- Но почему, господин?
- Он ничего не украл.
- Он хотел украсть, господин.
- Я не обязан заявлять! - решительно возразил Шимон. Сыщик сделал
движенье досады. - Ты это знаешь, - продолжал Шимон.
Сыщик с гневом махнул рукой. Андрею показалось, что нечто выскочило
из его рукава и скрылось.
- Господин плохо делает, - упрекнул сыщик и отступил. Вор сложил руки
на груди:
- Да благословит тебя бог, добрый человек! Да хранит тебя и твоих
матерь божья!
Сгорбившись, он скользнул между русскими и сыщиком. Соглядатай епарха
схватил вора за шиворот рубахи. Но тот, присев, вырвался, ловко дал
подножку своему врагу и скрылся в безразличной толпе. Вскочив, сыщик
пустился в погоню, расталкивая прохожих.
- Ты видел, как он выдал себя? - спросил Шимон.
- Да, - ответил Андрей. - Он будто бы знает тебя.
- Наверное, знает. Византия полна ищеек. При Константине Первом
содержали десять тысяч соглядатаев. Юстиниан Первый имел их в два раза
больше. Сколько теперь? Немало. Этот следил за нами. Зачем? На всякий
случай. Известно им, Русь грекам не грозит и грозить не собирается. И все
же... идут по следу, вдруг нечто найдется. Вор попался ему случайно.
- Но почему ты не выдал вора?
- В его глазах прочел я ужас, как у зверя. И простил его. По нашему
закону. По здешнему закону его изувечили бы. Либо ослепили, либо обрезали
нос и отрубили руку. Сегодня в моей сумке много золота. Срежь он ее - для
меня большая потеря. Тогда сгоряча я, может быть, и отдал бы его на
бесчеловечную казнь. Греческого закона я тоже не нарушил. По договору
империи с Русью мы, русские, имеем право жаловаться на обиды от греков, но
не обязаны жаловаться. И сыщик знает.
- Тонко судишь ты, - заметил Андрей.
- То-то. Поживешь - увидишь: здесь все тонкости, все не просто. А
заметил, что прохожие будто слепые? Ни один не подошел ни к нам, ни к
сыщику. Здесь люди отучены соваться в чужое дело. За себя постоит. Коль
мятеж - себя не жалеют и действуют скопом. Но так, попросту, вора брать?
Не его дело. К тому же сыщиков они ненавидят.
- Но как ты сыщика узнал, он же обличьем почти как вор тот?
- По голосу. И есть в нем что-то. Я уже пригляделся. А видел, у него
в рукаве что было?
- Что-то мелькнуло, - ответил Андрей.
- У него там кистень подвешен, - объяснил Шимон.
На Месе Шимон вошел в лавку, заставленную сундуками, шкатулками,
ящичками резной работы, ларцами. Кивнув хозяину, как знакомому, Шимон
прошел в глубину. Там в открытом ларе лежал по виду хлам. Быстро и умело
поискав, Шимон остановил свой выбор на трех тонких обломках, связанных
пеньковой ниткой. Распустив узел, Шимон сложил обломки - получилась
дощечка, не то крышка, не то боковина малого ларца с выступающими
фигурками. Достав две медные монеты, Шимон предложил их хозяину, который
принял цену с поклоном.
- Приходи через три дня, господин, - пригласил хозяин, - бог даст,
будет что-либо новое. Мне обещали.
- Что ты купил? - спросил на улице Андрей.
- Все - и ничего, - шутливо ответил довольный покупкой Шимон. - Это
копия, сделанная мастером по заказу какого-либо сановника по случаю брака
базилевса Романа Четвертого и базилиссы Евдокии. Подобную работу я видел
из слоновой кости, целую - дорога она слишком. Да и не нужна мне. О
страшной судьбе Романа и Евдокии ты слышал? Дела недавние. Евдокия, вдова
Константина Десятого Дуки, мать шести малолетних детей, стала регентшей по
смерти мужа. Вскоре она влюбилась в тридцатилетнего полководца Романа и
сделала его базилевсом, вступив с ним в брак. На моей сломанной дощечке,
как и на слоновой кости, - Христос, благословляющий их брак. По
дьявольской злобе Роман изображен с лицом мальчика... После того как
погубили Романа и постригли Евдокию, владелец выкинул вещь.
- Но почему так дешево ценят? - спросил Андрей.
- Она никому не нужна. Сломанное дерево, они же ценят не работу, а
материал. К таким купцам ходят мастера-художники, ищут лом и бой для
образцов. Но нам пора, - прервал себя Шимон.
Пройдя еще немного по Месе, он увел своего спутника вправо. Они шли
узкими улицами, сжатыми высокими домами, в три, в четыре этажа, с крутыми
лестницами, пристроенными к домам без плана, с единственной целью
доставить многочисленным жильцам возможность поскорее спуститься и так же
подняться. Безобразный ряд доходных домов внезапно прерывался стеной с
глухо закрытыми воротами из толстых досок, обитых медными листами со
шляпками громадных и нарочито грубо выкованных гвоздей. Близ ворот -
железная дверца-калитка. За стеной виднелись крыши, большие деревья высоко
поднимали кроны, и толстая ветвь, протянувшаяся до половины улицы,
вызывала воспоминания о сказочном лесе, замкнутом для людей, которые не
знали слова. Это было владенье какого-нибудь сановника или просто богатого
человека. Такие заранее устраивали себе крепость на случай частых
волнений.
В нижних этажах домов и во дворах работали ремесленники. Пахло кожей,
пекарней, чадом кузнечного угля, красильни поражали обоняние острой вонью
красок и смрадом гнилых раковин-пурпурниц. Встречались красильщики с
багрово-синими руками, с пятнами краски на лице. Тяжело тащился кузнец в
кожаном фартуке, согнувшись под кулем с железом, гвоздями, углем. На
тележках, запряженных ослами, везли камень, известь, дрова, туши говядины,
облепленные мухами, мешки с мукой, соленую рыбу, - там, на главных улицах
и площадях, жила, стояла, гордясь, поражая и угрожая, великая Византия,
империя Востока, Второй Рим; здесь - задворки, кухня и кишечник, плата за
пышность, оборотная сторона златотканой на мешковине парчи.
Где-то в глубине переулков Шимон нашел стену, ворота, калитку,
похожие на ограду владений сановных людей, но с приметным отличием: над
воротами - крест, гвозди в воротах образуют тоже кресты, тот же крест на
двери калитки. Шимон постучал кулаком в гулкое железо калитки, выждал и
сказал:
- Во имя отца, и сына, и святого духа...
Дверь отозвалась: "Аминь!" Андрей заметил человеческий глаз,
явившийся в окошечке, неслышно открытом изнутри. Глаз исчез, послышалось
бряцание железной цепи, грохот засова, и дверь открылась ровно настолько,
чтобы мог пройти один человек. Русские вошли и оказались в нешироком,
крытом помещенье монастырской привратницкой. Высокий широкоплечий монах
прилаживал на место засовы и цепь. Андрей заметил дубину с окованным
железом концом, которая стояла в углу. Тут же на стене висел тяжелый меч в
черных потертых ножнах. Управившись с дверью, монах-богатырь, повернувшись
к посетителям, приветствовал их:
- Во имя отца, и сына, и святого духа...
На этот раз "аминь" довелось сказать Шимону, и он осведомился у
отца-привратника:
- Как спасение? - Монахов не спрашивают о здоровье.
Тот в ответ лишь вздохнул и горестно опустил голову. Но тут же,
закончив с обязательным ритуалом, монах сказал:
- Вот, господин, в тот раз не решился, а ныне осмеливаюсь тебя
спросить. С епископом, с преосвященным Ионой уехал к вам монашек один,
служка его Матфей. Не видал ли его? И тебя, господин, - обратился
привратник к Андрею, - о том же прошу.
- Нет, не видал, - отозвался Шимон.
- И я не встречал такого, - ответил Андрей. - Русь, отец, велика.
- Может ли быть? - удивился монах. - Поменее же будет нашей державы!
Как же не встретить Матфея? Он видный собой.
- Видный не видный, - возразил Андрей, - да Русь во много раз больше
империи. Так-то. Иона проехал в Новгород. Туда от Киева будет подальше,
чем отсюда до Рима.
- Ты позови отца Марка, - напомнил Шимон.
- Да я уж повестил, прежде чем дверь открыть, - возразил привратник.
Отец Марк, сухой постник в черной камилавке с нашитым на лбу крестом
из белой, коричневатой от времени, ткани, вошел, прихрамывая, и смиренно в
пояс поклонился посетителям. Русские ответили тем же низким поклоном. Не
произнеся ни слова, отец Марк таким же поклоном и слабым жестом сухой руки
пригласил посетителей следовать за ним.
По мощеному двору они, минуя встроенный в монашеское общежитие храм,
вошли в узкую дверь первого этажа. Пахнуло маслом, бобами и еще чем-то
съестным: кухня и трапезная близко. Отец Марк повернул влево - к церкви,
сообразил Андрей, - и после узкого перехода они оказались в кладовой.
Дверь в глубине ее, очевидно, сообщалась с храмом. На длинных полках
стояли кадильницы, фляги с церковным вином, потиры, дароносицы, ковчежцы.
Лежали богослужебные книги в роскошных переплетах, с тяжелыми застежками,
кресты, свернутые епитрахили, фелони, золоченые домики - хранилища просфор
с колонками и сводами или в виде голубей, с цепочкой для подвески над
алтарем, светильники для масла в форме завитого рога, кораблика, дельфина,
кита, в память о чуде с пророком Ионой.
В шкафах висели ризы, расшитые золотыми и серебряными нитями. В углу
стояла большая крестильная купель. Из-под облезшего накладного серебра яро
зеленела медь, - как видно, купелью не пользовались долгие годы. Сильно
пахло смесью воска, застоявшегося ладана, меди, старой одежды, пыли и
чем-то неуловимым и неповторимым - так пахнет в храмах, в монастырях. Не
хорошо и не плохо, а особенно и незабываемо для того, кто слышал этот
запах хоть однажды.
Так же молча отец Марк распахнул еще одну дверь. Это была вторая
кладовая, меньшая, освещенная маленьким окном, забранным толстой решеткой.
Здесь пахло плесенью и тоже особенным, тоже неповторимым запахом
пергамента и египетской бумаги из листьев тростника - папируса. На полу
лежало десятка три больших тюков и свертков, надежно, густо перевязанных
веревками. Книги в переплетах из кожи и без переплетов, свитки разной
толщины и ширины, от пальца и до отрезка бревна, просто листы бумаги,
папируса, пергамента, подобранные по размеру, чтобы получился тюк.
Высовывались рваные, будто объеденные, концы листов, светлых, желтых или
почти черных.
- Все? - спросил Шимон. В ответ отец Марк несколько раз кивнул. -
Все, что я видел, что осматривал? - переспросил Шимон и получил немое
подтверждение, - Я обдумал, сравнил, - сказал Шимон. - Я могу заплатить
пятнадцать номизм. Полновесных, непорченых, старых, одним словом.
Ничего не говоря, отец Марк ушел. Вернувшись довольно быстро, отец
Марк нарушил свое молчанье:
- Отец игумен повелел мне сказать: тридцать.
- Семнадцать, - предложил Шимон, и отец Марк снова исчез.
Так повторялось несколько раз, и каждый раз отец Марк отсутствовал
все дольше. Последняя цена в двадцать три номизмы, предложенная Шимоном
как окончательная, была наконец принята после особенно долгого отсутствия.
Шимон ушел, чтоб нанять телегу. Наедине с Андреем у отца Марка
развязался язык:
- Ты по-гречески говоришь? И читаешь? И пишешь?
Удовлетворившись, отец Марк перешел на латинский язык и получил те же
утвердительные ответы. Тогда, указав на тюки, монах сказал:
- Там и арабские есть рукописи. Есть иудейские. Однако таких не много
там. Но не совсем уж и мало.
- Этих языков я не разумею, - ответил Андрей, - но знатоки у нас
есть. Я ж по-арабски лишь говорю, да и то плохо.
- Ты что ж? Торгуешь с арабами? - слабо заинтересовался отец Марк.
- Нет, собираюсь в далекую дорогу. На восток. И подучился немного.
- Без языка - не дорога, - согласился отец Марк и вздохнул, потеряв
интерес к разговору.
Отцу Марку было горько. Тридцать лет отбыл он монастырским
библиотекарем. Монахи, умевшие и желавшие читать, убывали, или так
