окрасился и изумрудный цвет. Зачарованная зрелищем толпа
затихла.
Выступление Блаженного было преисполнено и достоинства и
страсти. Он сказал то, что Вы прочли в начале повествования. Я
назвал сказанное "Проповедью Блаженного". Именно Блаженного,
как же иначе?
Речь сопровождалась выкриками с издевкой, улюлюканьем,
швырянием мусора. Каменной стойкости оратора можно было б
позавидовать.
Последние его слова утонули в разъяренных криках и хохоте
толпы. "Блаженный! Блаженный!" - кричали менеджеры, военные,
чиновники, слуги и бандиты. "Антихрист!" - кричали попы.
Среди слушателей произошло движение. Это бандиты стали
прорываться к опустившему голову проповеднику.
И в этот момент я увидел Машу, которая стрелой бросилась
туда же, словно хотела слабым телом своим защитить его от всего
мира. Но толпа отбросила ее и, вцепившись в Доктора, в
мгновение разорвала его на куски.
Кровь с изумрудным оттенком высоко взлетела вверх и
накрыла росой всю толпу. Стоял дикий рев. Камеры снимали.
Я потерял сознание, лишь успел услышать голос Следователя.
"В машину его. Домой".
Я иду по ночи. Отталкиваю склоняющиеся ко мне ее образы.
Видения, духи. Небо перемежается красными и изумрудными
всполохами. Вразброд идут волхвы. Лежит бездыханная птица
Гамаюн. Исказились лица русалок. Молчит птица Сирин. Стоит,
опершись на клюку, старуха Горе. Кошка убежала. Подхожу к ней и
прислоняюсь головой к горькому лицу. Она смотрит куда-то вдаль.
Там, куда она смотрит, поднялось волной до неба черное море
Дунай и двинулось на сушу, все поглощая собой. Чувствую легкое
прикосновение. Рядом солнечные феи. "Возьмите, феи, меня с
собой". И вот взмахнули они невесомыми крылами, и мы оторвалсь
от земли. Летим в неведомое пространство по какому-то объемному
туннелю. А впереди яркий свет. Обгоняет кто-то. Кто? Учитель!
Куда? К звездам! Прощай! И улетел вдаль.
Смиренно подхожу я к Солнцу, разжимаю пальцы, которые
оказывается все время были сжатыми в кулак, выпускаю из них
оцепенение и, склонив голову, говорю:
- Отче! Прими меня и аз есмь.
Я очнулся от грохота сапог, от лязга ключей в двери камеры
предварительного заключения.
Меня отвели к Следователю и мы поехали к месту трансляции
встречи с Великим Синклитом.
Там стоял оператор с камерой и ведущий. Кружились
помощники. Небольшая толпа любопытных притоптывала рядом. Среди
них находились и мои дворовые друзья.
Все смотрели в сторону ворот дурдома. Ведущий отправился
на проходную, долго там пропадал и, наконец, вывел из нее в
сопровождении санитаров членов Великого Синклита. Блаженный был
среди них.
- Любопытно. Любопытно. - бормотал Следователь.
Ведущий подвел их к камере, и что-то свое стал вещать в
микрофон.
Толпа окружила участников встречи, стараясь попасть в поле
зрения объектива. Мы подошли поближе.
- Кто? - спросил Следователь.
- Сейчас увидишь. - огрызнулся я.
Пока ведущий заходился в ораторском экстазе, его помощники
проносили перед объективом какие-то тряпки, шприцы и тампоны.
"Женские прокладки", - определил Следователь.
- А теперь мы познакомимся с загадочным Великим Синклитом,
которому мы посвятили столько своих передач, и с господином
Доктором. - провозгласил ведущий и ткнул пальцем в сторону
понурых членов Великого Синклита. Помощники быстро понадевали
на них какие-то плакаты с требованиями дотаций работникам
телевиденья.
- Господин Доктор, подойдите к нам. Вы имеете возможность
обратиться непосредственно к многомиллионной аудитории наших
зрителей. - продолжал передачу ведущий.
Блаженный подошел, как был, с дурацким плакатом и взял
протянутый микрофон.
Он говорил долго. Говорил о религии, об опасностях
выбранного пути, о возможных катаклизмах. Говорил, что надо
делать, чтобы избежать их. Говорил с жаром и волнением,
стараясь возбудить чувства и мысль публики, которая только
таращила глаза и, отталкивая друг друга, отвоевывала место
перед объективом. Он перешел на вопль, напоминающий проклятье.
Казалось, он взорвется бомбой. Равнодушие лежало мертвяченой.
Наконец, он сорвал плакат, разорвал пальто и вытащил
философкий камень. Тот мигал как подпорченная лампочка.
Блаженный с невиданной яростью стал бить его кулаком, тыкать в
физиономии ротозеев, что те шарахались, как пыль, скрипнув
зубами, сдавил его, чем вызвал мириады тусклых искр, и,
наконец, отчаянно, с размаха, так забросил далеко, что ни
камня, ни изумрудного света не стало видно.
Толпа балдела, как на цирковом представлении.
Лицо его посинело, глаза закатились, ноги подкосились и он
упал на снег, разбросав руки. Как Иисус, распятый равнодушием.
"Где же Маша?" - подумалось. Ее нигде не было. Санитары
бросились к упавшему, стали нащупывать пульс и обреченно
покачали головами. Потащили в дурдом, захватив с собой всех его
питомцев.
Камера снимала. Занавес опустился.
- Иди домой. - Сказал Следователь.
И я побрел по белой бескрайней равнине. Когда опустилась
мгла ночи, вдали увидел мерцающий изумрудный огонек. Это был
он, заброшенный Блаженным Философский Камень. Подойдя, я поднял
его, и вдруг как будто бы прошел сквозь стену. Здесь было лето.
Ночь была. Волхвы стояли. Рядом птица Гамаюн. И я пошел на
встречу с самим собой. Мой дом был во мне прошлом. На
единственной дороге, соединяющей его с миром, покоился
Блаженный.
Блаженный должен был воскреснуть.
