сцена. За столом никто не сидел. Судя по всему, они обедать начали давно,
может быть, даже не здесь, а в другом месте.
Но тут нахлынули те, что осаждали официантку и потеряли на этом массу
времени. Они нас стали оттеснять, и нам пришлось отступить. Наш любезный
капитан шепнул нам, чтобы мы ждали у выхода с пристани, потому что
Ворошилову пора отдыхать, и скоро они уйдут совсем.
Мы так и сделали. У выхода с пристани, на которой был расположен
ресторан, уже стояла небольшая толпа, кротко дожидавшаяся Ворошилова. Мы
присоединились к этой толпе и, не удержавшись, похвастались, что мы уже
видели Ворошилова, что старик выглядит так, ничего себе, бодро, хотя и
постарел, но, если присмотреться, похож.
В самом деле, через некоторое время из ресторана вышел Ворошилов вместе
с представителями местного руководства. Двое наших руководителей держали под
руки Ворошилова, придавая лицу выражение строгости, тем самым издали давая
знать толпе, что митинговать никто не собирается. Кроме того, чувствовалось,
что они крепко держат Ворошилова, боясь идеологических неприятностей.
Чувствовалось, что наши руководители с большой неохотой относятся к
этой незапланированной встрече с населением. Дело в том, что сравнительно
недавно прошел двадцать второй съезд партии, где Ворошилова ругал Хрущев за
то, что тот проявил признаки симпатии к антипартийной группировке. Правда,
Ворошилов написал покаянное письмо съезду, где полностью отказался от своей
симпатии к антипартийной группировке, и был прощен.
Но в толпе, которая встречала Ворошилова, были люди, которые не без
основания рассматривали критику Ворошилова как продолжение линии
разоблачения Сталина. Эти люди разоблачение Сталина в глубине души никак не
одобряли. Поэтому, когда Ворошилова проводили мимо нас, наиболее
нетерпеливые из них стали аплодировать Ворошилову. Аплодисменты были жидкие,
но все-таки были.
Тем, что держали Ворошилова, эти аплодисменты очень не понравились, и
они еще крепче ухватились за Ворошилова. Но Ворошилов остановился и
освободил от них свои руки, давая знать, что он все еще остается маршалом и
отвечает за свои действия. Слабой походкой, вызванной как возрастом, так и
выпитым вином, он подошел к аплодирующим и пожал им руки.
Пока он пожимал им руки, те, что держали Ворошилова, выражением своего
лица показывали, что аплодисменты относятся к далеким заслугам маршала на
гражданской войне, а не к его недавним симпатиям, вызванным скорее всего
легким старческим маразмом, как и это вот желание пожать руки аплодирующим.
При этом они даже слегка прищуривались, как бы вглядываясь в зарево
героических пожарищ гражданской войны.
Между прочим, со стороны людей, державших Ворошилова, это было излишне,
потому что те, что аплодировали, сами знали, почему они аплодируют, а те,
что молчали, естественно, не спрашивали у них ничего.
Дав маршалу пожать три-четыре руки, они все-таки его подхватили, и он
как будто больше не сопротивлялся, а сел в одну из машин, стоявших тут же, и
уехал.
Голос художника вывел меня из потока сентиментальных воспоминаний.
-- Картина от ветра не пострадает? -- спросил он, косясь в сторону
картины, висевшей над глыбиной эстрады. Полотно мелко вздрагивало, казалось,
что козлотур гневно оживает.
-- Не пострадает, -- сказал директор, склоняясь к художнику. -- Крэпко
сидит.
-- Кто сидит? -- тревожно спросил директор мясокомбината.
-- Не в том смысле, -- отмахнулся ресторатор, -- костыль крэпко
сидит...
-- А-а-а, -- успокоился тот.
-- Я вас прошу, -- склонился директор ресторана, -- вот здесь хочу
иметь картину "Тюлень, играющий мячом", а здесь -- "Белая медведица с
медвежатами на льду".
-- Вместо вентиляции, мой друг, -- вставился Вахтанг.
Все рассмеялись. Директор усмехнулся было, но, увидев, что художник не
смеется, посерьезнел.
-- Вентиляция здесь -- море, -- миролюбиво поправил он Вахтанга, -- но
кълиэнтам в жару будет приятно, кълиэнтам...
-- Хорошо, я не чураюсь, как некоторые, -- важно сказал художник и,
налив себе большую стопку коньяку, выпил.
-- Предлагаю тост за золотой гвоздь нашей осенней выставки! -- раздался
голос Вахтанга.
Я закрыл глаза. Грохот волн, порывы ветра и порывы безумия. Когда
особенно крупная волна прокатывалась под галереей, она скрипела и, казалось,
слегка вздымалась, как палуба корабля.
-- Еще раз! Аллаверды! "Песня о козлотуре"!
Жил горный тур в горах Кавказа,
По нем турицы сохли все..
-- В вашем рационе, по-моему, кальция не хватает...
-- Браво, Кация! Попросим его "Аллаверды" спеть!
Аллаверды ко всем кутилам,
Ко всем азартным игрокам,
Ко всем бубновым королевам!
Аллаверды! Аллаверды!
-- Самая красивая среди многостаночниц, -- раздался голос Автандила
Автандиловича, -- пусть украсит суровую жизнь труженика пера. Садись сюда,
детка!
-- Между ножек! -- прокатился надмирный голос красавца с мясокомбината.
Кто-то потряс меня за плечо. Я открыл глаза. Незнакомый парень совал
мне в руки стакан с боржомом, в котором плавали кусочки льда.
-- Она прислала, -- кивнул он в сторону Автандила Автандиловича. Я
посмотрел туда и увидел ее. Она сидела рядом с Автандилом Автандиловичем и
подмигивала мне. Я медленно вытянул ледяной боржом.
Автандил Автандилович, держа огромную кость, выскабливал оттуда костный
мозг, намазывал его на хлеб и подносил ей. Я замер, прислушиваясь.
-- Очень полезно для растущего организма, -- урчал Автандил
Автандилович.
-- Куда же мне расти, мне уже двадцать один, -- смеялась она и кусала
хлеб, поданный нашим редактором, -- спасибо вам, Автандил Автандилович.
У Автандила Автандиловича -- наклон головы в ее сторону, как у
ассирийского быка.
-- Очень полезно для растущего организма, -- урчит Автандил
Автандилович, поглядывая на нее. Теперь уже -- смущенно-агрессивный наклон
головы ассирийского быка.
-- Объясните, пожалуйста, -- двое танцующих остановились возле
художника, -- почему козлотур стоят на силосной башне? Что вы этим хотели
сказать?
-- Это не силосная башня, -- сказал художник терпеливо, -- это сванская
башня -- символ вражды народов, а козлотур ее топчет.
-- Ах, вот оно что, -- сказал парень. Все это время он слушал, не
переставая обнимать свою девушку.
-- А ты говорил, -- сказала девушка, и они, медленно танцуя, отошли,
если можно назвать танцем эти едва ритмизированные объятия.
-- Кстати, наши турокозы великолепно усваивают силос, -- сказал коллега
из-за хребта.
-- Если козлотура заставить поголодать, он и доски будет грызть, --
отпарировал Платон Самсонович.
Я почувствовал, что начинаю трезветь, и снова выпил.
-- Клянусь матерью, если товарищ, Серго не сидел в этой тюрьме! --
Неожиданный голос, кажется, деятеля профсоюза. Я прислушался, но голос его
заглушила разбившаяся у берега волна.
-- Надо спросить у товарища Бочуа!
-- Старые мухусчане помнят... Здесь еще в начале... (Волна да еще гром
полностью отключили, что именно помнят старые мухусчане.)
-- Рок! Рок!
-- Сбацаем, Клавушка!
-- Этот Арменак отбил у меня бабу... Что ему сделать?
-- Смотря какая баба!
-- Дорогой Вахтанг, это правда, что здесь сидел товарищ Серго?
-- Не слышу, повторите!
-- Баба была -- во! Водяру хлестала -- дай бог! Парашютистка из Киева.
Он еще тогда в "Амре" пел. Как услышала его блеяние, так и офонарела. Ну, я,
бля, из принципа пригласил его к столу. Ну, ничего, я ему заменю черного
полковника.
-- Совершеннейшая правда, мой друг. Как раз на этом месте, где мы
сидим, была его камера.
-- Мы здесь едим и пьем, а они здесь страдали.
-- Для того, дорогой мой, они страдали, чтобы мы теперь здесь
радовались жизни..
-- Да при чем тут она! Гори она огнем со своим парашютом. Я же из
принципа, Славик...
-- Я очень извиняюсь, дорогой Вахтанг, что вмешиваюсь. Но камера
товарища Серго была в том крыле, мы сейчас там винный подвал содержим.
-- ...Приезжают, тоскуя по Севану, а живут у нас на Черном море...
-- Пусть живут, кому они мешают!
-- Пусть живут, конечно, но я же из принципа, Славик... Если ты
тоскуешь...
-- Предлагаю организовать экскурсию в камеру товарища Серго!
-- Рок! Рок!
-- Между ножек!
В свете молнии из адской темноты ночи белопенные волны и волны безумия
на веранде. Молнии неба и жалкие вспышки нашего фотокора, запечатлевающего
пиршество. Неожиданно смолк ливень, смолкла и музыка. Я оглянулся.
Музыканты, покинув свое высокое место, сидели за столиком и ели. Чуть
отделенный от всех, окруженный щебечущей стайкой поклонниц, ел Арменак.
Вернее, давал себя кормить. Из большой тарелки, куда сдернули мясо, по
крайней мере, с пяти шампуров, девушка, сидевшая рядом, брала вилкой мясо и
отправляла в сладкогласный рот Арменака. Над топырящимся крахмалом салфетки
сухонькое надменное лицо. В руке кусок хлеба, который он держит двумя
пальцами через бумажную салфетку.
Частые порции мяса оттопыривали то одну, то другую щеку. Крепкие
желваки, захватывающая дух опасность глотательного движения, нежные,
обожающие глаза поклонниц, следящие за ним.
-- Сто у вас хорошо -- это девоцки. Русски девоцки -- луци девоцки в
мире.
-- Ну, неужели только девочки, милый Арменак?
-- Мальцики тозе, -- страдальческим глотком освободив переполненный
рот, хохочет Арменак.
-- Скорпион! -- вдруг раздался мужской голос в сопровождении
душераздирающего визга женщины. Все повскакали с мест и, опрокидывая стулья,
ринулись на голос.
Я тоже вскочил и протиснулся в толпу, окружавшую источник крика. У
самого барьера над морем, отвернувшись к воде, стояла та самая девушка,
которая подходила вместе со своим парнем к художнику. Парень этот, бледный
как полотно, стоял рядом с ней и, держа наткнутого на вилку извивающегося
скорпиона, в бешенстве потряхивал этой вилкой перед оплывающей горой
директорского туловища. Из жестов этого парня можно было понять, что
скорпион откуда-то сверху упал на платье его девушки.
-- Выясним, дорогой, все выясним, -- повторял директор, поглядывая то
на потолок, то на девушку, -- хотите, в моей машине домой отвезу?..
-- Еще! Еще! -- вдруг раздалось в самой толпе, и она разбрызнулась в
разные стороны.
-- Скорпионы! Нашествие скорпионов!
Я отпрянул к столу, и именно в этот миг рядом со мной на скатерть с
омерзительным шорохом, как мне показалось (хотя как можно было услышать
шорох в этом грохоте?), шлепнулся скорпион. Я взял бутылку и с отвращением
раздавил, вмазал его в бутылку и выбросил ее за барьер.
Шум, визг, грохот, истерический смех, вызванный неожиданным танцем
какой-то пьяной парочки, которая, прикрывшись от скорпионов зонтом,
пустилась в танец, припевая:
-- Нам не страшен скорпион, скорпион, скорпион...
Все смотрели на Арменака, стоявшего на столе с тарелкой в руке. Вызвав
к себе всеобщее внимание, он молча протягивал тарелку в разные стороны,
держа ее в вытянутой руке, как бы показывая готовность принять на тарелку
любого скорпиона, упавшего с потолка. Не дожидаясь скорпиона, он притянул к
себе руку с тарелкой и, нанизывая на вилку куски мяса, несколько раз
отправлял их в рот, поворачиваясь в разные стороны, чтобы все его видели, и
самой, подчеркнуто яростной, работой челюстей декларируя полную безопасность
и призыв, следуя его примеру, продолжать пиршество.
