном или тоталитарном государстве. Ибо
это разнообразие сохраняет традиции, которые воплощают в себе наиболее
верный и успешный выбор предшествующих поколений. Оно окрашивает настоящее в
переливающиеся цвета фантазии, и будучи служанкой опыта в такой же мере, как
традиции и фантазия, оно является наиболее могущественным средством для
достижения лучшего будущего.
Поэтому, хотя расширение функций правительства в связи с задачей
координации склонности к потреблению и побуждения инвестировать показалось
бы публицисту XIX в. или современному американскому финансисту ужасающим
покушением на основы индивидуализма, я, наоборот, защищаю его как
единственное практически возможное средство избежать полного разрушения
существующих экономических форм и как условие для успешного функционирования
личной инициативы.
Если эффективный спрос недостаточен, то растрата ресурсов, связанная с
ним, представляет собой не только нетерпимый общественный скандал. Отдельный
предприниматель, который захотел бы ввести эти ресурсы в действие, тоже
оказывается в очень невыгодном положении. Игра случая, в которую он
включается, дает частые проигрыши, и все игроки обязательно проигрывают,
если у них хватает энергии и надежды испытать счастье на всех картах. До сих
пор прирост мирового богатства отставал от совокупных позитивных
индивидуальных сбережений. Разница состояла из потерь тех, чье мужество и
инициатива не подкреплялись исключительными способностями или необычайным
везением. При соответствующем эффективном спросе достаточно и средних
способностей, и средней удачи.
IV
Я упомянул мимоходом, что новая система может оказаться более
благоприятной для сохранения мира, чем старая. Стоит еще раз остановиться на
этой стороне дела и подчеркнуть ее.
Войны имеют разные причины. Диктаторы и прочие, кому войны сулят, как они
по крайней мере надеются, приятное волнение, могут без труда играть на
естественной воинственности народов. Но самое большое значение имеют,
помогая им раздувать пламя народного гнева, экономические причины войны, а
именно - чрезмерный рост населения и конкурентная борьба за рынки. Именно
второй фактор, который, вероятно, играл основную роль в XIX в. и может
сыграть ее опять, имеет наиболее непосредственное отношение к нашей теме.
В предшествующей главе я указал, что в условиях laissez-faire внутри
страны и при наличии международного золотого стандарта, что было характерно
для второй половины XIX в., правительства не располагали никакими другими
средствами для смягчения экономических бедствий в своих странах, кроме
конкурентной борьбы за рынки. Ведь все средства борьбы с хронической или
перемежающейся безработицей были запрещены, кроме мер, направленных на
улучшение торгового баланса за счет его поступлений.
Таким образом, хотя экономисты и привыкли расхваливать господствующую
международную систему как обеспечивающую преимущества международного
разделения труда, а также гармоническое сочетание интересов различных
народов, в ней заключены и менее благотворные начала. Несомненно, здравым
смыслом и правильной оценкой хода событий руководствовались те
государственные деятели, которые полагали, что если богатая старая страна
пренебрегает борьбой за рынки, то ее процветание померкнет и прекратится. Но
если народы научатся обеспечивать себе полную занятость с помощью внутренней
политики (и, добавим, если они смогут к тому же достигнуть равновесия в
динамике населения), тогда не должно быть мощных экономических сил,
рассчитанных на противопоставление интересов одной страны интересам ее
соседей. Возможности для международного разделения труда и международного
кредита на подходящих условиях останутся и в этом случае. Но тогда больше не
будет настоятельных причин, в силу которых одна страна вынуждена навязывать
свои товары другим или отвергать предложения своего соседа не потому, что ей
необходимо раздобыть средства для оплаты товаров, которые она хочет купить,
а с определенным намерением нарушить равновесие платежей и изменить торговый
баланс в свою пользу. Международная торговля перестала бы быть тем, чем она
является сейчас, а именно - отчаянной попыткой поддержания занятости внутри
страны путем форсирования экспорта и ограничения импорта. Даже в случае
успеха это лишь перекладывает проблему безработицы на плечи соседа,
оказавшегося самым слабым в борьбе. Международная торговля стала бы
добровольным и беспрепятственным обменом товаров и услуг на взаимовыгодной
основе.
V
Не является ли осуществление этих идей призрачной мечтой? Может быть, они
имеют недостаточные корни в тех мотивах, которые управляют политическим
развитием общества? Не являются ли интересы, подавление которых они
предполагают, более сильными и более очевидными, чем те, которым они должны
служить?
Я не пытаюсь ответить здесь на эти вопросы. Потребовался бы целый том
совершенно иного характера, чтобы обрисовать даже в самых общих чертах те
практические меры, в которые эти идеи могли бы постепенно воплотиться. Но
если сами идеи правильны - а из этой гипотезы автор неизбежно должен
исходить,- то было бы ошибкой, как я считаю, оспаривать их потенциальные
возможности. В настоящее время люди особенно ждут более глубокого диагноза,
особенно готовы принять его и испробовать на деле все, что будет казаться
имеющим хоть какие-нибудь шансы на успех. Но даже и помимо этого
современного умонастроения, идеи экономистов и политических мыслителей - и
когда они правы, и когда ошибаются - имеют гораздо большее значение, чем
принято думать. В действительности только они и правят миром. Люди практики,
которые считают себя совершенно неподверженными интеллектуальным влияниям,
