женщине-комиссаре, которая выходит замуж за чистокровного американца,
производителя пишущих, машинок. Женщин-комиссаров, разумеется, нет, но
надо поддерживать иллюзию об обществе свободных и равных.
"Брюс, дорогой мой, - говорит комиссаре сильным, но сексапильным
русским акцентом, - твоя компания по производству машинок подозрительно
близка к получению прибыли".
"А если б она работала с убытком, ты бы меня посадила, дурашечка ты
моя?" (Русские, сидящие в зале, громко смеются, американцам не смешно -
они бегло говорят по-английски, и им не нужен бульварный юмор. Да, все
равно, пьеса должна получить одобрение Партии, так что из-за критики можно
не переживать. Были бы счастливы русские, а на американскую публику
начхать.) Диалог продолжается:
"Все ради матушки-России".
"Трахать я хотел матушку-Россию".
"Трахни меня, - говорит Наташа. - Считай, что я ее олицетворение".
Да, но ведь русские и впрямь любят секс на сцене. В России-то он
запрещен, а с Америки что возьмешь, разложилась вконец.
С таким же успехом я мог бы стать дизайнером в Диснейленде. Или
написать водевиль. А то и просто сунуть голову в печь. Только она
непременно окажется электрическая - такой уж я везучий.
Рассуждая таким образом, Джерри задремал. Открыв глаза, он увидел,
что дверь в камеру открыта. Затишье перед бурей кончилось, и вот теперь -
буря.
Солдаты не славянского типа. Рабски покорные, но явно американцы.
Рабы славян. Надо непременно вставить как-нибудь в стихотворение протеста,
решил он. Впрочем, кто их станет читать, стихотворения протеста?
Молодые американские солдаты ("форма на них какая-то не такая, -
подумал Джерри. - Я не настолько стар, чтобы помнить прежнюю форму, но эта
скроена не для американских тел") провели его по коридорам, поднялись по
лестнице, вышли в какую-то дверь и оказались на дворе, где его посадили в
бронированный автофургон. Неужто они и впрямь считают, что он член
заговорщицкой организации и что друзья поспешат ему на выручку? Будто у
человека в его положении могут быть друзья?
Джерри наблюдал это в Иельском университете. Доктор Суик был очень
популярен. Лучший профессор на кафедре. Мог взять самые настоящие "сопли"
и сделать из них пьесу или самых дрянных актеров заставить играть
по-настоящему. У него даже мертвая, безразличная публика вдруг оживала и
проникалась надеждой. Но вот однажды к нему в дом вломилась полиция и
увидела, что Суик с четырьмя актерами играет пьесу для группы друзей
человек в двадцать. Что это была за пьеса?.. "Кто боится Вирджинии Вулф?"
[пьеса американского драматурга Эдуарда Олби (1962)] - вспомнил Джерри.
Грустный текст, безнадежный. И все же удивительно четко показывающий, что
отчаяние - уродливо, ведет к распаду личности, а ложь - равносильна
самоубийству. Текст, который, короче говоря, заставлял зрителей
почувствовать, что в их жизни что-то не так, что мир - иллюзия, что
процветание - обман, что Америку лишили честолюбивых стремлений и что
столь многое, чем она прежде гордилась, испохаблено, поругано.
До Джерри вдруг дошло, что он плачет. Солдаты, сидевшие напротив него
в бронированном автофургоне, отвернулись. Джерри вытер глаза.
Как только распространилась новость, что Суика арестовали, он сразу
же стал безвестным. Все, у кого были от него письма, записки или даже
курсовые работы с его подписью, уничтожили их. Его имя исчезло из адресных
книг. В его классах было пусто. В университете вдруг пропали документы,
говорящие о том, что вообще был такой профессор. Дом его продан с молотка,
жена куда-то переехала, никому не сказав "до свиданья". Затем, через год с
лишним, "Си-Би-Эс" (которая тогда постоянно вела передачи официальных
судебных процессов) на десять минут показала Суика в новостях, он плакал и
говорил: "Для Америки никогда не было ничего лучше коммунизма. Мною
руководило незрелое, необдуманное желание утвердить себя, задирая нос
перед властями. Это абсолютно ничего не значит. Я ошибался. Правительство
оказалось гораздо добрее ко мне, чем я того заслуживаю". И все в таком
духе. Глупые слова. Но когда Джерри сидел и смотрел эту программу, его
убедили вот в чем: несмотря на всю бессмысленность слов, лицо Суика было
искренним.
Фургон остановился, двери в задней его части открылись, и тут Джерри
вспомнил, что сжег свой экземпляр учебника Суика по драматургии. Сжег, но
прежде выписал из него все основные идеи. Знал об этом Суик или нет, но он
все же после себя кое-что оставил. А что после себя оставлю я? - задумался
Джерри. Двух русских ребятишек, бегло говоривших по-английски, отца
которых разнесло на куски прямо у них на глазах, а его кровь забрызгала им
лица, потому что Джерри не посчитал нужным предупредить его? Ничего себе
наследие.
Он на мгновение испытал чувство стыда. Жизнь есть жизнь, неважно чья
она, или как прожита.
Тут ему вспомнился вечер, когда Питер Андреевич (нет - Андерсон.
Теперь модно делать вид, что ты американец, хотя любой сразу скажет, что
ты русский), будучи пьяным, послал за Джерри и потребовал - как
работодатель (то бишь хозяин), - чтобы он почитал стихи гостям на
вечеринке. Джерри попытался отшутиться, но Питер оказался не настолько уж
пьян, он принялся настаивать; и Джерри поднялся наверх, взял стихи,
спустился вниз, прочитал их непонимающей кучке мужчин и понимающей кучке
женщин. Но для тех и других они были не более чем развлечение. Крошка
Андре потом сказал: "Хорошие были стихи, Джерри". А Джерри чувствовал себя
так, как чувствует себя изнасилованная девственница, которой насильник
дает затем два доллара на чай.
Собственно говоря, Питер даже выдал ему премию. И Джерри ее потратил.
В здании суда, сразу же за дверью, поджидал Чарли Ридж, защитник
Джерри.
- Джерри, старина, вы вроде бы переносите все довольно легко. Даже не
похудели.
- Поскольку я сидел на диете из чистого крахмала, мне приходилось
целыми днями бегать по камере, чтобы не пополнеть.
Смех. Хи-хи, ха-ха, как нам весело. До чего мы веселые ребята.
- Послушайте, Джерри, уж вы постарайтесь не подвести, ладно? Они в
состоянии судить насколько вы искренни по реакции публики. Пожалуйста,
помните об этом.
- Неужто было время, когда защитники старались выгородить своих
клиентов? - спросил Джерри.
- Джерри, подобная позиция вас ни к чему не приведет. Добрые старые
времена, когда можно было отвертеться благодаря какой-нибудь юридической
тонкости, а адвокат имел право откладывать суд сроком до пяти лет, давно
прошли. Вы страшно провинились, поэтому, если вы станете с ними
сотрудничать, они вам ничего не сделают. Они просто вас депортируют.
- Вот это друг, - заметил Джерри. - Раз вы на моей стороне, мне
нечего волноваться.
Зал судебных заседаний оказался переполнен камерами. Джерри слышал,
что в былые дни, когда пресса была свободна, появляться в зале судебных
заседаний с камерами нередко запрещалось. Но ведь в те дни ответчик
обыкновенно не давал показаний, а адвокаты не работали оба по одному и
тому же сценарию. Тем не менее, в зале находились представители прессы, и
вид у них был такой, как будто они и впрямь свободны.
Добрых полчаса Джерри нечего было делать. Зал заполняла публика
("Интересно, а она платная? - подумал Джерри. - В Америке - наверняка
да".), представление началось ровно в восемь. Вошел судья, такой важный в
своем одеянии, голос сильный, резонирующий, как у отца из телепередачи,
увещевающего сына-бунтаря, с которым сладу нет. Все выступающие
поворачивались к камере с красным огоньком наверху. И Джерри вдруг ощутил
страшную усталость.
Он не колебался в своей решимости попытаться обратить этот суд к
собственной выгоде, но он всерьез сомневался, будет ли от этого прок. Да и
в его ли это интересах? Наверняка они накажут его еще более сурово.
Безусловно, они разозлятся и отключат его. А он написал свои речи, как
будто это бесстрастная кульминационная сцена в пьесе ("Кроув против
коммунистов", или может "Последний крик свободы"), где он - герой, готовый
пожертвовать жизнью ради того, чтобы заронить семя патриотизма (да нет -
интеллекта, кому, к чертям собачьим, нужен патриотизм!) в умах и сердцах
миллионов американцев, которые будут смотреть эту передачу.
- Джеральд Натан Кроув, вы выслушали предъявленное вам обвинение.
Пройдите, пожалуйста, вперед и сделайте официальное заявление.
Джерри встал и, как ему казалось, с достоинством прошел к
приклеенному на полу "X" - прокурор настаивал, чтобы он стоял именно там.
Джерри поискал глазами камеру с горевшим наверху красным огоньком и
напряженно уставился на нее, гадая, а не проще ли, в конце концов, просто
сказать nolo conterdere или даже "виновен", да и дело с концом.
- Мистер Кроув, - поигрывая голосом, сказал судья, - на вас смотрит
Америка. Что вы скажете суду?
Америка и впрямь смотрела на него. Джерри открыл рот и заговорил, но
не на латинском, а на английском. Он сказал слова, которые так часто
повторял про себя:
- Есть время для смелости и время для трусости, время, когда человек
может уступить тем, кто обещает ему терпимость, и время, когда он просто
обязан воспротивиться им ради более высокой цели. Некогда Америка была
свободной. Но пока нам платят жалованье, для нас, похоже, в радость быть
рабами! Я не признаю себя виновным, поскольку акт, способствующий
послаблению господства русских в мире, совершается во имя всего того, что
делает жизнь прожитой не зря. Я хочу сказать "нет" тем, для кого власть -
единственный бог, достойный поклонения!
А-а. Красноречие. Во время репетиций он и думать не думал, что дойдет
так далеко. Однако непохоже, чтобы они собирались прервать его. Он
отвернулся от камеры и посмотрел на прокурора, который что-то записывал в
желтом блокноте. Потом на Чарли - тот покорно кивал головой и убирал
бумаги в портфель. Казалось, никого особенно не волнует, что Джерри
говорит такое прямо в эфир. А ведь трансляция прямая - его предупреждали,
чтобы он был поосторожнее и подал все как следует с первого раза,
поскольку передача сразу идет в эфир...
Они, разумеется, солгали, Джерри помолчал и сунул было руки в
карманы, но обнаружил, что в надетом на него костюме карманов нет
("Экономьте деньги, избегая излишеств", - гласил лозунг), и его руки
беспомощно скользнули вниз.
Судья прочистил голос, и прокурор в удивлении поднял глаза.
- О, прошу прощения, - сказал он. - Речи обычно длятся гораздо
дольше. Поздравляю вас, мистер Кроув, с краткостью.
Джерри кивнул с насмешливой признательностью, хотя ему было не до
смеха.
- У нас всегда бывает пробная запись, - объяснил прокурор, - чтобы не
вышло промашки с такими, как вы.
- И все это знали?
- Ну да, кроме вас, разумеется, мистер Кроув. Что ж, все свободны,
можете идти домой.
Публика встала и, шаркая ногами, спокойно вышла из зала.
Прокурор и Чарли тоже встали и подошли к столу судьи. Судья сидел,
положив подбородок на руки, вид у него теперь был уже не отцовский, а
просто немного скучный.
- Сколько вы хотите? - спросил судья.
- Без ограничения, - ответил прокурор.
- Он что, так уж важен? - они разговаривали, как будто Джерри там
нет. - В конце концов, в Бразилии это не редкость.
- Мистер Кроув - американец, - объяснил прокурор, - допустивший
убийство русского посла.
- Хорошо, хорошо, - согласился судья, и Джерри подивился, что этот
человек говорит совершенно без акцента. - Джеральд Натан Кроув, суд
