Гонец поспевает из Киева в Переяславль меньше чем за четыре часа. Дорога
идет через Альтское поле, где Святополк Окаянный убил брата своего Бориса.
Споткнувшись, Андрей заговорил о другом.
Гита узнала: на Днепре маленькие островки, лысые затылки намытых
рекой отмелей, зовутся выспами за то, что они только еще выспевают, но
выспеют ли, неизвестно. Поднимется вода от ливней, или зальет полой водой,
схлынет - а выспа и нет. Не удался. Если высп продержится год, другой,
третий, увеличится, станет чуть выше, по нему примутся лопухи да
мать-мачеха, проклюнется ивнячок. Это помощники. Ветер уж не сносит песок,
а наносит между стеблями, высп укрепляется, и зовут его отоком: река его
отекает. Оток, длиннея и ширясь, покрывается лесом, меняя названье на
остров, и получается особое имя: Длинный, Крутой - как придется от случая.
Но почему остров зовется островом, не знал или не умел придумать сам
мудрый учитель. Смеялись. Так Андрей напоследок и учил, и развлекал
королевну-княгиню. "Там что?" - "Лошади". - "А еще как?" - "Табун". - "А
там?" - "Коровы". - "А как вместе назвать всех?" - "Забыла. Просто стадо!"
- "Какой берег видишь?" - "Крутой". - "А этот?" - "Пологий". И - улыбка:
помню, мол. Трудно выговаривалось названье реки, в устье которой входили:
Трубеж. И более - не до ученья. Переяславльская пристань называется
кораблище.
Приставали на Альте-реке. Переяславль, древний и славный, стоял на
мысу при впадении Альты в Трубеж, и Степь переяславльские крыши видать
видывала, но трогала только глазом, достать же рукой, чтоб потешиться
кочевою пляскою пламени в горьком дыму русского дерева, не удалось ей ни
разу.
Не торопились. Как встретили летним вечером, теплым и ясным, без
суматохи, без криков, без любопытства толпы, так и вели в Переяславле
заморскую гостью. Не вели, не наставляли, не учили - вводили.
Отец-епископ беседовал с Гитой о православии. Преподобный нашел, по
словам его, воистину добрую почву, не засоренную терниями: Гита ничего не
знала о спорах между Восточной и Западной церквами, и посвятитель мог
обойтись без опровержений одного и утверждений другого. Исповедание веры,
именуемое символом, она выучила на русском языке с той же охотой, с какой
стремилась овладеть русской речью. Последовали несколько молитв на том же
языке, и переяславльский епископ с чистым перед богом сердцем совершил над
Гитой обряд крещенья в старейшем из каменных переяславльских храмов -
соборе Воздвиженья креста в присутствии будущей семьи, присоединяемой к
православию, и небольшого числа бояр и боярских жен.
Переяславль - не Киев, не Новгород. Жители его так же, как и везде на
Руси, собирались на вече, где избирали тысяцкого, где решали общие дела,
но были переяславльцы не столь шумны и куда уж не так беспокойны. И меньше
их было, и дружнее были они, и больше нуждались в князьях с их дружинами.
Требовали от князей большего и позволяли больше с себя взять - не даней, а
крови своей, по зову вливаясь в дружину. Переяславль обвевал ветер Степи,
не чувствуя которого нельзя было понять его жителей.
На княжом дворе верховенствовала мать Владимира, княгиня Анна. Она
для Гиты приехала в Переяславль из Чернигова: женить сына, соблюдая, чтобы
все было по правилам.
Строили, достраивали, наращивали, крепили город. Из каменоломен
тащили камень водой, разгружали на берегу, везли подводами и растили
каменную стену, звено за звеном заменяя деревянную. Кирпич спускали по
Альте. Пригодная глина лежала в земле верстах в семи выше Переяславля, там
же ее месили, делали сырец и обжигали.
Старый город, жилое место с незапамятных лет, занял мыс при впадении
Альты в Трубеж. Высокое место привыкли называть Горой. Заселенное за его
стеной место звали Предгорьем. Оно было закрыто валом и рвом, которые
легли перемычкой между Трубежом и Альтой. Предгорье было в несколько раз
обширнее, чем Гора, его-то и укрепляли камнем. В проездах через стены
устраивали верха по-новому. Подведя широкие кружала из выгнутых полукругом
досок, по ним сверху укладывали камни, подтесанные с боков на тупые
клинья. Сведя кладку, выбивали опоры из-под кружал, кружала опускались,
полукруг повисал, как выточенный из одного камня. Это называлось возвести
банное строение или построить свод. Средний клин в высоте свода зовется
ключом - он запирает свод. До этого времени верха над воротами, над
окнами, крыши в переяславльских церквах перекрывали деревянными брусьями.
Банное строение было, как чувствовал глаз, прочнее деревянной перемычки.
- Верьте глазу, княгини милые, верьте, - объяснял старший из умельцев
каменного дела. - В глазу есть особое чувство, глаз - он алмаз, видит,
постигает, первый советчик уму он. Строение банное - самое сильное.
Почему? Дави на него - камни с места не сходят, уйти им некуда, клин не
пускает. Свод разрушится, если его так сожмут, что камни рассыплются
пылью. Если сложить свод сырцовым кирпичом, он много не выдержит - в сырой
глине слабая связь, будет крошиться. В жженом кирпиче глина спеклась, а
про дикий камень и говорить нечего. Я как-то, задумал испытать. Перекинули
мы свод в каменоломне между стенками, как вырубка шла, подровняв лишь
плиту под пяты. Потом стали сверху, на баню-то, камни класть. На три
сажени подняли, на четыре, на пять: мы между собою поспорили, сколько
выдержит. И еще клали да клали. Два дня старались, сколько раз доходило
почти что до драки. Так и не удалось разрушить творенье собственных рук.
Кончим с воротами, будем строить кружала для храма. Балки там одряхлели.
Перекроем банным строением, и будет навечно. Но там будем делать крутой
свод. В своде ведь так - сила идет на распор, пологое строенье может
вывалить стены наружу.
После бегства князя Изяслав Ярославича киевский князь Святослав
Ярославич дал Черниговское княжение Всеволоду, а переяславльский стол
достался Владимиру Мономаху. Княгиня Анна хоть самовластно распоряжалась в
Переяславле на княжом дворе, но была она гостьей. Надолго ли? Как
придется. Женить сына не диво - чтобы жил он с женой хорошо, таковы думы
каждой матери, и княжество здесь ни при чем. Невестка ученая. И умна ты, и
красавица, так сказала Гите Анна-княгиня. Хорошее хорошо и выговаривается.
Дика Гита, к людям не привыкла, в себя веры нет у нее, такое княгиня про
себя сохранила: в таком помогают не словом.
- Умно, дочь, что ты ниточку русского жемчуга не снимаешь с шеи.
Ценю. Продолжай. - Как продолжать, не сказала.
Вторую для Гиты русскую женщину - жену князь Глеба Святославича
мать-княгиня похвалила:
- Евдокия добрая мать, жена верная, хозяйка рачительная. - И только.
Вскоре почему-то напомнила: - Рыбачка-то! Вместе с мужем на веслах.
Старая княгиня учила Гиту хозяйству:
- Без твоего глаза тебе первой худо будет, придется тебе и встать до
света, покинув теплую постель, счесть именье, учесть людей, кто что
хранит, кто что делает. Ты научишься, ученая.
А на княжом дворе не сидели весь день. Старая княгиня любила ходить
по городу, разговаривать, многих знала в лицо и по имени, кого не знала,
подзовет, расспросит - кто, откуда? Требовала от Гиты:
- Не гордись, эти люди - наши, а мы - ихние. Умаляя себя -
возвысишься, возвышая же - унизишься. Не замыкайся, не стыдно, если не
знаешь чего, - объяснят. Стыдно, если, не зная, притворишься. За спиной
посмеются. Спрашивай. Не считай человека плохим, пока он себя плохим не
покажет. Зря не верь - такого люди не любят. Ты княгиня. Верное слово
скажешь, люди скажут - умна. Умное молвишь - мудра. Зато глупого не
простят, а на плохое все падки.
- Как же с людьми говорить? - пугалась Гита.
- Как я, - объясняла княгиня. - Чего не пойму, переспрошу. Не знаю?
Так и говорю - не знаю. Книжники выдумали, будто все уж так-то и любят
всезнаек. Книги умнее тех, кто их пишет. Книжник, из себя выписав лучшее,
себе в обиход оставляет обноски. - И, утешая Гиту, рассказывала: - Когда
меня привезли из Константинополя, я совсем ничего не понимала. Нужда учит,
кое-как справилась. Страшно было, когда плыли. Потом еще страшнее
бывало... - И не договаривала.
"И тебе было страшно!" - хотелось Гите воскликнуть. Но не смела, зато
собственный ее страх утихал. Смелела. Заговаривала и, видя улыбку,
вызванную неверно произнесенным русским словом, просила: "Научите!" - и
повторяла, добиваясь одобренья.
В Переяславле много строили. Об устроении стольного града
Переяславльского княжества старался Всеволод Ярославич, теперь его заботы
перенял Владимир Мономах, найдя в епископе Ефреме и настойчивого,
увлеченного помощника, и руководителя. Деятельный дух старой княгини
каждый день увлекал ее на работы: "Радостно глядеть, как камень, ложась на
камень, воздвигается зданием".
На стене встречали епископа Ефрема в затрапезной рясе, в камилавочке,
забрызганных известью. Он щедро тратил на укрепленье и украшенье
Переяславля церковные доходы. "Долю льва отдаю! - И, тонко улыбаясь,
добавлял с деланной наивностью: - Вернется сторицей". Рассказывал как-то,
не стеняясь чужих ушей:
- Владыка мой, митрополит Киевский, гневается - уберу тебя,
Ефрем-расточитель, вор церковный, расхищаешь ты и долю митрополичьей
казны.
Епископ рассказывал об угрозах митрополита, встретив княгиню и Гиту у
храма Воздвиженья креста. Здесь плотники строили замысловатые кружала,
которые предстояло по частям поднять внутри храма, чтобы каменщики по ним
возвели баню, своды каменной крыши, и епископ сверял вместе со старшими
плотницкой дружины размеры и изгибы кружал с чертежами.
- Не дадут тебя в обиду, преподобный, - возразила княгиня.
- 0-ох, - вздохнул Ефрем, - надеюсь на бога!
И пустился объяснять с подлинной страстью: по смыслу храм есть
корабль, прочный в житейском море. Внешне же он собирает в себе уменье и
красоту всех ремесел и искусств человеческих, ибо воздвигается не чудом, а
гибкостью рук, не из духовных вещей, но из плотских и грубых. Поэтому и
древние язычники, посвящая свои храмы ложным богам, могли достигать
совершенства в искусствах, которым восторгается христианин.
На третий по приезде день до восхода солнца в легкой кибитке,
запряженной парой лошадей, княгиня Анна увезла Гиту и свою дочь Евпраксию.
Через Трубеж переехали по наплавному мосту на барках, который разводили у
правого берега, когда пропускали по реке лодьи. По гладкой, укатанной по
черной земле дороге легко уносились по речной низине, полузатопленной
влажным туманом, пока не оказались в широких полях и солнце не брызнуло
прямо в глаза, внезапно выкатившись над окоемом. Княгиня торопила возницу,
тот успокаивал - не опоздаем, - но горячил лошадей, которые сбивались с
рыси на скачку.
- Держитесь крепче, крепче! - приказала княгиня девушкам.
Гита держалась за сиденье и за борт кибитки только из послушанья -
никогда еще она не испытывала наслажденья быстрой ездой. К сожаленью,
такое не длится. Возница натянул поводья, лошади свернули с дороги, и
кибитка поплыла в высокой траве к холму со срезанной вершиной. Вблизи холм
оказался земляной крепостцой высотой в два человеческих роста, с узким
въездом, в который едва протиснулась кибитка. Внутри трава была
свежевыкошена, а в стенке сделаны - тоже недавно - подобия ступенек.
Благодаря им можно было подняться на верх вала. Как далеко уехали!
Следовало знать, что там город, чтобы понять значенье слившейся на окоеме
в одно неровной, многоцветной, но и бесцветно-туманной возвышенности,
